Почему ты горько плачешь?

Отчего опять не спишь?

В злобный мир пришел ты мальчик,

В годы грусти, мой малыш.

Засыпай же на коленях

Материнских, крепко спи.

Этот мир мы не изменим,

Здесь рабы и я, и ты.

Я рукой тебя укрою,

Стану я твоим щитом,

Раны я слезой умою,

Забывайся крепким сном.

Фриданская колыбельная

Весна 778 г., монастырь имени Амарэйнт Молчащей

Этьен прилежно таращился в лежащую перед ним толстую книгу, хотя за окном стоял уже довольно поздний час и он, как и другие послушники, давным-давно вернулся с последней службы Манессе. Мальчик широко зевнул и потер ноющие глаза. Огарок свечи едва ли разгонял мрак; хороводы выцветших букв сливались в одно целое, но делать нечего – если он не прочтет до завтра хотя бы треть, то ему не избежать нагоняя, а то и палки. Этьен поморщился и потер узкое как у птенца запястье, покрытое несколькими расплывшимися синяками.

Вдруг за его спиной хлопнула дверь – Этьен оглянулся и увидел приора Иоанна. Обычно аккуратный, не терпящий ни единой складки, ни на себе, ни на других сейчас он выглядел так, будто одевался в дикой спешке: вместо привычного белоснежного одеяния на нем была лишь выцветшая камиза с несколькими заплатками да брэ.

– Собирайся Этьен, – произнес Иоанн, протискиваясь в комнатку. – Ты уезжаешь.

– Что? Я? Но куда…

– Нет времени объяснять. Я помогу уложить твои вещи.

Этьен не стал спорить и послушно захлопнул книгу. На то чтобы собраться в дорогу не ушло много времени – все его нехитрое имущество составляло пара рубах, запасные штаны да молитвенный томик, доставшийся ему от покойной матушки. Несмотря на то, что Этьен торопился как мог, приор то и дело подгонял мальчика, беспрестанно опасливо озираясь на дверь, точно он помогал совершать какое-то дурное дело и ждал, что его вот-вот застукают.

Наконец они покинули келью, и вышли в длинный узкий коридор, где располагались кельи других сирот, живущих при монастыре. Большинство из них уже видело третий сон, но из-под нескольких дверей выбивался тусклый свет. Видимо кто-то тоже готовился к завтрашнему занятию. Вспомнив о недочитанном талмуде, беспокойство Этьена от нежданного отъезда сменилось облегчением – во всяком случае, завтра ему не придется терпеть очередную трепку.

К удивлению Этьена вместо главного входа Иоанн повел его к тому, что выходил на хозяйственный двор с голубятнями и амбарами. Выйдя в ночь, мальчик сразу же увидел нескольких вооруженных всадников, кутающихся в длинные плащи, что прятали свои лица под глубокими капюшонами. Увидав Ионна и Этьена, один из незнакомцев спрыгнул на землю и не спеша направился прямо к ним – высокий и широкоплечий он возвышался над юнцом чуть ли не вдвое, да и приор макушкой едва бы достал мужчине до подбородка. Подойдя почти вплотную к Этьену, чужак присел на корточки, дабы быть с ним вровень и некоторое время просто молча оглядывал мальчика. Признаться, тому уже стало не по себе, как мужчина снял глубокий капюшон – и к удивлению Этьена, лицо незнакомца закрывала черная бархатная маска, сквозь которую были видны лишь глаза; серые, почти темные они, тем не менее, сияли дружественной теплотой, будто бы он встретил давнего друга.

– Ну, здравствуй, Этьен, – говорил он тихо, но голос его сильный и глубокий даже так пробирал до костей.

– Доб-брой ночи, господин, – неуклюже поклонился мальчик.

– Зови меня просто Раймунд. Не бойся. Я – старый друг твоего отца. Еще не так давно мы бок о бок сражались против визрийцев. Я вернулся, а он, увы, нет, но перед самой его смертью он взял с меня клятву принять его сына как своего и воспитать в случае его кончины. И вот я здесь, дабы исполнить обещанное. Что ты скажешь на то, чтобы стать моим оруженосцем?

Поначалу Этьен не поверил своим ушам – это напоминало то ли сон, то ли какую-то нелепую шутку. Все, что он знал о своем отце – скупые рассказы матери, которая даже не раскрывала ни его имени, ни даже откуда он родом. А теперь… Словно бы мечты его в один миг стали былью – но он до сих пор боялся пошевелить даже пальцем, боясь, что они исчезнут, словно дым. Мальчик оглянулся на Иоанна – но, ни младший настоятель, ни Раймунд, казалось, и не думали смеяться, терпеливо ожидая его ответа.

– Но я не собираюсь тебя заставлять, – мягко произнес Раймунд и поднялся на ноги. – Если хочешь, можешь остаться в монастыре, я не буду настаивать…

– Нет! – воскликнул Этьен и тут же прикусил язык, оглянувшись на приора и вжав голову в плечи, точно ожидая нагоняя, однако тот лишь прижал палец к губам. Кивнув, мальчик вновь повернулся к Раймунду и произнес едва ли не шепотом. – А вы расскажете мне о моем отце? Он был воином? Рыцарем?

– О, он был выдающимся человеком. Но всему свое время. Я бы с удовольствием дал тебе время на раздумья, так как выбор, безусловно, не легкий, но… решать нужно здесь и сейчас. К рассвету мы должны быть в пяти лигах отсюда, а светает все еще довольно рано.

Выдохнув, мальчик решительно кивнул и перехватил кулек со своими вещами. Бросив последний взгляд на монастырь, и попрощавшись с Иоанном, который напоследок неуклюже потрепал его по волосам, Этьен направился к лошади и через несколько мгновений уже трясся в седле позади Раймунда, крепко вцепившись в луку.

***

Как только Жан зашел в трактир, то поневоле закашлялся и закрыл нос рукавом. Едкий и громкий запах жареного лука, идущий из кухни, был чуть ли не самым приятным ароматом, витающим в огромном зале. Развешенные под потолком охапки высушенных трав едва ли спасали дело, и крестьянин поспешно огляделся, в надежде как можно скорее покончить с делом и покинуть это злачное место.

Неподалеку от двери гоготало несколько вооруженных юнцов, слушающих про любовные похождения своего господина, который, судя по еле проклюнувшемуся пушку на покрасневших щеках, был старше их едва ли на пару лет. Чуть поодаль перебрасывались в кости – вокруг игроков сгрудилось не менее дюжины человек, издающих такие вопли, будто это они проиграли последний простак. За соседним столом худющая женщина с помятым лицом костерила храпевшего под скамьей мужика, безуспешно пытаясь поднять его на ноги, а вторил всей этой какофонии менестрель, задумчиво щиплющий струны небольшой лиры.

Но вниманием Жана завладел стол в самом дальнем углу, на который ему указал молчаливый трактирщик. За ним сидело трое: невысокий круглолицый парень, который что-то увлеченно рассказывал своим спутникам – мрачному юноше с обезображенным ухом и худой девушке со спадающей на грудь черной тугой косой. Подойдя поближе, Жан громко откашлялся, но, ни один из троицы не обратил на него ни малейшего внимания. Тогда он откашлялся еще раз и как можно громче произнес:

– Извиняйте, что мешаю…

Круглолицый замолчал и бросил на него недовольный взгляд.

– Чего тебе? – буркнул он.

– Я тут местных порасспрашивал, говорят вы мастера по всякой дряни… – Жан покосился на ножны с мечом, лежавшие на коленях у одноухого. – Чудищам да кудесию. А у нас в деревне как раз для таких работка есть.

Парень со шрамом переглянулся с друзьями и жестом пригласил Жана за стол, практически черный от грязи и сажи. Присев на самый краешек скамьи крестьянин заметил серебряный медальон в виде полумесяца сплетающегося с солнцем, поблескивающий на шее у девушки. Пробормотав несколько слов, он осенил себя полукругом и Посвященная ответила ему благосклонным кивком.

– Ты к нам помолиться подсел? – спросил круглолицый.

– Нет, господин, – Жан то клал руки на стол, то прятал их за спиной, не зная, куда их лучше деть. – В деревеньке нашей Крутой Ключ тварь какая-то по округе бродит… людей тащит. Сначала рыбаков несколько пропало – ну, мы подумали, что потонули они. Накеры то лишь на глубинке обитают, а у нас речка меленькая совсем, но течение опасное, всякое бывает, да и рыболюды сроду так далеко от морей не водились. Потом сосед мой пошел хворост собирать и домой не вернулся – на волков подумали, но среди люда уже слухи всякие пошли. А давеча вон паренек пропал – малой совсем, едва десятую осень встретил. Сынишка лесорубский. В подлесок играть пошел с другими детишками и не вернулся. Уж мы их ругаем, чтоб одни не шастали, да что…