– Пытались. Я трижды отправлял запрос, но возможно, дело в том, что парень темный, а эта сила противна сути ишхасов… хотя в кого тогда? Не знаю. Позволите ваш амулет?

Она молча сняла амулет с шеи. Протянула. Замерла, наблюдая с интересом.

Что ж, за пару дней проклятье выпило половину, это неплохо, если подумать… если хорошо подумать… Глеб коснулся пальцами кости выпня, которая сама по себе была лишь отличным проводником, а вот тончайший срез жабьего камня, скрытого внутри, служил накопителем и преобразователем.

Сила текла легко. И лишь что-то, коснувшееся ноги, заставило прерваться на мгновенье. Очередное растение? Да это же… если Глеб не ошибается, а он не ошибается, поскольку платит вот за эти мясистые листья пунцово-красного оттенка по три рубля за штуку…

Гадючник. То есть у него наверняка было другое название, научное и тяжелое в произношении, но в народе его прозвали гадючником.

Он и вправду на змею походил. Толстые мясистые побеги и крохотные листики, прижатые к ним, будто чешуя.

– Простите, – Анна, улыбнувшись, дернула плеть. – Он весьма жаден до темной силы, а в активной фазе еще и подвижен. Зато мошек нет. Всех переловил.

Гадючник не спешил отпускать ногу Глеба. Сила? Почему бы и нет… а на здешнюю коллекцию, пожалуй, стоит взглянуть поближе.

– Вот, – зарядив амулет силой, Глеб вернул его Анне.

– Спасибо. Мне неловко, но я не стану отказываться. Однако мне будет менее неловко, если вы назовете цену, – она поглаживала толстый стебель. – В таком случае это даст мне возможность обращаться к вам в случае необходимости.

Цену? Отчего бы и нет.

– А листья у вас есть?

– Лобрарии красной?

– Гадючника, – на всякий случай уточнил Глеб.

– Вам утренние или вечерние?

– А в чем разница? – кажется, подобного вопроса от него не ждали. Глеб развел руками: – Я артефактор, как-то все больше с рунами работаю.

Анна склонила голову, показывая, что приняла объяснение:

– В рассветных высока концентрация дубильных веществ, они идеальны для кровеостанавливающих мазей или для составов, которые используют при операциях с плотью. Они замедляют разложение. В то же время в вечерних максимален набор эфирных масел и эфедринов.

Кажется, Глебу стоило бы заглянуть в учебник по травологии. Или…

– И тех и других, – решил он. – Если хотя бы с полдюжины будет…

– Будет, – Анна поднялась. – Идемте.

Спорить желания не возникло.

А в доме пахло лесом, свежим сосновым лесом, и еще немного грозой. Травяным лугом, которого коснулось солнце. Запахи эти никак не вязались с обыкновенною, кроме, пожалуй, обилия растений, обстановкой.

– Вот, – Анна толкнула дубовую дверь. – Моя кладовая. То, что подписано именами, это на заказ. Из остального берите что нужно…

Комната была невелика. Слева вытянулись полки. Справа. И впереди, кажется, тоже.

А на полках… Глеб взял ближайшую коробку, до половины наполненную белесыми комками, на первый взгляд показавшимися просто кусками камня. Но нет, корневища бледной вечерницы. Земляной, кажется, ругался, что достать их почти невозможно.

Тонкие нити кровохлебки черной. И пучки травы, перевязанные лентами. Та же вечерница. Анемоны бледные. Лютик ядовитый и луковичный. Вех… пометка, что полуночный. А на пучке рядом знакомый знак полнолуния.

Корни. И клубни. Листья. Побеги. Полупрозрачные склянки. Сухие лепестки в коробках из-под монпансье. И даже куски коры.

– Осторожно, – предупредила Анна. – То, что в красных коробках, лучше голыми руками не трогать.

Глеб и не стал. Он обвел сокровищницу – и ведь никакой защиты, помимо щеколды! – взглядом. А потом сказал:

– Знаете, у меня к вам деловое предложение… вы бы не хотели поработать в школе?

Анна моргнула. Он серьезно?

Нет, ей, безусловно, приятно, что ее кладовую оценили, хотя бы потому, что муж полагал все это дело баловством. Да и не он один – положа руку на сердце, никто-то не относился к увлечению Анны как к чему-то серьезному, стоящему внимания и усилий.

Цветочки? Травки? Пускай, чем бы женщина ни занималась, лишь бы в мужские дела не лезла. Нет, тогда Анна услышала то, что не предназначалось для ее ушей, и все одно было больно. Обидно.

И обида, как оказывается, никуда не делась. А может, ей просто хотелось одобрения?

– Конечно, школы пока нет, но к сентябрю появится, – меж тем продолжил Глеб. – Мы уже занялись реконструкцией. Учеников немного, но, надеюсь, со временем станет больше.

Глеб крутил в руках коробку с клубнями веретеницы, будто не находил в себе сил расстаться с ними. Впрочем, пусть забирает. Все одно через месяц надо нынешнюю популяцию рассаживать, а разрастаться ей некуда, вот и придется часть клубней убрать на хранение.

– Мальчики, сами понимаете, специфические. Но обидеть вас мы не позволим.

– Вы уверены?

В школу? И ладно бы обыкновенную, но для магов… и лестно, и все же вряд ли у Анны получится.

– Я не уверена… я ведь… у меня и диплома-то нет.

Глеб, кажется, удивился. И коробку с явным сожалением на полку вернул.

– Почему нет?

– Есть, но с курсов… два года… в основном нас учили правильно сочетать букеты и погружать цветы в сон, чтобы стояли дольше. А с университетом как-то не срослось.

Сперва денег не хватало, потому что дар у Анны слишком слабый, чтобы рассчитывать на стипендию, да и учеба Никанора забирала все его время. Кто тогда работать будет?

Потом же, когда деньги появились… то зачем? И разве охота ей, взрослой состоявшейся женщине, садиться за парту? Тем паче что с состоянием дар не усилился, работать… к чему работать, когда и так неплохо?

– То есть, – Глеб очертил полукруг, – все это вы сами?

– Мне было интересно.

Все началось с той самой оранжереи, которая, следовало признать, была убежищем. Тихим местом, в котором Анне не нужно было притворяться женой того самого Лазовицкого. От нее никто не требовал блистать или хотя бы соответствовать.

Зато были первые орхидеи, купленные мужем по случаю. И махонькая коробочка с семенами придорожной пыльницы. Ее Анна приобрела у старухи, которая продавала травы и сказала:

– Все одно не вырастет. Ей свобода нужна.

Выросла. Пусть и три чахлых ростка из более чем полусотни, и два погибло, пока Анна поняла, что им нужно.

– Что ж… – Глеб почесал переносицу. – Я не думаю, что отсутствие диплома так уж важно. Вы знаете и умеете то, что не знают и не умеют другие. Это имеет значение. А бумажки… надо будет, сам вам выпишу. Просто подумайте над моим предложением.

Анна думала.

Нет, она не собиралась. Она… у нее своя жизнь. Тихая. Устоявшаяся. Ей немного осталось, что бы там ни говорили целители. И что плохого, если оставшееся время она не захочет тратить на какую-то там школу, где… зачем мастерам Смерти травы?

Глеб, верно, догадался о ее сомнениях, и тихо произнес:

– Взамен я попробую разобраться с вашим проклятьем.

Земляной сидел за столом, на этот самый стол закинув ноги, и разбирал приглашения. Горка конвертиков на серебряном подносе пахла духами. Многими. Сразу.

И Земляной, выудив очередное письмецо, подносил его к носу, принюхивался и морщился. Затем взмахивал ножом, правда, не для бумаг, а собственным ритуальным, и освобождал очередную визитную карточку.

– А ты популярен, друг мой, – сказал он, помахав перед носом белым прямоугольником, на котором поблескивали золотом завитушки. – Семь приглашений к ужину, два – на театральную премьеру…

– Здесь театр есть?

– А то… два года уж как построен. И труппа, уверяю, мало чем хуже столичной. Княгиня Соболева значится большой любительницей этого дела. А старая карга, надо признать, весьма переборчива.

Карточка отправилась в пузатую урну для праха, уже наполовину заполненную другими карточками.

– Что-то важное?

– Ужин, – Земляной убрал ноги. – Ужин, который ты пропустил, был важен. Твоя Аделечка, конечно, вся извелась, но, похоже, осознала, где ее место. И ужин не испоганила, да… подавали карпа, запеченного с картофелем. Соус… великолепен. Я впервые объелся.