Грейс
Рассудок слегка затуманен алкоголем; смущение прошло, сменившись вкрадчивым любопытством. В этом доме посреди блаженной ночи настойчиво, маняще и лживо собралась толпа; и нашлась лишь одна сила, движущая ею; вовсе уж не такая разумная сила; она переменчиво кренилась, покачивалась из стороны в сторону. Она не вдохновлялась на подвиги торжественными обрядами и песнопениями, а лишь являлась редким талантом позирования каждого и каждой в ней. Видя сладкие муки, горькие радости, нежные страдания и приятное отчаяние других, я наблюдаю за Диланом, а он за мной, за другими приятелями. И все взгляды – сияющие, угрюмые, любопытные, восхищённые, вызывающие, манящие – обращены на него, потому что его наряд двадцатых годов прошлого века и весь его облик выдают в нем поклонника часа веселья, часа удовольствий.
Я бы назвала Дилана сексуальным. Не пошлым, не вульгарным. Живым. От него ощущается этот поток энергии; его хочется коснуться. Он говорит с Алексом и незнакомцем, но в перерывах между слов делает небольшие глотки виски, бегло смотрит на проходящих. Когда падала тьма, луч маяка виднелся сквозь стёкла окон и притуплялся в лунном свете, медлил, тайком озирался и возвращался, влюблённый. Кружась с Зедом, я клала руки на его плечи в попытке отмахнуться от всех этих ряженых павлинов, но земля неожиданно быстро ушла из-под ног. Как нелепо и инфантильно! Зед помогает мне встать, а я думаю: у меня ведь напрочь атрофировано чувство стыда (всегда так было); падение не несёт в себе ничего ужасного, а ведь кто-то бы засмущался. Уже стоя на ногах, я замечаю Дилана возле.
– Грейс, как ты? – он подошёл к нам, и я почувствовала его руку на плече; Дилан слегка поддерживает меня, ограждая от нового падения.
Зед разделил нас из ревности, буркнул что-то почти хамское под нос и увёл меня к лестнице. Ах! Грубость – это обыденность для него в последнее время! (Но лишь бы не испортить надежды Али на становление Дилана в новом городке). Ступив на несколько ступеней выше, я слышу у себя за спиной его пожелание:
– Сладких снов, принцесса, – сказал Дилан и, немного помедлив, глядя на меня, вернулся к Алексу.
Я в ответ смогла лишь нарисовать на лице лёгкую улыбку, не имеющую в себе ни зла, ни откровения. В белоснежной и воздушной комнате, так контрастирующей с остальным домом, я коснулась рукой сливочных кружев на кровати.
– Удивлена?
– Твоей ревностью или интерьером? И тем, и тем, на самом-то деле, – ответила я и упала спиной на матрас.
Зед подходит к месту, где я улеглась, обходит кровать и садится. Я поднимаюсь на локти; гляжу на него.
– Он мне не нравится. Не общайся с ним, – приказывает Зед, также ложась на бок рядом.
– Нет, Зед. Ты не можешь указывать мне, с кем общаться, а с кем нет.
– В данном случае, могу, – шепчет он, понижая голос.
– Нет. Не можешь, – я касаюсь его подбородка и заставляю посмотреть на меня. – Я с тобой, Зед. Тебе незачем ревновать.
Помедлив мгновение, он кивает с явно наигранной улыбкой и оставляет меня одну в комнате засыпать, сам же уходит неизвестно куда. Сон захватывает целиком, не оставляя места реальности. Я обретаю тихую, долгожданную заводь, пока бездна народа танцует всю ночь до утра и кипят тайные страсти маленького городка.
***
Мне жарко. Очень жарко. Открываю глаза и отчетливо вспоминаю вчерашний день: Дилана утром, день с Зедом, маяк, дом Алекса и Зеда, вновь Дилана и вновь вечеринку; провожающий взгляд. Зед лежит рядом со мной; он так спокоен под параличом сна. Он мирно дышит, а я облокачиваюсь бёдрами об его рабочий стол, отхлёбываю прохладную воду, осматривая широкоплечего блондина и помещение. Волосы Зеда слегка растрёпаны, такие непослушные пряди. Быстро одевшись, я выхожу из комнаты без вещей с идей принести ему завтрак. Негромко играющая музыка с первого этажа разливается свинцовыми кругами в воздухе. Сквозь стеклянный потолок, в выси виднеются багряные и воздушные, далёкие облака; пол покрыт мелким сором; жёлто-красные птицы вспышками мечутся вверху, голося, как ведьмы. Почти все комнаты первого этажа объединены арками; кухня со столовой тоже. У тёмной барной стойки замечаю Алекса и Дилана за беседой с чайными кружками в руках.
– Почему ты уже встала? Сейчас лишь шесть утра, – Дилан обнимает меня в качестве приветствия.
Он безупречен и прочен. Дилан будто созерцает мир с некой высоты, и одет соответственно, но сознаёт сложные обязательства, которые накладывают на него здоровье, рост, богатство, статус и род деятельности, и скрупулёзно придерживается, даже без нужды, тонкой старомодной учтивости, отчего так запоминается и нравится его поведение. И я не хочу говорить о вчерашней грубости Зеда; не портить же разговор.
– Заботливо решила смягчить завтраком ужас похмелья для Зеда, – я открываю кухонные шкафчики.
– Да, ты идеальная девушка, – встревает Алекс, несмотря даже на то, что он не может терпеть неряшливости, олицетворением которой я сейчас являюсь. Алекс питает врождённое почтение к породе, к одежде.
Мне становится неудобно из-за своей неприбранности, но через миг я уже и забываю об этой беде. Алекс был так удивительно мил и оказал мне любезность комплиментом, пусть со всеми остальными он грубоват. Алекс уходит к своему гарему этажом выше, а Дилан предлагает позавтракать с ним (в доме не было ничего, кроме остатков алкоголя), и я шутливо, из любопытства, прошу его донести меня до машины на спине, а Дилан действительно пересекает быстрыми шагами кухню и подхватывает меня, и спросишивает на потребу такому же любопытству:
– Итак, идеальная девушка, как ты относишься к браку? – он несёт меня к гостиной комнате, где всё ещё сидят посторонние, чтобы схватить свои ключи от машины.
– Брак полезен в юридическом, практическом плане жизни, а вовсе не в чувственном, – в душе я ухватила скользкую мысль, что я действительно хочу пообщаться с ним ещё немного, узнать ближе. Конечно же ради… ради Али! – Посредством брака чувства укрепить не выйдет.
И жаль, что не выйдет. Всё же в каждом живёт сентиментальность, даже в самом прожжённом цинике.
– Я с тобой полностью согласен, – Дилан замолкает на секунду. – Да, мы с тобой сойдёмся. Слышала о таком понятии, как «эмоциональный капитализм»?
Я лишь треплю его за волосы и мы, как единый организм, как чешуйчатый мутант, выходим вместе на промёрзлую солнечную улицу, и он рассказывает о современной рационализации отношений.
Раннее утреннее пение птиц отрезвляет до конца; в этом прохладном воздухе разлит горький, здоровый запах полыни, смешанный с нежным, похожим на миндаль ароматом повилики. Вода океана вплёскивается в скалы в паре сотен метров отсюда под лучами возрождающегося солнца. В густой буйной траве там и сям разбросаны разноцветные огни, бриллианты крупной росы. Только в глубоких и узких аллеях лесов, меж крутыми обрывами поросших кустарников ещё лежат, напоминая об ушедшей ночи, влажные синеватые тени. Светло и облачно. Мы подходим к автомобилю чёрного цвета. Резко Дилан наклоняется и ставит меня на ноги.
– Ты сумасшедший, – шепчу я, отряхивая свою одежду. – Но я не против. И мне нравится твоя философия, пусть порой даже в нынешнем мире случаются исключения в виде Эроса.
– А ты знакома с древнегреческим делением любви на категории! – Дилан открыл для меня дверцу автомобиля.
И все же интеллигентный тип мужчин – самый сексуальный, самый харизматичный. Ведь интеллигенты знают классиков литературы и произведения искусства, знают историю (отчего бы это им любить историю? оттого, что настоящее ужасно). Эстетическое чутье, восприимчивость к интеллектуальным ценностям, любовь к новым знаниям, понимание каждого человека, его характера и индивидуальности, восхищение природой, понимание тонких граней искусства от грубости и вульгарности, – вот они, и я обожаю их, и хотелось бы видеть их больше вокруг себя.
***
Мы среди редкого леса. Тонкая дорога ведёт, вероятнее всего, к океану, и небольшое здание пиццерии стоит напротив. Как странно, что Дилан тут пару дней и знает о подобном месте, а я, живущая всю жизнь в этом городке, ни разу о нём не слышала и не была здесь.
