Эрик давно ушёл, но голос его, подобный отголоскам грозной бури ещё долго гулял по квартире. И Шарлота сидела, оцепеневшая. Она просидела, не шевелясь, весь день. К ночи у неё открылся жар, и сознание её потухло на долгие дни. Мадам Лескано, явившаяся утром, чтобы узнать, как дела у её подопечной, обнаружила Шарлотту в бреду, а Лизу, перепуганную и голодную, под диваном, где девочка пряталась всю ночь, с ужасом следя за матерью.

***

— Эрик, что ты наделал…

Самир, баюкая Шарля, в этот миг казался выше своего не маленького приятеля и голос его тяжёлый и печальный отдавался в висках тупой болью.

— Теперь уж ничего не изменишь, — устало ответил Эрик. — Я выполню своё обещание.

— Однако, не сегодня. Амина, проводи нас домой. Поможешь нам немного.

Но Эрик, моментально ухватив девушку за талию, притянул её к себе:

— Она пойдёт со мной, — мрачно обронил он.

Самир пожал плечами и, повернувшись, направился пешком в сторону улицы Риволи. Дариус поспешил за ним. Эрик увлёк Амину в другую сторону.

Мнение девушки никто не спросил.

***

Эрик привёз её в свой флигель в Сен-Клу. Молча завёл в гостиную и оставил там. Вышел, чтобы найти что-нибудь съестное. Вернувшись, обнаружил девушку спящей в глубоком кресле.

Он протянул руку, желая прикоснуться к ней, но лишь погладил обивку кресла рядом с её щекой, и пальцев его коснулось слабое дыхание. Она спала тихо. Ничто не омрачало высокий чистый лоб. Он позавидовал тёмному локону — тот привольно лежал на её щеке. Постояв немного, Эрик примостился у кресла на низенькой скамеечке. Сложившись почти вдвое, обхватил руками колени и, склонив на них голову под углом так, чтобы Амина всё время была в поле его зрения, застыл.

Подступал вечер. Сумерки заполняли комнату, становились всё гуще и непроницаемей. Амина всё спала, а он сидел у её ног и смотрел.

Но вот она встрепенулась, разбуженная внезапно каким-то страхом или мыслью, и оглянулась вокруг, и вскрикнула, увидев поблизости два мерцающих огонька.

— Не бойся, это всего лишь я, — услышала она тихий голос. Огоньки потухли. Послышался шорох, и через несколько мгновений пламя свечи озарило комнату.

— Извините, — виновато проговорила Амина.

— Я знаю, что мои глаза светятся в темноте, — буднично ответил Эрик, — в детстве я сам себя пугался, когда случайно мой взгляд натыкался на зеркальную поверхность. Потом привык.

— Уже поздно, мне пора идти.

— Действительно, уже поздно, — Эрик неотрывно разглядывал её, и под его взглядом она краснела и сжималась, словно цветок, скрывающий свою сердцевину от наступающей ночи. И, как ночь, неотвратимо наступало его внимание. Приходилось догадываться, о чём он думает, когда рассматривает так пристально её лицо, и только ли на лицо направлен его взгляд. Амина чувствовала, как пламенеющий взор очерчивает контуры её тела.

— Так, я пойду? — в тишине голос её звучал робко и как-то полупридушенно.

— Я провожу тебя.

— Что вы, не стоит. Я доберусь сама.

— Не стоит… — эхом отозвался Эрик. — Закрой глаза, — просьба прозвучала внезапно и обезоруживающе. Мысли отказаться даже не возникло. — Ты боишься меня…

Он не спрашивал и не утверждал, а просто сказал. Сказал так, как сообщил бы о дожде за окном или жаре вокруг.

— Нет, — робко протестуя, Амина передёрнула плечами, выдав себя с головой. Она боялась и ещё как! Но то был не страх в привычном смысле этого слова — душа замирала от каких-то тайных предчувствий. Она протянула руку как-будто хотела ухватиться за что-то, но рука, не найдя опоры, безвольно повисла плетью.

— Боишься, — в голосе его послышались тёплые и ласковые нотки, он тихо рассмеялся. Амина невольно вздрогнула, почувствовав прикосновение ледяных пальцев к векам. — Не бойся…

Он говорил спокойно и мягко. Ей казалось, что он разгуливает вокруг неё, бесшумно, как кот, и лишь легкое движение воздуха сообщает о его перемещениях. Амине нестерпимо захотелось открыть глаза и убедиться так ли это, или чувства обманывают её. На самом деле Эрик стоял прямо перед ней и смотрел на её лицо. Потом она почувствовала, как её волосы, освобождённые от шпилек, рассыпались по плечам, и встряхнула кудрями, пытаясь скрыть неловкость; ощутила, как жаром полыхнуло лицо; склонила голову, чтобы скрыть это.

— Не бойся, — повторил он и, спустя минуту молчания, добавил — ты красива…

— Это плохо? — спросила она, стараясь сдержать внутреннюю дрожь.

— Это волшебно!

Ответ как будто осыпал её душистыми цветами. Не решаясь открыть глаза, ожидая чего-то, она поворачивалась вслед за голосом. А голос как-будто дразнил её, отражаясь от стен, то уходил ввысь, то звучал у ковра. Потом лица коснулась гладкая шёлковая ткань, плотно закрывая глаза, пресекая все попытки разглядеть что-либо.

— Не туго? — спросил Эрик, наклонившись к уху. Его шёпот проник в сердце. Она едва заметно качнула головой.

Амина стояла там же, где застиг её первый вопрос, — возле кресла, с которого встала совсем недавно, собираясь покинуть комнату и уйти, — когда ему показалось вдруг, что сейчас она сбежит из его жизни. Она стояла, выпрямившись, статная, с шёлковой повязкой на глазах, подобная Фемиде, фигурка которой красовалась за стеклянной дверцей шкафа у неё за спиной. И сами собой сложились слова. Слова, которые он не решился произнести вслух то ли по причине внезапной робости, то ли от недоверия или страха…

Приветствую тебя, Богиня, прими моё почтительное изумление и ответь, когда прихотливый изгиб губ твоих решит участь мою? Достоин ли я твоего внимания? Или я всего лишь игрушка скучающего божества?

А она услышала иные речи:

— Что видят наши глаза, когда перед ними встаёт непреодолимая преграда? Может быть свет? Нет. Кругом темно и ни лучика не проникает сквозь повязку. Может быть, там тьма окутывает плотным душным покрывалом? Нет? Что видишь ты? Какой ты видишь себя?

— Не бойся — тайная речь всё же коснулась её и стала понятна.

— Не буду— так же беззвучно ответила она.

Её губы дрогнули. Было совершенно неважно, какие именно слова произносил Эрик, какие вопросы задавал, что хотел услышать. Слова были всего лишь способом, средством, с помощью которого звучал его голос.

— Не знаю, — её голос стал хрипловатым и неуверенным.

— А я… Что ты думаешь обо мне?

Словно безмолвие обрело голос и раскрыло свои объятия. Глубокий вздох открыл правду — трепетная чувственность спешила на зов умелых и таких желанных прикосновений. Прохладные пальцы касались её щёк, губ, рисовали восьмёрки на обнажённой шее, бережно, словно по клавишам дорогого старинного инструмента, проводили по тонким ключицам, обтянутым смуглой кожей. Амина и не заметила, как верхние пуговицы, удерживающие высокий ворот платья, оказались расстёгнутыми. Но лишь слегка, чуть-чуть приоткрыли тайну жадному взору. Расстёгивать пуговицы, распускать тесёмки дальше пальцы не стали, храня целомудрие. И вновь они путешествовали вверх, изучая и покоряя. Туда, где их ждали полуоткрытые губы, готовые прошептать, простонать, прокричать, взять в плен эти тонкие и умелые руки; голова, поворачивающаяся следом за их движением.

Скользнуло мимолётное удивление: студёные руки вдруг стали мягкими, нежными и очень тёплыми.

И снова двинулись вниз пальцы, рисуя нотные знаки на живом, создавая неведомую ранее музыку. Музыку, которая звучала для двоих. Скупые и однообразные касания заставляли клониться к земле от невыразимой усталости и вытягиваться в струнку, и молить о новых прикосновениях.

— Ты очень красива… — выдохнул он снова и легко тронул полуоткрытые губы, слегка припухшие от испытываемого удовольствия. — Как бы я хотел…

Амина долго ждала окончания фразы, но так и не дождалась. Стесняясь спросить, она вслушивалась в тишину, чтобы угадать желанные слова уже не в звуках, а хотя бы в движениях, но и прикосновения внезапно прекратились, и шёлковая пелена спала с глаз.

— Прости, — сказал Эрик без единой эмоции в голосе, словно не его голос покорял некоторое время назад, — я несколько эксцентричен в своих поступках. Прости, если напугал.