***

Самир отыскал в далёкой империи гениального архитектора и по заданию шахиншаха уговаривал капризного гения сопровождать его в далёкую Персию. И почти уговорил, но непостижимого чужестранца зачем-то понесло на ярмарку. Что он там собирался делать, когда все условия переезда, включая денежное вознаграждение за оказанные услуги, уже практически были оговорены, Самир не мог понять. Потому тихохонько выбрался вслед за Эриком и крался за ним, и случайно потерял из виду где-то среди лавок с коврами и восточными благовониями. Пока начальник тайной полиции персидского шаха пытался разыскать, где в этой пёстрой круговерти мог скрыться Эрик, с самим Эриком происходили странные вещи.

Он и сам не мог понять, каким образом оказался на задворках большой лавки, которая торговала роскошными тканями с Востока и даже шёлком из самого Китая. Ветер шевелил занавеси на широкой, распахнутой настежь по случаю невероятной жары двери. Широкий двор огораживала высокая стена. Эрику казалось, что несколько минут назад он был совсем в другом месте. Сейчас, если только зрение не обманывало его, он видел перед собой совершенно незнакомый двор. Стены дома, сложенные из неведомого в этой части света материала, затеняли высокие раскидистые деревья. Окон не было, только дверь прямо перед ним. Туда он и направился, поскольку другого выхода не видел. Из-за занавеси высунулась сухая старческая рука, похожая на куриную лапку и, вцепившись мёртвой хваткой в его ладонь, втянула Эрика в полутёмную комнату. В первую минуту он решил, что попал в склеп. Среди маленькой комнатушки стоял большой, обитый чёрным бархатом гроб. Крышки на нём не было, умершего в нём — тоже. Рядом с гробом стояли плакальщицы и выли в голос. Эрик отшатнулся и едва не упал, увидев у себя под носом маленькую старуху, ростом едва ли до плеча ему, одетую в чёрные лохмотья. Голова её тряслась, а глаза горели, как уголья.

— Ага, — прошамкала ведьма, — покойничек прибыл! Что не хочешь? Сопротивляешься? Ведь так просто всё закончить! Разом! Что? Спешишь? Куда? Здесь всё уже готово. Сюда ты прибыл вовремя. Не хочешь? Спеши, спеши, петля уже наброшена тебе на шею. Как только пересечёшь ты границу этой дикой земли. Там ждёт змея. Она выпьет всю кровь твою, останется лишь сухая кожа. Иди! Я подожду!

Всё это старуха выговорила так быстро и в то же время так чётко и ясно, что Эрик даже не успел сообразить, как ему ответить, а уже оказался вытолкнутым на жаркое солнце и совсем не в том месте, где был несколько минут назад. Самир держал его за плечи и тряс что было мочи:

— Эй, ты что уснул? — сердито выспрашивал он.

Эрик ошарашено оглянулся. Вокруг шумел базар, но не было ничего похожего на тот двор, в котором он был несколько минут назад, и старухи не было, и благовония не дурманили голову.

***

Теперь он вдруг вспомнил этот необъяснимый случай и в сердце его гадюкой заполз страх. Видение то было или реальность, но сейчас всё складывалось по сказанному. Осознав вдруг, что оставаясь здесь, в пределах дворца, он сам ставит свою жизнь под угрозу, Эрик мигом выметнулся из зала. Вихрем промчался по величественной анфиладе комнат, вылетел на задний двор, где были скрыты особым образом конюшни с лошадьми, быстрыми, как ветер. Как раз такими, на которых и стоит выезжать царю царей. Сейчас Эрик собирался воспользоваться скакуном без дозволения шахиншаха. Быстрый конь — то, что было нужно сейчас прежде всего.

Сквозь буковый лес конь летел, как птица, не сбавил хода, попав в самшитовые заросли. Коню нечего было опасаться сломать ноги — всадник отлично знал здесь все тропинки. Через несколько часов, почти загнав коня, Эрик достиг западной провинции Персии — Гилян, где в то время находился единственный человек, который принимал в нём участие. Эрик едва не свалился ему под ноги от усталости и переживаний.

Выслушав сбивчивый рассказ, Самир покачал головой:

— Очень неосмотрительно, очень, — только и сказал он, и крепко задумался. — Всё было так, как ты сказал? — через некоторое время, остро глянув на чужестранца, уточнил Самир. Эрик вспыхнул, но сдержал резкие слова — всё же Самир имел право на сомнения.

— Так и было, — глухо подтвердил Эрик.

— А ведь султанша, по слухам, очень красива…

— Возможно.

— Никто ничего не слышал и не узнает?

— В моём дворце у стен могут быть только одни уши — это уши шахиншаха, а его, как ты знаешь, сейчас нет в остане*

— Это так, — согласился Самир, — но у шаха множество соглядатаев.

— Это так, — в тон ответил Эрик, — но и султанша не глупа.

— Никто не может предугадать, что таит сердце влюблённой женщины.

— Ты думаешь?

— Младшая жена шахиншаха была слишком молода, когда её отдали замуж, — многозначительно проговорил Самир, — так что, возможно она и не шутила, когда говорила с тобой. Госпоже до сих пор никто не осмеливался перечить, да и, собственно, шалости её пока что были невинного характера. А твоя способность очаровывать известна давно. Думаю, что теперь она уже сильно пожалела о своей неосторожности. Можешь мне поверить: силы и хитрости у неё хватит, чтобы отомстить. И упорства. Никому не ведомо, что таит ум женщины, а ум влюблённой женщины и вовсе бездна. Тебе лучше убираться отсюда и чем скорее, тем лучше. Во дворце достаточно тех, кто тебе завидует или ненавидит, так что охотников до милостей у султанши будет достаточно. Возможно, она потом уронит две-три слезинки на твою могилу, если сочтёт нужным. Кроме того, этот твой дворец — это твой смертный приговор. Вряд ли шах оставит тебя невредимым после того, как дворец полностью будет достроен. Ты закончил его?

— Остались мелкие работы по украшению кое-где, но в целом, всё готово.

— Вот. Сейчас сбежать тебе самое время.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что шахиншах, как и все властители, хочет иметь чудо света, которого нет ни у кого другого. Твой дворец и стал таким чудом. Я слышал когда-то давнюю историю, может быть, то была легенда, о каком-то царе варваров, который ослепил своего архитектора, построившего для него невиданный по красоте и величию храм. Боюсь, что тебя ждёт то же самое..

— Умеешь ты вселить надежду!

— Сейчас иди, отдохни до вечера, а я буду думать…

***

— Это вряд ли имеет значение сейчас, — тихо сказал Эрик, с трудом срывая с себя покровы воспоминаний, — всё это было слишком давно, прошло больше десяти лет.

— Да, — согласился Самир, — но воспоминание возникло сейчас и это требует осмысления.

Тихую и размеренную беседу прервало истошное дребезжание дверного колокольчика и следом, словно не доверяя этому нехитрому приспособлению, которое сообщает о приходе гостей, в дверь громко и тревожно постучали.

Комментарий к - 17 -

* область, провинция в Персии

========== - 18 - ==========

Раз в неделю у Амины был выходной.

Шарлотта злилась — всего лишь один день в неделю она вынуждена была проводить с детьми, но сейчас для неё это было слишком. Она любила своих детей. Но в её сознании на первом месте стоял мужчина и любовь к нему, а дети — просто необходимое, иногда досадное и приставучее, приложение. Когда погиб Анри, она уцепилась за своих детей, неосознанно навязав им роль воплощения того, к чему привыкла, надеясь таким образом удержать своё прошлое. Нечто вне тебя может сохранить почву под ногами на некоторое время. Но это нечто всегда непостоянно, а значит, в любой момент основание будет выбито из под ног в самый неподходящий момент. И каждый раз, обращая взор в сторону детей, Шарлотта убеждалась в этом снова и снова.

Они росли слишком быстро и уже ничем не напоминали прошлое. Раньше, глядя на них, она могла вспомнить своё относительно прочное положение женщины при мужчине и найти в том утешение. Но теперь изменились они, стали иными обстоятельства и окружение, да и сама она уже не прежняя. Отринув единственное, что связывало её с былыми отношениями — желание вспоминать о них, Шарлотта утратила необходимость цепляться за своих детей, как за смысл жизни. Кроме того, на неё, как из рога изобилия, сыпались милости, о которых она и не мечтала ранее. И точка отсчёта в виде детей для осознания прочности своей жизни, её незыблемости и неизменности, больше не была нужна. В согласии со своей натурой, Шарлотта отвернулась и стала искать того, кто даст ей больше уверенности в жизни, кто упрочит её положение. Дети, к сожалению, сами слишком нуждались в ней и требовали от неё силы и уверенности. Она больше не могла быть такой — это было слишком утомительно.