Он перестал смотреть в глаза и выискивать ответы на свои вопросы у взрослых. Но малыш не знал, где искать ещё, а вопросы вставали, копились и мучили нестерпимо, вызывая раздражение. Конечно, четырёхлетний ребёнок не мог объяснить себе всё просто и доходчиво. В его голове понимание присутствовало в виде смутных видений и те́м, которые часто вызывали головную боль, если он пытался думать. Ему не хватало знаний и слов, чтобы понятно объяснить самому себе правду о себе самом. Тогда он начинал капризничать и плакать. Он кричал и вопил до посинения, не позволяя прикоснуться к себе никому, даже матери, которую очень любил. Его оставляли, наконец, в покое, он замолкал и засыпал в одиночестве, не имея сил даже пошевелиться, и его сон сопровождали какие-то красно-чёрные тени, гулко бухающие где-то на краю слуха.
Сон не освежал, и мальчик просыпался с головной болью, усталый и ещё более раздражённый. Возможно, многое могла бы решить Шарлотта, если бы просто подошла, обняла его и не разжимала объятий, несмотря на все его буйства, и тем успокоила бы бесновавшихся внутри него демонов, но она не могла. В такие минуты мать боялась своего сына и испытывала к нему только отвращение.
Но сейчас Шарль был тих и спокоен. Бледное личико в окружении огненно-рыжих волос казалось восковым и безжизненным. На долю секунды Шарлотта обрадовалась, но тут же устыдилась своих мыслей и испугалась. Она глянула и перехватила изучающий взгляд Эрика, смотревшего на неё в упор. Нестерпимо захотелось сдёрнуть маску, скрывавшую истинное выражение его лица, но на это она не осмелилась бы. В её голову, как червь в яблоко, заползла мысль об эфемерности её надежд, связанных с этим мужчиной. Почему-то возникло желание оправдаться, хотя ни в чём её не обвиняли, и следом — желание проявить себя хорошей и внимательной матерью. Она и была ею. Ведь ещё накануне Шарлотта была готова на всё, чтобы ребёнок был здоров. И вот — он здоров, или почти здоров, что в её представлении было одно и то же, а значит, на первый план выходили иные заботы.
Шарлотта осторожно погладила спящего по головке и отвернулась.
— Прошу вас, мадам, — Самир предложил ей стул, она прошла и чинно присела на краешек, ожидая и опасаясь вопросов.
— Думаю, я могу спросить вас о том, кто вы и откуда, — кашлянув, начал Самир и уселся в кресло напротив. Шарлотта глянула на него своими большими голубыми глазами и кивнула. Она спиной почувствовала взгляд Эрика, скользнувший по её фигуре.
— Конечно, я понимаю, — робко заговорила она, — после всего, что вы, — она оглянулась на Эрика, — сделали для нас, вы имеете право на мою откровенность…
— Может быть, и не на откровенность, — мягко заметил Самир, — но если мы хотим вам помочь (а мы хотим, уверяю вас) необходимо знать немного больше того, что знаем сейчас.
Шарлотта зябко передёрнула плечами.
— Я родилась в долине Мозеля, неподалёку от города Мец. Моя семья владела несколькими рудниками и была довольно многочисленна и богата. С раннего детства я видела, как в нашем доме толклись всевозможные родственники: дяди, тёти, внучатые племянники и племянницы, троюродные бабушки и дедушки. Все они всё время были заняты кто чем: одни вязали шарфики, другие перебирали бумаги. Над всем этим хаосом царила моя матушка, это была её стихия. Отца я видела редко, он всё время был занят делами. Впрочем, у меня хватало занятий и без того, чтобы вспоминать о человеке, которого я едва знала. Я всё время находилась в окружении учителей и гувернанток. Каких только талантов во мне не искали! К сожалению, так ничего и не нашли, только совершенно меня задёргали и затормошили. Я не знала отказа ни в чём, кроме тех случаев или приобретений, которые нарушали правила приличий. Когда я вошла в возраст невесты, меня ждало вполне благополучное замужество с выбранным женихом. У отца были какие-то дела с этим человеком, но в это я не вникала, да мне бы и не позволили. Мой будущий жених был намного старше и мне очень противен. Позже я узнала, что была чем-то вроде приза для этого человека. Как всякая благовоспитанная девица, я проплакала всю ночь после неудачной попытки переубедить сначала мою матушку, а потом и отца. Они считали моё отвращение к будущему жениху чем-то вроде нервического припадка, который испытывают все невесты. Свадьба должна была состояться в конце лета. Перед ней мой отец устроил большой праздник для рабочих, чтобы, как он говорил, рабочие тоже порадовались счастью его старшей дочери. Ни к чему и говорить, как я ненавидела в тот момент всех этих людей и отца в том числе. И тогда я не нашла ничего лучше, кроме как убежать. Сейчас я думаю, что только счастливый случай спас меня от гибели или бесчестия. В отчаянии я кинулась к единственному человеку, которого знала тогда. Андрэ работал в конторе моего отца, был кем-то вроде секретаря или помощника. До того момента я как-то не интересовалась да и позже не расспрашивала. Он был влюблён в меня очень давно, даже пытался говорить с моим отцом. Но тот только добродушно рассмеялся. Это я узнала позже. Мы бежали с Андрэ, он бросил всё ради меня, а я, — Шарлотта слегка запнулась и покраснела, — была готова на всё. Мы скрылись в Лионе. Он оказался хорошим механиком и быстро нашёл работу на одной из ткацких фабрик. Я, не приученная ни к какой работе, вынуждена была учиться всему с нуля: и вести хозяйство, и добывать средства для жизни, поскольку того, что зарабатывал Андрэ, не хватало. Я устроилась в шляпный магазин и скоро научилась мастерить довольно красивые шляпы. Так неожиданно обнаружился мой талант, на поиски которого моя матушка потратила много времени и денег. Оказалось, она просто искала не там, — горько усмехнулась Шарлотта. — Бедная матушка! Если бы только она узнала, что её принцесса колет свои пальцы, изготавливая шляпы, я не представляю, что бы с ней случилось. Но она не узнала. Меня, наверное, искали, но мы спрятались хорошо, и какое-то время всё было спокойно. Родилась Лиза, потом Шарль.
— Так вы шляпница? — осторожно спросил Самир. Шарлотта молча кивнула. — Вам повезло, мадам, у вас есть ремесло, которым вы можете заработать себе на жизнь. Дамы обычно гоняются за красивыми шляпами, — он быстро глянул на Эрика. — Теперь нам значительно проще будет вам помочь.
========== - 10 - ==========
Пока в иных умах возникали мысли и строились планы по поводу изменения линии жизни или количества и качества событий в ней, пока Шарлотта мечтала, а перс надеялся — Эрик варился в котле собственных переживаний.
Миновало много дней с того момента, как Кристина ушла, а мысли Эрика с завидным упорством возвращались к ней. Он думал о ней утром, помнил вечером, призывал во сне — и каждый раз образ Кристины представлялся мысленному взору всё более блеклым и размытым. Эрик пытался напитать его красками, которые дарили чувства, но любовь требует участия двоих, а потому все краски тут же выцветали, не успев зацепиться за холст мечтаний.
Она уходила всё дальше в прошлое. Ему казалось — это оттого, что он мало её любит. Эрик винил себя в недостаточной, как ему казалось, преданности. Если бы он мог представить её гневной, негодующей или обвиняющей, было бы проще расстаться — не забыть, но отпустить — тем более, что себя он считал недостойным Кристины, хотя изо всех сил хотел быть с нею рядом и оставаться у её ног даже если она и не обратит на него свой взор или скользнёт равнодушным взглядом и отвернётся. Но в тот ужасный вечер она подарила свою нежность, несмотря на страх, и тем привязала к себе его мысли. Он помнил о ней, всё так же боготворил, и тяжкое чувство вины не покидало его ни днём, ни ночью. Эрик был неопытен — движения сердца ошеломляли и обескураживали, душевные терзания казались единственно возможным способом доказать ей и самому себе глубину и силу чувства. Он был готов расстелиться ковром у её ног не потому, что это действительно было нужно, а потому что об ином способе не знал и не представлял, что отношение может выражаться иначе.
Кристина была очень молода. Юным представало не только её тело, нежным и неопытным было и её сердце. Если бы рядом с ней присутствовал близкий человек, который мог бы пояснить, что кроется за теми или иными словами и поступками, возможно, она сумела бы разглядеть в Эрике того, кто предназначен только ей и выстроить линию поведения, или напротив — осознать невозможность такого союза и вовремя остановиться пока не случилось непоправимого. Для этого нужна была душевная мудрость и силы, но мадам Валериус была слишком благодушна, очень доверчива и не менее наивна, чем сама Кристина, а потому не сумела стать надёжным проводником на пути для юного сердца. Она не удержала от чрезмерной привязанности, когда это следовало сделать, и ничего не могла посоветовать, когда катастрофа случилась. Кристина, сердце и мысли которой полнились воспоминаниями о нежной привязанности отца, испытывая непреодолимую потребность в старшем друге и наставнике, совершенно не подозревала, что может вырасти из такой дружбы. Не то, чтобы она так уж верила в Ангела, спустившегося с небес, скорее она не хотела думать иначе. Это тоже была наивность, но наивность, которая привела к тяжёлым последствиям. Эрик не винил её, скорее обвинял себя в том, что слишком приблизился к юной девушке, позволил себе полюбить тогда, когда никакой надежды на взаимность не было. Он не верил в счастливое воплощение надежд, потому и поступки его были неверными.
