– Но разве не сказано в Священных книгах: «Остерегайтесь лжепророков, что придут к вам в овечьей шкуре, а внутри – хищники по сути своей. И дадут они великие знамения и чудеса, чтобы прельстить и избранных. Но пророка того должны вы предать смерти, за то что уговаривал вас отступить от Бога».

– И ещё сказано: «Не судите, да не судимы будете».

– В чём же вина моя, в том, что следую букве закона? Ведь сказано было пророками: «Не уповайте на человека, коего дыхание в ноздрях его, а надейтесь лишь на Господа нашего». Не в том ли причина твоих обвинений, что хочешь ты, просто избавится от меня?

– Никто не спорит, Бальтазар, что мало есть тех, кто знает лучше тебя Священные книги, – усмехнулся Мельхиор в ответ на это. – Но следуя букве закона не обязательно казнить людей не похожих на тебя, лишь потому, что не можешь ты осмыслить причину всей непохожести. И да, ты прав, велик Добрабран и всё королевство его, а только тесно нам в нём с тобою. Беда братьев наших не в гонениях Первосвященника, а в том, что видим мы друг в друге врагов – лишь в единстве наша сила и наше спасение. Но слишком разные мы с тобою, чтобы быть вместе и не смерти я твоей жажду, а справедливости. Я обвиняю тебя, в напрасном убийстве и пусть рассудит нас Братский круг.

– Ничтожны твои обвинения, но в чём–то ты прав. Я соглашусь с твоими словами, предоставив судьбу решению братьев, хотя и не чувствую за собою вины. Но прежде чем вы скажете слово своё, братья, хочу спросить вас, кто думает так, как брат наш Мельхиор?

Экзархи сидели в порядке значимости и самые низшие по рангу первыми поднимали свой посох, что помогал им в дороге и был грозным оружием в умелых руках. Девять из десяти голосовавших жрецов подняли жезл, что означало «Да», лишь Роланд, преданный Бальтазару не сделал этого. Подобное обстоятельство смутило Бальтазара, он считал, что его сторонников больше чем противников, а оказалось, что остался один. Было ли это следствием сговора, подкупа, запугивания или они поступили так от чистого сердца, не одобряя его поступка, уже не имело значения. Опальный жрец остался в меньшинстве, и обида на братьев, что знали его гораздо дольше, чем казнённого им лжепророка, а многие из которых были обязаны если не всем, то многим, кольнула сердце, и он ответил: – Ну что же, раз братья решили, пусть будет так. Я пойду по Кругу.

Это был ритуал, сохранившийся с незапамятных времён, когда человек, которого предавали суду, шёл по кругу сидящих в креслах жрецов, и каждый должен был принять решение, вложив в потемневшую от времени бронзовую чашу Судьбы деревянный кружок определённого цвета. Чёрный цвет означало «виновен», красный – «нет», а круг без окраса говорил, что судья воздерживается от принятия решения.

Взяв чашу, Бальтазар пошёл по кругу. Жетоны были окрашены лишь снизу, их клали бесцветной стороной вверх, в специальные отверстия, соблюдая таинство голосования. В душе его оставалась надежда что, голосуя тайно, братья изменят решение, но когда он достал подставку с лежащими в них фишками и перевернул окрашенной стороной вверх, вставив дощечку в специальные пазы, оказалось что все они чёрного цвета.

– И так, братья сделали выбор, – подвёл итог Мельхиор. Как и тот, кого судили, он не имел права голоса, являясь инициатором в данном вопросе. – Что из этого следует, ты прекрасно знаешь, Бальтазар, потому что сам не раз был на моём месте. Больше ты не жрец и отныне не имеешь права вести проповеди от имени Господа нашего, как и наставлять братьев и быть судьёй в духовных спорах. И каждый из братьев кто увидит тебя за этим, должен хлестать тебя плетью в первый раз, а во второй предать смерти. И отныне и до конца своей жизни ты будешь носить чёрное, в знак того, что больше не брат нам. Из милости нашей и уважения к былым заслугам мы, одиннадцать экзархов Отвергнутого Бога оставляем тебе твоё имя. Да будет так, пусть очиститься круг наш от скверны и нечистого духа.

Бальтазар разделся, сняв белую священную рубаху, которую носил всю жизнь, снимая на короткое время, лишь для того, чтобы одеть другую и теперь ощущал себя совершенно незащищённым, словно отняли у него половину души и сердца. Будучи наиболее преданным его учеником, Роланд взял снятую им одежду и положил на горящий алтарь. Ткань начала тлеть, а потом загорелась и пока не сгорела полностью все стояли, читая молитву и перевязывая при этом пояс.

Бальтазара это уже не касалось. Выйдя нагим из залы, где жрецы совершали молебен по усопшему брату – ведь для них он был уже мёртв – бывший верховный жрец одел лежащий на стуле плащ и, набросив на голову капюшон, вышел из дома. Он шёл не торопясь по выложенной камнем дороге, уходя от дома Мельхиора, когда запыхавшийся Роланд нагнал его:

– Отче, прости меня! Ты сделал меня тем, кто я есть сейчас и я попросту тебя предал, но я не мог иначе. Я не ослушался, когда ты сказал мне стать учеником Валаама и посадить его в твою лодку, но видит Бог, я не хотел его смерти и думал, что ты просто увезёшь его. И когда голосовали против тебя, я высказался в твою поддержку, но когда пришло время ставить эти чёртовые фишки, я увидел, вдруг Валаама и рука сама потянулась к чёрному. Я не люблю Мельхиора, но в том, что церковь наша станет сильнее, когда не будет в ней внутренних распрей, он, пожалуй, прав. Прошу, прости меня Отче!

– Ты поступил правильно, сын мой духовный и я не только не осуждаю, а даже горжусь тобою. Больше тебе не нужны мои наставления, и теперь ты сам можешь идти, наставляя других.

– Что же Вы будете делать дальше, Отче, – спросил Роланд, утирая выступившие слёзы печали и радости.

– Возможно, я поступил жестоко, но уверяю, тот человек был не тем, кем казался тебе. Я верю, крылатое солнце открылось нам неспроста и всё что мне остаётся сделать теперь, это найти настоящего Пророка. – Бальтазар ушёл, тяжело опираясь на посох, и Роланд молча смотрел ему в след, пока старик не скрылся из глаз в изогнутых переулках Верхнего города.

***

Сопровождаемая отрядом рыцарей карета королевы Элисандры, не успев вернуться затемно в Добробран, остановилась на отдых во владениях одного из своих вассалов. Замок лорда Карстона лежал в стороне от дороги, и это место было наполовину постоялым двором, наполовину фермой, в которой покои домочадцев соседствовали с клетями, в которых держали мелких домашних животных.

Наступали трудные времена, и от способности королевы убедить лордов не скупиться на расходы зависела численность войска. Многие из землевладельцев готовы были ссудить ей определённое количество золота, но отправлять на войну своих рыцарей не спешили. Почти всё Элисандре приходилось делать самой, и сейчас она не сидела на месте, собирая армию.

Пожалуй, такого не должно было быть ведь долг присягнувшего на верность трону дворянина и заключается в том, чтобы в случае необходимости выступить без промедления по зову короля. Вот в этом–то и крылась загвоздка. Не воевавшее двадцать лет войско потеряло если не свою боеспособность, то, по крайней мере, мобильность и слаженность действий. Да и многие из баронов, не видели такой уж нужды сражаться за Кротовьи Норы, хозяина которых не особо любили за своенравие, указывая на то, что если бы подобное случилось с ними, Роб Хелфорд ни за что не пришёл бы на помощь.

Объезжая владения вассалов Элисандра корила себя, что упустила из виду этот момент, фактически оставшись без армии. Такое не должно повториться – говорила она себе, не зная впрочем, чем закончится начинающаяся война. В предыдущей удалось победить, заручившись поддержкой южных соседей, уступив половину спорных земель, но теперь предложить им было нечего. Хотя отношения между Добробраном и Ланчестероном были хорошими, вряд–ли местный владыка не воспользуется шансом наложить свою руку на оставшуюся часть. После смерти Салозара он сватался к Элисандре, надеясь женитьбой объединить их земли. Но этот союз был невыгоден ей, ввиду незначительности соседних территорий, расположенных прямоугольным выступом на побережье Азгорского моря, да и сам Арум, невысокий вечно пахнущий потом и бараньим жиром толстяк, словно покрытый шерстью из–за густо растущих на теле волос не нравился женщине. Хотя её чувства и не играли здесь роли.