– Ты не хочешь приветствовать нас, чародей? – удивлённо спросили его, на что Валаам ответил:

– Разве я не отдал вам должное, явившись сюда? И я не чародей, как и не лекарь, а лишь исцеляю тех, кто хочет этого.

– Не исцеляют людей колдовством, только вводят в обман и чудеса твои, не что иное, как магия, противная Непорочной Деве. Да ведь ты, слышали мы, поклоняешься своим богам.

– Ты ошибаешься клирик, – тут же ответил священнику Валаам. – Не колдовством я исцеляю людей, а верой и словом Господним.

– Да разве ты клирик? Чему можешь научить ты, лжеучитель, раз мир, что несёт нам святая Дева, скрыт от тебя завесою мрака? Ведь тот, кто идёт за слепым, рано или поздно свалится в пропасть, – спросил его кто-тоиз празднично одетых иерархов; сам Первосвященник пока молчал, выбрав себе привычную роль судьи.

– Разве обязательно носить дорогие одежды, что бы быть праведником? Можно приклеить гусенице крылья бабочки, но нельзя заставить её лететь – для этого должна она, изменится внутренне, как и люди которых исцеляю я, прежде всего от духовной проказы. И я не слеп – меня направляет воля Господа моего, пришедшего ко мне однажды во время отдыха и наложившего на меня обет служения людям. И пусть я ношу простую одежду, ночую под небом и ем, что придётся, делает ли это меня нечестивым или мешает исцелять больных?

– Чем плохо иметь крышу над головой или нести людям истинную веру в красивом платье? Ты называешь себя проповедником Бога, не имея Храма, хотя сказано, что именно он является соприкосновением земли с небом и изначально необходимым компонентом мироздания. Ты не радуешь Деву жертвенными огнями, не приносишь даров в храмы её, хотя паства твоя многочисленна, и с каждого ты берёшь плату за свои наставления.

– Я беру плату не за то, что исцеляю их, а за то, что бы жили они в чистоте и удобстве, чтобы ели пищу нужную страждущим. Богатство человека не в мешках с золотом, которое могут украсть, а в душе его, вот это истинное сокровище, которое никто не отнимет, – Валаам поднялся; говорил он спокойно, но глаза его горели внутренним огнём. Утром целитель надел праздничную рубаху и хотя она была чистой и не имела дыр, выглядела уже порядком заношенной, но это не смущало его. – Для чего эти богатые наряды и высокие стены, что вы прячете в них? Свою гордыню? Ведь Творец наш выше любого здания, Он не нуждается в крове и стенах, не нуждается в жертвоприношениях, дарах и воскурениях. И там, где сказано «Мой хлеб», «Моя жертва» значит лишь, что этот хлеб и эта жертва посвящены Богу!

– А как же быть с тем, что в Книге сказано: «Пусть сделают они Мне святилище, и буду я обитать среди них»?

– Книги пишут люди, потом переписывают, зачастую искажая смысл, а я говорю вам словами Его. Не сказано «Я буду обитать в нём», но «Я буду обитать посреди их», то есть среди людей. Это значит, что Слава Божия проявляется не столько через сам Храм, сколько через тех, кто построил его и что здесь воздают Славу Господу. Не Храм является причиной раскрытия Славы Божией, а самоотверженное желание людей ощутить руку Всевышнего, управляющего миром везде и повсюду, – произнёс Валаам и новый оппонент из числа священников задал ему вопрос:

– В трудные времена приходит дьявол в обличие лжепророка и говорит человеку то, что он хочет услышать, и даёт ему то, чего ему не хватает, и возвышает его, называя избранным, и творит чудеса перед ним и называет братом и тот уверует в него настолько, что признает своим Богом. Ты воскрешал мёртвых, кормил пятью хлебами пять тысяч человек и тебя называют Царём обездоленных.

– Если кто-тои говорит так, что с того? – удивлённо парировал Валаам. – Они несчастные люди и страдания помутили их разум, но придёт время и каждому будет воздано по его вере. Я не воскрешал мертвецов, а лишь пробудил ото сна, в который впал несчастный и если бы не я, то братья неминуемо предали бы его земле, по доброте своей. И да, я накормил пятьсот человек ста хлебами, отдав пожертвованные деньги, но никак не пятью пять тысяч. Все мы от разных матерей, но если они чтут то же что и я, значит то братья мои, ведь Бог создал нас от плоти своей и мы дети одного Отца и одной Матери.

– Знаю, что учишь ты, будто Бог един, как бы не представляли Его, – вступил в разговор Первосвященник, возвышавшийся по грудь над кафедрой. Поверх светло голубой ризы, украшенной по подолу золотыми колокольчиками и шерстяными помпонами в виде гранатовых плодов, на нём была льняная манишка, перевязанная в поясе ремнём. Лицо казалось бледным особенно на фоне чёрной окладистой бороды, видно было, что человек этот много времени проводит в Храме и мало вне его. – Но дело в том, что сейчас Добробран верит в Непорочную Деву и к тому, кто исповедует, что–либо иное, здесь относятся без церемоний, как бы он не называл себя. Валаамом или лордом Кернишем де Вальсамоном, урождённым принцем крови; удивительно, что при такой близости к царствующему дому кровь твоя красная, а не голубая.

– Я давно уже не лорд. Чего ты хочешь от меня, Первосвященник?

– Я хочу, что бы ты покаялся в своих грехах, отказался от прежних заблуждений и преклонил колени перед Астартой. Будет неправдой сказать, что я спасаю тебя из любви – мы не ладили с твоим синекожим отцом, он даже приказал отрубить мне голову, но раньше его самого лишили жизни и делаю это из расчёта, а не из сострадания. Что может быть опасней смертельной болезни? Любовь к человеку – существу, возомнившему себя повелителем мира и я, выжигая калёным железом скверну в душе его, даю ему медовый пряник истинной веры, лишь посредством которой он сможет спастись. Нам нужен раскаявшийся грешник, творящий чудеса, только теперь ты будешь совершать их для нашей любящей Матери. Тем более раз ты уверен, что это всё равно твой старый бог.

– А как же быть с моим прошлым? – усмехнувшись, спросил Валаам.

– Когда ты станешь сыном Непорочной Девы, жизнь твоя начнётся с начала и у тебя не будет прошлого. Так что ты ответишь на это?

– Я говорю – нет. И если ты думаешь помешать мне выйти отсюда, то хочу спросить, кто остановит меня? – оглядев бесстрастно глядевших на него клириков, он обернулся, взглянув на стоящих у дверей солдат.

– Вы противопоставляете себя и вере, и государству, лорд Керниш, а это неразумно вдвойне и так же опасно. Данной мне властью я вынужден задержать Вас и передать королеве, пусть она теперь решает, как быть с Вами, а я омываю руки. Стража, схватите этого человека, за деяния, порочащие истинно верующего и подрывающего устои королевства, – на лицах стражников отразилась решимость выполнить приказ Владыки, но ноги их словно приклеились к полу, и они не понимая, что происходит, лишь удивлённо смотрели друг на друга. Валаам с холодной улыбкой на губах развёл руки в стороны, будто бы говоря этим жестом: и это то, на что вы способны?

– Как Вы и предсказывали, Мессир, – почтительно прошептал совсем ещё юный клирик Первосвященнику и тот проворчал, глядя сквозь окно под крышей на бегущее по небу облако: – Всё приходится делать самому.

Пол под ногами Валаама вдруг исчез, и он рухнул в образовавшуюся дыру. Ему казалось падение, длится вечность, но не прямо вниз в горящее пекло ожидавшей его бездны, а по какой–то изогнутой траектории, ударяя о камень стен, пока после очередного удара, он, наконец, не потерял сознание.

***

Городской рынок находился на острове Леи, к которому по мостам вели дороги с разных её

берегов. Река в этом месте делала крутой изгиб и поэтому не была широкой, зато отличалась сильным течением. Торговля велась с открытия городских ворот до вечера, что бы жители окрестных деревень затемно успели вернуться домой. И хотя время сейчас считалось спокойным, всё же рисковать лишний раз не стоило.

Деревянные торговые ряды шли длинными линиями вдоль острова, растянувшегося на несколько миль по течению реки. В южной его части была изогнутая песчаным полумесяцем пристань, к которой швартовались рыбацкие ялики и шаланды, сдававшие оптом рыбу, мелких поднимавшихся с моря акул и крабов из устья. Рыбу тут же разделывали, отчего берег был устлан чешуёй, а над этим местом вечно кружили стаи ненасытных чаек.