Как говорил я это прежде!

Когда бумаге предпочту

Берестяной хрустящий свиток,

Когда пьяней вина сочту

Ручья искрящийся напиток,

Когда срублю смиренный скит

Под сенью кряжистого кедра,

И будет крест железный вбит

В его стареющие недра,

Когда свой бренный дух предам

Прекраснейшей на свете схиме

И стану тихо, по слогам,

Разучивать природы имя,

Когда, как истый схимник встарь,

Читать я буду Бога ради

Неканонический стихарь

Своей потрёпанной тетради,

Когда зелёный окаём

Вокруг лазурной чаши свода

Начнёт дымиться сентябрём

И станут остужаться воды,

Когда однажды, при луне

Войду в свой дом под пенье петель

Тогда, быть может, я вполне

Пойму, зачем живу на этом свете.

Я переплавлю боль в стихи,

И слабость превращу в поэму,

И, искупив свои грехи,

Открою счастья теорему.

Я злость перекую в перо,

Я слёзы перелью в чернила,

Что было серо и старо –

Там будет совесть, страсть и сила.

И я преодолею страх

Пред новым или неизбежным.

Что было в сумрачных тонах,

Я перекрашу в цвет надежды.

Жаль, бога нет – я б попросил

Его дать мне на это сил.

Призывно белеет бумага

Маняще сверкает перо.

О, где мне набраться отваги

Ступить через этот порог?

И рифмы теснятся в избытке,

И ритма уж поступь легка,

Откуда же немощи пытка

При виде пустого листка?

Словам не родиться из мрака,

Сегодня ко мне не придёт

Моя повивальная бабка -

Наш брат её музой зовёт.

Моё трудолюбье похвально

И избранный стиль очень бросок,

Но всё же без муз повивальных

Родится строфа – недоносок.

Надежда последняя тает,

Безмолвия крепки оковы,

Вдруг с уст онемевших слетает

Волшебное первое слово.

И книги обо всём уже написаны,

И все слова давно уж прежде сказаны,

Но впечатление такое, будто к Истине

Дороги нам по-прежнему заказаны.

Пустая трата слов – не преступление,

И в чёрном теле держим мы Молчание,

Но только с ним приходит просветление,

И очень молчаливо изначальное.

Как на летающих тарелок интервенцию

На времени нехватку дружно ропщем мы.

Не потому ль возникла вдруг тенденция

Подмены истины местами слишком общими?

Да, в век наш космо-атомно-стремительный

Все выводы весьма скоропалительны.

Погиб солдат в стремительном бою,

Он не пытался избежать удара.

Сейчас мне кажется, что где-то там, в раю,

Он хриплым голосом кричит небесному царю:

«Всевышний, где моя гитара?»

Шальная пуля сослепу пробила

Седьмую – кровеносную – струну.

Нам остаётся выкопать могилу

И проводить в далёкую страну,

И шестиструнную винтовку взяв его

Допеть ту песню, хоть не с прежним пылом.

– Быть может долетит она до слуха твоего,

Пока ещё Хароново корыто не уплыло.

И церемонии скорее завершив,

Наполнить водкою его святую чарку,

И тост провозгласить не слишком яркий:

Тост за неупокой души.

День подстрелив, как птицу в лёт,

Ты вычисляешь в тиши

То квадратуру круга забот,

То кривизну души.

И обвинительный твой падеж

Ищет в кромешной ночи

Узкую тропку светлых надежд

Пой менестрель! Не молчи!

Ночь – западня. Луны кинжал

Целит в горячую грудь.

В этой ночи поэтом ты стал.

Ныне вовек пребудь.

Макнув в бокал фалернского перо,

Презрев, как сон, все будущие беды,

Не ведая, что кто-то жезлом медным

В его зрачках священное тавро

Поставил, он ступил на этот путь.

Сел на коня тревожной масти,

Не усмирить коня, не отдохнуть!

О мастер! Трижды гордый мастер!

Он не вкушал от гефсиманских кущ,

Он не бродил под солнцем Палестины.

В доспехах римских воинов пластины

Пускают зайчиков, а те ныряют в плющ.

Где видел он дворец, фонтан и сад?

Кто дал ему евангельское право

Описывать еврейскую ораву,

Взревевшую при имени «Пилат»?

Одно лишь нам, похоже, стало ясно –

Его труды мы смело отнесем

К тем рукописям, что горят прекрасно,

Горят – но только Вечности огнём.

Этот безумный – о! – этот безумный апрель;

Эти ручьи, это сердце за солнцем вдогонку.

Пан колченогий свою починяет свирель

Пробует ноты – пока ещё очень негромко.

Вам не услышать – не каждому это дано –

Только тому, кто влюблён в эту жизнь безнадёжно;

Только тому, кто пригубив однажды вино,

Так опьянел, что его протрезвить невозможно.

Да и зачем? Пусть хоть кто-нибудь в этом бреду,

В этой толпе одичалой и нервно жующей

Слышит как кто-то невидимый дует в дуду,

Будто транслируют радио райские кущи.

Дождь, холод, перевал, и в общем, каторга,

Чёрт знает, сколько нам ещё идти.

Вдруг впереди встаёт двойная радуга

Счастливою преградой на пути.

И, вмиг забыв про холод, про потёртости,

Про то, что можно ноги промочить,

Мы к радуге бежим, удвоив скорости,

Чтобы успеть под нею проскочить.

Но солнце слишком быстро поднимается,

По радужному хрупкому мосту,

И мост под этой ношей расплавляется

И в синеве небесной растворяется…

Нет, не догнать нам эту красоту!

И хоть не посчастливилось с приметою,

В цветастую мы не попали брешь,

Но мы на невезение не сетуем:

Ведь солнце – тоже неплохая вещь!

Над нами бурелома акведук,

И темнота всё тише и тревожней.

Вдруг на тропе – застывший бурундук –

Нахальнейший из всех зверей таёжных.