– Все! Заткнисссссь и успокойссссся! – шипел на него отец от негодования и желания подавить и образумить отпрыска. – Нет тут больше ничего ни твоего, ни моего, понял! И никогда не было!

– А как же Милат… она же моя жена. Я не готов отдать ее… никому

Зият закатил глаза, помоги ему Энлиль, сберечь эту горячую голову. У него много сыновей, но этот мил ему больше всех.

– Азад, это Черные Плащи Вавилона. Все. Конец всему.

Зият-Син произнес слова четко и медленно, чтобы дошло до сына вся серьезность и опстность сложившейся ситуации. Лицо Азада побелело. Он с детства слушал, как сказку, рассказы отца о Черных плащах из Вавилона, что один из них был силен как 100 обычных смертных воинов и перебил 1000 черных мужей.

– Па… я думал это сказки. Но даже если они и существуют, этот Вавилон, он же далеко, и ты говорил, что они сюда никогда не доберутся. Великая Пустыня…

– Добрались, как видишь. Значит не такая уж и Великая Пустыня… – Зият не знал, как приступить к следующему диалогу. Но Азад уже чувствовал, о чем хочет попросить отец. Глаза юноши налились непролитыми слезами отчаяния, но он уже отрицательно покачал головой, давая отцу знак молчать. Нет, он никогда не откажется от Милат. Зият-Син помрачнел, он понимал, что смотрит на живого сына в последний раз. Азад лучше умрет, чем увидит, как его жену отдают замуж за другого. А это случится, несомненно. Ибо Вавилон, хоть и является наглым и большим государством, формальности он соблюдает с точностью шумерской старухи-процентщицы и карает по тем же законам, что и соблюдает.

Абуд отодвинул тарелку, его охрана прекратила есть.

– Я пришел к вам с миром. Предлагаем вам покровительство царя Вавилона. Взамен требуем преданность, полное подчинение законам Вавилона и ¼ часть всех ресурсов вы оплачиваете ежегодно.

Все внимание сконцентрировалось на Рим-Сине. Последний не переставал улыбаться:

– Примите мое глубокое почтение царю Вавилона Великому Апель-Сину.

Абуд кивнул, но продолжал ждать ответа, как и все. Рим-Син взглянул на прислугу, и тут же стали выносить подносы с дымящимися молочными напитками. Абуд, все еще, продолжал сверлить взглядом лугаля Первого Аморея.

– Я всего лишь слуга богов. И не мне решать судьбу Белого Аморея. У нас нет войска, которое могло бы сослужить верную службу Вавилону. Но есть множество ученых мужей и женщин, которые принесут много пользы вашей культуре и быту. У нас нет драгоценных металлов и камней, ибо мать-земля это и есть великая ценность. У нас нет рабов, даже среди животных. Нам нечего предложить Вавилону. Но мы готовы принять Вавилон в свои теплые объятия.

Речь Рим-Сина имела потаенный смысл, но даже его собственные сыновья не могли понять, о чем он говорит. Абуд внимательно слушал и обдумывал каждое слово лугаля:

– Я выслушаю все приемлемые от вас предложения, – его предложение был больше риторическим, ибо он в любом случае присоединит Первый Аморей к Вавилону, так или иначе, но соблюдая все рамки приличия и абсолютно законно. Все-таки, Вавилон цивилизованное государство, а не племя диких людей.

– Думаю все переговоры теперь по Первому Аморею вам нужно обсуждать со мной, ибо я законный муж Милат, будущей королевы Первого Аморея, – Азад вышел из укрытия, ибо слышал все сказанное ими и смотрел на Абуда прямо, не моргая, и с непоколебимым спокойствием, как истинный тарх и лугаль. На секунду Абуд даже захотел помиловать этого благородного смуглого парня. Может Азад и аморей по крови, но истинный воин Черных плащей Вавилона в душе, об этом говорили его глаза, благородные манеры и смелость в сердце. Вот и высыпались все карты на стол.

– Консумация брака произошла? – Абуд кинул этот вопрос Азаду, как последнюю соломинку, от всей души желая, чтобы он соврал, даже если уже случилось непоправимое.

Но благородные манеры воина-аморея и юношеское упорство проявились во всей красе.

– Да, – слова Азада прозвучали как приговор, который он вынес сам себе. Теперь он не жилец, уже по закону. Из Милат сделают вдову, если она понесла ребенка. Если это будет мальчик, то его отдадут в военный легион, а если девочка, то сможет стать Великой Жрицей Первого Государства по праву рождения. Глаза Зият-Сина закатились от безвыходности и собственной беспомощности, он уже не спасет сына. Абуд легонько махнул головой и двое из его охраны двинулись на Азада. Все шестеро братьев последнего оскалили свои сабли и выстроились стеной перед двумя. Черные плащи даже не думали останавливаться, и начался первый виртуозный танец двух культур: Южного Аморея и Вавилона. У вавилонян не было цели убить противников, у братьев Азада не было намерения выжить.

И тут в суматоху ворвались женщины, ревущая невеста влетела в зал и бросилась на шею Азаду, его мать и бабушка встали перед ним, готовые защищать его своими телами и, выкрикивая проклятия на своем тарабарском в сторону вавилонян, обезумевшие от горя с большими стеклянными глазами. Танец с саблями прекратился, Абуд отозвал своих, ему всегда было невыносимо смотреть на боль матерей, меньше всего он хотел быть вестником смерти, но чаще всего им оказывался. Но выхода нет, он обязан отрубить голову Азада – таков кодекс всех времен и народов, но он не будет убивать сына на глазах матери.

В зал все пребывали и пребывали женщины, красивые, высокие, статные, все одетые в зеленые вуали поверх цветастых нарядов, очень откровенных для вавилонян, где женщины одевались скромнее, ибо климат был гораздо холоднее здешних мест. А тут все женщины носили короткий топ, обнажающей живот и руки, и длинную юбку или штаны-шаровары в пол. На руках и ногах множественные браслеты, а сверху с головы до ног прикрывает прозрачная ткань, которая не прикрывает по сути ничего, ни грамма бешенной красоты, которой обладает каждая женщина-аморейка, и молодая, и не молодая.

Золла, как и все женщины, слышала весь разговор от начала и до конца, ибо система труб под высокими потолками, построенная древними людьми, при помощи хитроумной эхо-локации и акустики, доносила каждое сказанное слово, даже шепотом, произнесённое здесь и в диванном зале, разносится по всему дворцу, храму и городу. Она, с разрывающимся сердцем, от глубокой скорби и тоски, смотрела на самую трогательную и безумно-мучительную сцену на свете: как царица Голез, махает маленькими женскими кинжалами и с сумасшедшими глазами, защищает свое дитя, зная, что он все равно умрет, а она и не собирается жить, если ее сына не станет. Как шестеро братьев встали единым фронтом и готовы пожертвовать собой ради родного человека, зная, что он умрет в любом случае, с ними или без них. Как ее родная сестра изо всех сил прижимает к себе своего возлюбленного в последний раз, надрывно всхлипывая и признаваясь в любви, вечной и безгранично большой к юноше, которого полюбила, будучи еще маленькой девочкой с непослушной копной черных волос. Еще утром жизнь Милат казалась воздушной розовой сказкой принцессы с большим и счастливым будущим. Душу Золлы переполняла гордость и жалость за этих божьих детей, как жрицу и ее ноги подгибались от безумной тоски и собственного бессилия, как сестры и старшей дочери Первого Аморея, которая ничем не может помочь, никому из этих несчастных людей. Она взмолилась Нинель, не понимая в чем замысел Создателя, зачем Он так испытывает ее семью, ее близких людей… И тут она открыла глаза и увидела взгляд своего отца – Рим-Син смотрел на нее глазами полными огромной любви и нежности, и как всегда спокойной и блаженной улыбкой сумасшедшего и подмигнул ей. Она, еле покачиваясь на подгибающихся ногах, протянула к нему руки и прошептала: «Папа, я знаю, что делать. Отец, останови все это, умоляю!» Лугаль схватил старшую дочь за руки и как будто влил в нее мощную энергию и придал ей сил, отчего она выпрямилась во весь свой высокий рост и развернулась к чужеземцам. Она Великая Жрица одного из Древнейших Государств Мира, грош ей цена и всем ее знаниям и богослужениям, если она не может уберечь близких ей людей. Она поняла именно в этот миг истинный смысл слов, вырезанных на скале, на мертвом шумерском языке в пещере древних «Любовь есть Бог». Лугаль Рим-Син громким стальным голосом прокричал на весь зал: