– Давай. Смотри.

– Это что? – проговорил кузен.

– А ты как думаешь?

Форма пакета действительно не оставляла больших сомнений относительно его содержимого.

– Ну, давайте.

Антони встал, поднял сверток с пола, развернул старую газету. Под ней оказалась еще тряпка, в которую был завернут пистолет. Это был «MAC 50». Он взял его обеими руками и стал рассматривать. Красота. Просто супер.

– Он заряжен, – сказал Маню.

Пушка и правда впечатляла – своей массивностью, размером вкрученных в ручку винтов, ощущением надежности и, если уж на то пошло, своей рудиментарностью. Антони провел пальцем по канавкам выбрасывателя. Кузен встал, подошел посмотреть и тоже потрогал пистолет.

– Покажи.

Антони нехотя отдал ему игрушку.

– Тяжелый.

Гранд снова уселся в кресло и курил очередную сигарету. Казалось, что ему вот-вот станет худо. Он попытался улыбнуться и небрежным жестом стряхнул пепел в пустоту.

– Хорошая штука. Знайте мою доброту.

Кузен положил пистолет обратно на столик. Антони жалел, что сам не прихватил его. Ему хотелось этого просто до чесотки. Интересно, каково это, когда у тебя есть такая хреновина. Такая дополнительная возможность в руках.

– Мы пойдем, – проговорил кузен.

– Да? И куда это ты пойдешь?

– Ладно, Маню…

У Гранда под глазом бешено билась жилка. Одним щелчком он запустил окурок через всю комнату.

– Ну ты наглый, сучонок…

Кузен знаком велел Антони пробираться за ним к выходу.

– Приперся ко мне, пьешь мое пиво, нюхаешь мой кокс на халяву. Ты вообще, что о себе думаешь? А?

– Слушай, – сказал кузен, умиротворяюще подняв руки, – все было клево, но нам надо идти.

– Никуда ты не пойдешь, слышь, ты?

Тут Гранда скрутил приступ тошноты, сдавил где-то за грудиной, огнем обжег пищевод. Какое-то время он пытался пересилить боль, уткнувшись подбородком в грудь и закрыв глаза. Когда он снова открыл их, зрачки его были расширены так, что казались черными озерами, бесстрастными, бездонными. Антони заколотило. Пушка лежала между ними на низком столике. Гранд нагнулся и взял ее в руки.

– Теперь убирайтесь.

Он держал пистолет со странным презрением, между широко расставленными ногами, изогнув запястье.

– Ты в порядке? – спросил кузен.

Маню был мертвенно-бледен, тяжелые капли пота катились у него по вискам. Он шмыгнул носом.

– Мотай, говорю, отсюда.

Когда Антони проходил мимо него, Гранд остановил его, ухватив тощей клешней за предплечье. Рука была горячая как огонь, Антони стало противно. Ему подумалось о СПИДе. Он знал, что через кожу его не подхватишь, об этом все время твердили по телику. Но он все равно подумал, и, когда высвобождался, по спине у него пробежал холодок.

– Иди, иди, сучонок…

Кузены вышли, хлопнув дверью. На лестничной площадке было прохладно. Они со всех ног бросились вниз по лестнице. Антони все думал, что же такое случилось с тем типом, который уселся на песика.

Ребята вернулись пешком сначала через центр, потом через Блон-Шан. Остаточное опьянение сократило расстояние, и они не заметили, как проделали этот неблизкий путь. Жара тем не менее не спадала, город наваливался на них всем своим весом, с запахами плавящегося асфальта, сухой пыли, медленно погружаясь в вечер.

Антони шагал чуть позади, он молчал, его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был рад, что попробовал кокса у Гранда, все же это было круто. Правда – он готов был кричать об этом со всех крыш. С другой стороны, его проблемы так и оставались нерешенными. А кузен широко шагал впереди и ничего не говорил. Что он там думает? Дуется на него или что? Ох уж эта внутренняя жизнь, ничего-то с ней не понятно.

– Эй! Слушай, что я такого сделал? Нет, серьезно? Ты что, дуешься или как?

Вместо ответа кузен только прибавил шагу, так что Антони пришлось перейти на рысь, чтобы не отстать. Ничего хорошего, учитывая, что этот парень только что нюхал кокс, как какой-нибудь Роллинг Стоун.

– Подожди! Блин, подожди меня!

Они начали подниматься по улице Клеман-Адер, и тут его настроение резко изменилось. На него снова навалилась эта неясная тревога, ему ничего не хотелось, он чувствовал, что это никогда не кончится – зависимость, детство, необходимость отчитываться перед кем-то. Временами ему бывало так хреново, что в голову приходили разные радикальные идеи. В кино у людей симметричные лица, шмотки по размеру, часто – свои средства передвижения. Ему же приходилось жить по принципу «за неимением лучшего»: в школе – полный ноль, ходит пешком, телку закадрить не может, даже выглядеть по-человечески не умеет.

Подойдя к дому кузена, он, по крайней мере, с удовлетворением увидел, что его велик на месте, стоит себе у стенки, там, где он его и оставил. Время было как раз то, когда открывается второе дыхание, между тремя и пятью часами. Кузен не пригласил его зайти. Но Антони так уходить не собирался.

– Так в чем проблема-то?

– Ты должен рассказать отцу. Все. Точка.

– Да не могу я!

– Заладил! Чего ты хочешь? Идти добывать его с пушкой?

Кузен произнес это со злой насмешкой. Никогда еще разница в возрасте не ощущалась между ними так сильно.

– Все, пока… – сказал кузен и вошел в дом.

Антони остался один. Вокруг него высились дома квартала, убийственно одинаковые, типовые, с высохшими деревьями, заборами в человеческий рост. На тротуаре дети написали мелом свои имена. Из почтовых ящиков торчали рекламные проспекты.

В конце концов он поднялся на три ступеньки до входа и тоже вошел в дом. Кузен не успел далеко уйти, мать поймала его еще в коридоре. Как обычно, телевизор орал на всю катушку.

Антони прошел дальше, и, увидев его в проеме двери, Ирен все же немного убавила звук.

– Ой, ну у тебя и видок, – сказала она. Она лежала на диване с пультом в руке. На экране американский детектив ехал в Санта-Монику, маленькая гостиная с закрытыми ставнями сверкала калифорнийскими красками. – Что-то случилось? Вы что, поссорились?

Ребята не реагировали. Вообще-то лучше было не лить воду на мельницу Ирен, слишком уж ее настроение зависело от таблеток, которые она принимала в данный момент. Она стала говорить все, что приходило ей в голову. Для начала, где ее дочь? Та должна ее покрасить. Кузен не знал. Потом в ход пошли счета, проблемы с соседями, колопатия, белье, глаженье, телевизор – все, короче. Время от времени она возвращалась к главной теме своей жизни: «моя депрессия», говорила она. Она произносила это таким тоном, как будто это была «моя дочь» или «моя собачка». Она жила с этой болезнью уже много лет и давно уже сроднилась с ней. Бывший работодатель цеплялся к ней из-за этого. После того как она целый год не ходила на работу, этот мерзавец хотел ее уволить. Правда, теперь ее это уже не волновало. Врач успокоил ее. В худшем случае ей придется обратиться в трудовую инспекцию. Вместе с тем она понимала своего начальника. Ему же надо, чтобы контора как-то работала. Да ладно, эти сволочи прекрасно делают денежки за счет таких, как она, не ей их жалеть.

Тут на экране что-то произошло, она сделала громче и забыла о них. Все, разговор окончен. Воспользовавшись этим, кузен поднялся наверх. Антони пошел за ним.

Как подумаешь, какой тетушка была раньше… Чудно́… Когда он был маленьким, она работала бухгалтером в одной транспортной фирме, специализировавшейся на свежих продуктах. Всякий раз, приходя к ним в гости, она тащила с собой кучу баночек от «Данона»: десертный крем, шоколадный мусс, йогурты. Просроченные, но самую малость. В ту пору она гуляла с тем бородатым типом, Брюно, дальнобойщиком. Мать часто приглашала их с детьми. Каждый раз это был настоящий праздник. Ужин затягивался за полночь, и Антони всегда в конце концов засыпал на диване, убаюканный голосами беседовавших взрослых. Отец доставал настойки. Слова «слива» и «алыча» были надписаны синими чернилами на этикетках, вырезанных из школьной тетрадки. Аромат «Голуаз», мужчины снимают табачные крошки с кончика языка. Анекдоты. Женщины судачат о чем-то на кухне. Закипающий в час ночи кофейник. Руки отца, относящего его в постель.