Кроме названных, в книге представлена статья Алины Майбороды «Быть неформалом в Дагестане: повседневная жизнь аниме-фанатов», в которой рассматриваются особенности позиционирования аниме-сообщества в Махачкале. На основании анализа данных глубинных интервью и включенных наблюдений автор раскрывает нюансы повседневной жизни участников аниме-сцены – родительско-детских взаимоотношений, а также взаимодействий участников сцены с «другими» сверстниками. «В отличие от некоторых других молодежных сцен (к примеру, рэп-сцены в Казани), участники сообщества практически не используют локальные, этнические или религиозные ресурсы. Напротив, молодые люди конструируют свою идентичность, ориентируясь на глобальные молодежные тренды. Они включаются в российские и зарубежные социальные сети, придерживаются либеральных ценностей, в частности, солидаризируются вокруг идей гендерного равенства, пацифизма, космополитизма. Уровень мигрантофобных и ксенофобных установок у аниме-фанатов значительно ниже, чем у других молодежных сообществ Махачкалы» (с. 398).
В статье Святослава Полякова «Молодежная сцена уличного ворк-аута, Махачкала» рассматриваются особенности повседневного существования сообщества молодых дагестанских мужчин. Уличный воркаут (street workout) – это любительский вид спорта, который относится к так называемым натуральным (природным), в данном случае городским, форматам и возник как своего рода альтернатива коммерциализированному фитнессу. Воркаут как практика включает выполнение различных упражнений на уличных спортплощадках – на турниках, брусьях, шведских стенках, рукоходах. Основной акцент делается на работу с собственным весом и развитие силы и выносливости. Включенное наблюдение, интервью и беседы с участниками этой сцены, а также участие в общих тренировках помогли автору прийти к нетривиальным выводам, в частности, относительно поддержания и демонстрации «правильной» религиозности. Воркаут-площадка, пишет автор, становится для участников безопасным пространством, в котором они могут свободно обсуждать волнующие их проблемы, в том числе религиозной жизни, находить единомышленников, обмениваться информацией. Сами занятия спортом могут реинтепретироваться в религиозном ключе – как практика дисциплинирования тела, комплементарная к практикам дисциплинирования души. Тренировочное пространство также может становиться пространством намаза, индивидуального или коллективного.
Статья Дмитрия Омельченко «Документальное социологическое кино. Репрезентация поля и исследований» раскрывает тему визуальных репрезентаций в социологических исследованиях. Основываясь на личном опыте многочисленных съемок социологических фильмов, автор рефлексирует на сложные этические темы в такого рода работе: где начинается и заканчивается ответственность автора фильма, каковы бонусы и риски участия в подобном проекте для информантов и др.
Раздел 1
Молодежные культурные сцены и межэтническое взаимодействие
Вместо введения. 25 лет молодежных исследований: глобальные имена – локальные тренды
Елена Омельченко
doi:10.17323/978-5-7598-2128-1_29-91
По прошествии 25-летнего опыта исследования молодежных культурных практик постсоветской России возникла амбициозная идея – поместить полученные результаты в контекст всего этого периода, чтобы понять, как, в каких направлениях и под влиянием каких факторов происходили трансформации молодежных культурных практик. Шли ли эти изменения вслед глобальным трендам (Европа, Северная Америка, Австралия), получившим широкое документирование в ключевых работах исследователей молодежных культур и практик? Или российский случай является своего рода исключением, выпадающим из «классической» картины? Вместе с изменениями молодежной реальности менялись ее теоретические конструкты и интерпретативные схемы. На смену классическим работам по субкультурному подходу [Hall, Jefferson, 1976] в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века пришли идеи авторов, вдохновленных резкими изменениями культурных молодежных ландшафтов, став своего рода ответом на глубинные изменения в обществах потребления позднего модерна, приведших к возникновению «постмодерных субкультур». Корпус этой академической литературы чрезвычайно велик и красочен, однако сама дискуссия и темы, вокруг которых она разворачивалась, долгое время оставались закрытыми для российского контекста[5] [Bennett, 1999; Bennett, Kahn-Harris, 2004; Blackman, 2005; Hesmondhalgh, 2005; Hodkinson, 2004; Moore, 2010; Muggleton, 2000; Pilkington, Omel’chenko, Garifzianova, 2010; Polhemus, 1997; Redhead, 1995; Shildrick, MacDonald, 2006; Thornton, 1995]. Включенные в дискуссии ученые позиционируются как «защитники» либо субкультур и субкультурного подхода [Hodkinson, 2004; Moore, 2010; Dedman, 2011], либо альтернативных вариантов – «постсубкультур» [Muggleton, 2000], «неоплемен» или «сцен» [Bennett, 1999; Malbon, 1999; Riley, Griffin, Morey, 2010][6]. Несмотря на достаточно широкое (зонтичное) имя, в рамках этой волны молодежных исследований были разработаны яркие идеи, давшие начало возрождению интереса к новым формам молодежной социальности.
Среди активно дискутируемых в западной академической литературе подходов к молодежной социальности особое место занимают исследования молодежной транзиции, обращенные к структурным условиям взросления [Hollands, 2002; Pilkington, Omelchenko et al., 2002; Nayak, 2003; MacDonald, Marsh, 2005]. Для понимания российского контекста не менее значимы исследования, обращенные к специфике пространственных локаций, к тому, как территории и режимы реального времени влияют на жизненные траектории и культурные практики молодежи [Shildrick, 2002; Roberts, Pollock, 2009]. Наиболее важно это для исследования маргинальных или периферийных мест, групп и практик [Pilkington, Johnson, 2003; Shildrick, Blackman, MacDonald, 2009]. Очевидная недостаточность как субкультурного, так и постсубкультурных подходов, и прежде всего затянувшаяся в западной и отечественной (в меньшей степени) академической среде дискуссия вокруг их адекватности современным условиям жизни молодежи, побудили искать новые подходы к анализу меняющейся молодежной социальности. Ученые начинают исследовать поколенческие различия, новые формы гражданского участия и включенности, солидарности, формирующиеся вокруг ценностно-стилевых противостояний на молодежных сценах [Pilkington, Omelchenko, 2013; Omelchenko, Sabirova, 2016].
Попытаемся в самом общем виде рассмотреть, как менялось молодежное пространство в России в течение этих 25 лет, какие теоретические конструкты и с какой целью использовались для концептуализации изменений, какие эмпирические находки оказали наибольшее влияние на кардинальный пересмотр наших подходов и исследовательских практик.
Время идей – время трансформаций[7]
Идея этой статьи заключается в попытке анализа 25-летнего периода существования (формирования, развития, угасания и расцвета) различных молодежных пространств и групповых идентичностей в России в постсоветское (постперестроечное) время [Омельченко, 2019]. Ключевой интерес связан с осмыслением уникальности российского случая включения молодежи в глобальные культурные тренды, которая определяется не только кардинальными геополитическими изменениями во всех посткоммунистических странах. Российский случай выделяется рядом значимых черт, о чем со всей очевидностью свидетельствует современная картина молодежного культурного опыта, его миксовый, конфликтный и многоликий характер. 25-летний период социальных трансформаций в той или иной степени зафиксирован в результатах наших проектов, обращенных к разным сторонам повседневной и субкультурной жизни российской молодежи[8]. Последовательный анализ эмпирических данных, непосредственная включенность в происходящие в российском обществе трансформации, отражающиеся в академических дебатах и медийном пространстве, дают право говорить о значительных, а подчас и кардинальных перегруппировках как внутри отдельных (особых, эксклюзивных) молодежных сообществ и субкультурных групп, так и между ними и мейнстримом, конвенциональной молодежью.
