«D» — как отчаяние. «D» — как разрушение. «D» — как дезорганизация, подумал он и невесело усмехнулся.

Этот шар вполне мог быть планетой, но яркие цвета делали его похожим на предупреждающий знак, который он как-то видел на заводе взрывчатых веществ.

И от этого в мыслях возникло ощущение чего-то отталкивающего, ужасного.

Ричард подумал о Земле, которая в течение стольких миллионов лет одиноко вращалась в космосе, безопасная, словно дом, в который никогда не входит чужой, и о том, насколько ненадежным было это уединение. Ему пришла в голову мысль, что люди, которые длительное время живут одиноко, привязываются к своим привычкам, становясь все эксцентричнее.

Но почему, размышлял он со злостью — когда наконец происходит убийственное вторжение с другого конца Вселенной, то пришелец напоминает дешевую, крикливую рекламу, размещенную на круглой табличке? Неожиданно он остановился. «D» — как Дэй! Ричард вспомнил, что в Эненмуте при полнолунии приливные волны достигают пятнадцати метров… Некоторое время он думал о своем друге и о том, как он там теперь живет…

Когда Дэвис пришел в себя, он лежал лицом вниз, замерзший, на мокрых досках. Он оперся локтями о доски, раскачивал их и только тогда невольно осознал, что это скамейка скифа. Дэй поднял голову и положил ее на руки. За бортом он увидел темную равнину, вздувшегося от воды Бристольского Канала и несколько далеких огоньков, которые происходили из Монмута, Гламоргана, или же Сомерсета. А, может быть, даже с лодок, качавшихся так же, как и он, на волнах канала.

Дэй почувствовал у себя на груди холодную продолговатую бутылку. Отвинтив крышку он сделал большой глоток виски. Это его не согрело, но приободрило. Бутылка выпала из рук, и ее содержимое полилось на дно лодки. Он не мог четко мыслить. До него доходило только то, что значительная часть Уэльса вместе с экспериментальной приливной электростанцией над Северном находится сейчас под ним. Уэльс вызвал его мысль о Дилане Томасе и о стихотворении, отрывки из которого он начал бормотать: «Только глубокие, затопленные колокола часовен и колокольчики свеч…» …как там дальше?

Скиф равномерно покачивался на волнах. Думалось Дэвису с трудом, но все же он осознал, что небольшие волны — наверняка остатки больших валов, гуляющих на просторах Атлантики.

Волна развернула скиф и Дэвис в восточной части неба увидел фиолетовый шар Странника, на котором лежал свернувшийся в клубок золотой дракон. Перед драконом поднимался треугольный золотой щит, и из-за чужого шара постепенно появилось толстое белое веретено, словно блестящий кокон огромной ночной бабочки. Дэю припомнилось сообщение по радио из ненормальной Америки и у него появились определенные ассоциации: ночная бабочка, ночная бабочка — Луна… Луна. Он неожиданно понял, что это, скорее всего, ни что иное, как Луна, с которой он и Ричард Хиллэри попрощались пятнадцать часов назад.

Дэй, потрясенный этой мыслью сидел без движения и смотрел на небо, пока, наконец, он смог отвернуться от этого. Когда его охватила конвульсивная дрожь, а скиф плыл все быстрее и быстрее, раскачиваемый волнами, он поднял почти пустую бутылку и осторожно сделал глоток. Затем выпрямился, сел, взял две доски, вставил их в уключины и начал медленно грести.

Трезвый, а, может быть, все еще пьяный, только с новым запасом энергии после отдыха он имел шансы на спасение, несмотря на то, что находился ближе к Каналу Северн, чем к побережью Сомерсет, а прилив быстро усиливался. Но он греб досками без особого желания, только бы скиф плыл на запад, в открытое море и только для того, чтобы можно было наблюдать за этим странным чудом на небе. Глядя на шар, Дэй бормотал и напевал:

— Лона, дорогая и любимая Лона! Ты нашла нового любовника… Грозный владыка прибыл, чтобы уничтожить мир водами… Изнасилованная и опозоренная любимая, Лона, ты красивее, чем когда бы то ни было. Из твоего отчаяния рождается твоя новая форма… Хочешь ли ты быть белым кольцом?.. Я все еще твой поэт. Поэт Луны… одинокий… одинокий валлийский мореплаватель, как Вольф Лонер, я доплыву сегодня ночью до самой Америки, чтобы смотреть из тебя… У Ллойда колокол звонит затопленным кораблям и городам, пока и его не заглушат волны, тогда его звуки будут расходиться из глубины его вод по всему миру.

Волны росли, пенились золотистой красотой. Если бы Дэй обернулся, то он увидел бы, что в полукилометре за носом лодки море резко бурлит, а сеть бриллиантовых волн высоко разбрызгивается над буйствующей водой.

Когда Странник заходил над Вьетнамом, и Солнце всходило над островом Хайнань — Бангог Банг, совсем маленький рядом с большим механиком из Австралии наблюдал, как в пятидесяти метрах за носом «Мачан Лумпур» медленно, метр за метром, из поблескивающей воды выплывает изъеденная ржавчиной и поросшая водорослями труба.

Сильное течение напирало на дырявую трубу: вода, пенясь, выплескивалась через проеденные ржавчиной отверстия. Волны снесли бы даже «Мачан Лумпур», если бы винт парохода беспрерывно не вращался. Тем временем в Токийском заливе вода отступала к Южно-Китайскому морю.

С юга донесся низкий и громкий рев, словно грохот далекого реактивного самолета. Двое мужчин не обратили на это внимания. Откуда они могли знать, что два часа с половиной назад началось извержение Кракатау, вулкана в Зондском проливе. На поверхность воды выплыл покрытый илом и раковинами остов затонувшего корабля. Течение начало слабеть, когда в поле зрения показался весь корабль, Бангог узнал «Королеву Суматры».

Маленький малаец упал на колени и отдал низкий поклон Страннику, висящему в западной части неба и тем самым совсем не преднамеренно, в сторону Мекки, и тихо сказал:

— Терима ксон, багус кунинг дан!

Когда его благодарность этому фиолетовому чуду закончилась, он поспешно встал и, указывая на остов судна шутливым жестом хозяина, весело закричал:

— О! Коббер-Хум, балит сабат, мы привяжем катер к кораблю с сокровищами и взойдем на его борт, как короли! Наконец, друг мой, «Мачан Лумпур» стал «Тигром Болот»!

В сумерках Сэлли, стоя на террасе вздохнула. Свет заходящего солнца с блеском горящей нефти, которая вылилась из разбитых наводнением резервуаров и поднималась на соленой воде, заливающей Джерси Сити.

— Что ты увидела, Сэлли? — крикнул Джейк из комнаты, в которой он сидел, попивая коньяк, закусывая разными сортами сыра — Снова пожар в здании?

— Нет, пожалуй, уже не горит. Вода достигла уже половины дома и ее уровень непрерывно поднимается.

— И что же тебе не дает покоя?

— Не знаю, Джейк — печально произнесла Сэлли — Я смотрю, как исчезают под водой церкви. Я никогда не знала, что их так много в этом городе: Церковь Святого Патрика и церковь Трех королей, Иисуса Христа и Святого Варфоломея, Наисвятейшей Девы Марии и Муки Господней, в которой, кстати, была начата эта антиалкогольная кампания; к тому же церковь Всех Святых и церковь Святого Марка в Бовере, маленькая церковь на углу, а также Синагога и Святыня Актеров.

— Но все это не возможно видеть отсюда! — закричал он — Посмотри, Сэлли, на планете, которая сейчас поднимается над Эмпайр Стейт Билдинг, сидит Кинг-Конг. Как тебе нравится эта идея? Может быть, мне удастся вставить это в прессу!

— Это тебе наверняка удастся — оживилась Сэлли — А ты уже закончил песенку о Ноевом Ковчеге?

— Еще нет. Ох, Сэлли, ведь я должен отдохнуть после пожара.

— Ты отдыхал, когда выпил полбутылки коньяка, а сейчас живо принимайся за работу.

— Высаживаемся! Перерыв, чтобы размять ноги и прогуляться в лесок! — крикнул Брехт охрипшим голосом с нарочитой веселостью — Войтович, как вы и предвидели — дорога завалена.

Немного постанывая, все вышли из автобуса. Горный воздух был холодным и влажным. Заходящее солнце бросало косые зеленоватые лучи; группа единодушно сочла, что причиной такой окраски является вулканический пепел, выброшенный в стратосферу, и только Фулби высказал мысль, что это планетарная аура.