Эта мысль меня успокаивала. Усталость брала верх над разумом, и я уже была согласна на все, лишь бы вновь погрузиться в тепло и уют сна.

Утро началось с привычной суеты. И как обычно, сначала проснулся Тимур. Сквозь сон я чувствовала, как источник тепла, его тело, ускользает из-под моей руки и садится в кровати. А затем удаляется в сторону ванной.

– Нееет, – простонала я, приподнимая голову, но она тут же снова упала на подушку.

Я слышала сквозь чуткий утренний сон, как Тимур зашумел водой в ванной, затем прогулялся по коридору до кухни, загремел посудой. Усилием воли, я все же открыла глаза. Опаздывать на работу категорически не рекомендовалось – двадцать пять учеников под дверьми кабинета равны по силе шума одной бомбе. А мои рабочие отношения с директором школы и так болтались на ниточке.

Я нашла в себе силы взглянуть на часы и осознать, что до работы оставалось буквально часа полтора. И тут же села в кровати. В ванной я некоторое время разглядывала артефакты, оставленные Тимуром после умывания – сбритые волоски в ванной, ошметки зубной пасты на запотевшем зеркале, грязное полотенце, брошенное на стиральной машине, привете из советского прошлого. Проведя полотенцем по зеркалу, я уставилась на собственное мутное отражение. Когда-то мне оно даже нравилось. Когда-то в зеркале отражались настороженные темно-зеленые глаза, медного цвета волосы и острое лицо с упрямо вздернутым носом. Теперь же в отражении стояло нечто с огромными тенями под глазами и торчащими пружинами волос. Старый шрам, рассекающий бровь, чуть покраснел.

– Странно, – я коснулась пальцем шрама и приблизила лицо к зеркалу, рассматривая его внимательнее.

Никаких воспалений или ранок. Может, просто расчесала ночью? Или покраснел от жары, стоявшей в ванной комнате. Похожий рубец красовался также на моей правой руке. Но как объяснили родители, он появился после падения с качелей. А вот происхождения шрама над бровью неизвестно.

Сколько я себя помнила, этот длинный тонкий рубец всегда был при мне. И на вопрос о его появлении, мать всегда пожимала плечами, словно он просто однажды возник на моем лице без причины. Со временем я смирилась. Это просто еще одна загадка, еще один вопрос без ответа. А их в нашем доме на отшибе таилось множество.

Я набрала холодной воды в ладони и ополоснула лицо. Подняв голову, увидела в зеркале прямо позади себя темный силуэт.

– Твою ж мать! – я резко обернулась, чувствуя только горький вкус страха во рту.

Но кроме старой стиралки в желтых подтеках ничего не увидела. Показалось. Я села на бортик ванной, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди. Раньше со мной бывало подобное, но в этот раз видение случилось особенно реалистичным. Похоже, я начинаю сходить с ума.

– Лиса, ты чего вопишь? – спросил Тимур, заглядывая в ванную.

– Себя в зеркале увидела, – отшутилась я, находя в себе силы улыбнуться.

Рассказывать про увиденное не хотелось. Тем более после ночного кошмара. Да и при следующей ссоре, Тимур не побрезгует припомнить мне эти случаи в качестве доказательства того, что я окончательно свихнулась. Плавали, знаем, как говорится.

Но Тим продолжал молча на меня смотреть. Ох, как же мне не нравился этот взгляд. Тимур умел в одно мгновение из детской трогательности перейти в состояние твердости и непреклонности. Я обреченно развела руками.

– Да поскользнулась и чуть не упала. Все нормально.

– Ну ладно. Осторожнее, – он с недоверием взглянул на меня напоследок и закрыл дверь.

Наскоро умывшись и почистив зубы, я вышла из ванной и прошла на кухню, погладив по пути Милку, сидящую на пластиковой тумбе из-под обуви. Тимур уже активно надкусывал бутерброд с сыром и колбасой. Я присоединилась к нему, обняв дымящуюся кружку обеими руками.

Свет просыпающегося солнца пробивался сквозь старомодные кружевные занавески на кухне и я, щурясь от лучей, невольно улыбнулась. В конце концов, ничего настолько ужасного не происходило. Просто жуткие явления прошлого. Впрочем, мне пора бы и привыкнуть. Я отпила из кружки и впервые за это утро почувствовала себя спокойно.

– Чего ты улыбаешься? – спросил Тимур, наблюдавший за мной исподтишка.

– Просто… Знаешь, в этом что-то есть. Наша старая кухонька, утро, мы вдвоем, кофе. Хорошо же?

– Ага, – произнес Тимур, но с некоторым сомнением. Он явно что-то подозревал.

Черт. Надо держать себя в руках. Если повторятся подобные кошмары или крики из ванной, то он заставит меня вновь ходить к психологу. И принимать кучу успокоительных таблеток, от которых я становилась вялой и согласной на все, лишь бы оставили в покое.

– Я совершенно не подготовилась к урокам из-за объявления о продаже дома, – сменила я тему, откусывая от бутерброда.

– Ты всегда готова к урокам. Ну или сымпровизируешь. Кстати, ты не опоздаешь? Уже почти полвосьмого.

– Черт, – я стала пить кофе быстрее, обжигаясь и морщась.

Прикончив бутерброд, я ушла собираться. Спустя минут пятнадцать активных сборов, я взглянула на себя в зеркало в полный рост. Теперь растрепанные медные пружины собрались в аккуратный пучок, на веках появились небольшие стрелочки, удобная растянутая пижама сменилась строгим брючным костюмом. И явилась перед Тимом преображенной.

– Совершенно на себя не похожа, – задумчиво произнес он, продолжая не спеша отхлебывать кофе. – Словно чужая женщина. Никогда к этому не привыкну.

– Плохо выгляжу?

– Да нет, хорошо. Просто так и хочется тебя назвать именем нашей русички. Марь Алексеевна, как вам кофеек?

Негодник широко улыбнулся. Я почувствовала невольный прилив нежности. Все же он умел сделать так, чтобы я улыбнулась.

– Сам ты Марь Алексеевна, – фыркнула я.

Он проводил меня до дверей, продолжая наблюдать, как я торопливо проверяла, не забыла ли чего и подкрашивала губы алой помадой. На прощание я улыбнулась ему и помахала рукой.

– Стоять, – скомандовал Тимур и притянул меня к себе, чтобы поцеловать. – Давай, мать, удачи тебе.

– Ага.

Я обреченно вздохнула и вышла из квартиры в приятную прохладу подъезда. Выйдя на улицу, вдохнула воздух, пропитанный утренней свежестью. Утром в городе пахло прекрасно. Люди еще не успели уничтожить эту магию ежедневной суетой. Я спрятала замерзший нос в шейный платок, чувствуя запах духов Тимура – смесь мускуса и хвои. И невольно улыбнулась. Он всегда со мной, что бы ни случилось.

Сев в маршрутку, я надела наушники и ткнула на значок проигрывателя в телефоне. В уши полилась любимая гитарная акустика. Немного задержав палец на экране, я все же зашла в галерею с сохраненными фотографиями и ткнула на изображение дома. В сердце екнуло так же, как и в первый раз, когда я увидела объявление. И я с неохотой вспомнила, что собиралась позвонить тете Вере. Вздохнув, я убрала телефон и погрузилась в дрему под музыку, пытаясь не думать о предстоящем тяжелом разговоре.

Получалось не очень. Я недолго жила в доме у тети Веры после пожара, около года. Но и это краткое время я вспоминала с содроганием. Нет, Вера не держала меня в чулане, как одного небезызвестного мальчика со шрамом, но атмосфера в доме тетки царила напряженная.

– Почему ты так не любишь своих родственников? – спросил у меня как-то Тимур.

– Мой старший брат время от времени душил меня подушкой, а вот сестра… отдельный разговор, – ответила я тогда и теперь даже музыка не спасла меня от новой волны ненависти, едва в памяти возник дом Веры, в котором все подчинялось ее правилам.

Этот дом, в отличие от нашего, построил намного позже дядя Слава, выглядел новее, и внутри пропах краской после недавнего ремонта. Белый сайдинг, круглое окно в мансарде, все условия, все аккуратно и «цивилизовано», как любила говорить Вера. Меня поселили в одну комнату с Дианой, двоюродной сестрой, выделили такую же белоснежную и уютную кровать с тумбочкой. Все, как в гостинице.

Члены семейства Выхиных ежедневно вместе завтракали и ужинали как положено. Время за компьютером и телевизором строго ограничивалось, уроки регламентированы и за любое несоблюдение графика ожидалось наказание. Однажды, я по незнанию опоздала на завтрак и на весь день осталась вообще без еды. Холодильник же запирался собственноручно самой Верой и без разрешения ничего брать не полагалось.