21. Комсомольский вожак

       В бесконечной круговерти учебы, хозяйственных работ, гарнизонной и караульной службы, искусственно созданных проблем, тягот и лишений, где все изначально находятся в равных условиях, всегда выделялась одна разновидность курсантов, которых никто особо не любил и, мягко говоря, не уважал. Их брезгливо сторонились, презирали и холодно ненавидели. Это были комсомольские вожаки.

Данную публику отбирали еще в школах. Присматривались к ним. Задушевно беседовали. Что-то обещали. Прикармливали. Поддерживали. Выделяли достойных и самых надежных. Рекомендовали.

        Этих показательно фанатичных приспособленцев и публичных горлодеров заботливо проводили сквозь все препоны, препятствия и подводные камни вступительных экзаменов. Обеспечивали им успешное прохождение медицинской комиссии независимо от состояния их тщедушной тушки и убогой психики (комсомольский вожак нашей роты регулярно разговаривал во сне и частенько бродил по ночам – лунатик, кроме шуток).

Как правило «избранные» и «перспективные» кандидаты в политработнички уже на абитуре, не скрывая своего привилегированного положения, с апломбом в голосе авторитетно заявляли.

– Уже все решено. Да-да.

На первых же выборах в секретари комсомольской организации роты, командование и политотдел училища настоятельно рекомендовали свежеподстриженной и пока еще разобщенной массе курсантов-новобранцев единодушно проголосовать именно за него – единственно достойного и уже архиопытного комсомольского вожака… вождя с впечатляюще солидным и непрерывным стажем руководящей работы, начиная еще с ясельной группы детского сада. Во как!

По-большому счету, среди нас не было наивных мальчиков. И мы, действительно, единогласно голосовали за нужного командованию, комсомольского вождя. Ибо занять пост и руководящее кресло – это одно. А реально иметь влияние и авторитет у людей – это совсем другое. Человеческое уважение зарабатывается медленно. Каждый день, каждый час, по крохам и по крупицам. И отнюдь не пламенными и дежурными речами с трибуны по директивам и постановлениям коммунистической партии.

За всю историю обучения в военном училище ни разу не помню, чтобы комсомольский вожак по фамилии Конфоркин хотя бы раз принял активное или посильное участие в «половой жизни». При первых признаках начала уборки в роте, этот авангард комсомола быстренько собирался и скоропостижно уходил на супер-пупер-гипер-мега-архи-важное внеочередное заседание совета комсомола батальона. Где собирались такие же тунеядцы комсомольского разлива для неотложного решения накопившихся задач.

Чего они там решали, нам не ведомо. Наверное, что-то очень секретное и не иначе, как на государственном уровне. Но появлялось это «чудо прогрессивного человечества» исключительно во время окончания уборки и ни секундой раньше. Мог нарисоваться позже – во время построения роты на ужин, на обед, в кино, в увольнение и т.д.

Его нежным ручкам с розовыми пальчиками, которые не держали ничего тяжелее фломастера, карандаша и шариковой ручки, гармонично подошел бы маникюр с неброским лаком.

Если недовольный офицер не принимал чистоту пола в спальном помещении, и нам следовало продолжить уборку до «победного конца», заседание совета комсомольской ячейки батальона непостижимым образом  затягивалось точно на такое же время и продолжалось вплоть до отбоя на сон.

Странно, но взаимосвязь между этими событиями была незыблемая. Такое впечатление, что комсомольская разведка работала образцово, оберегая передовой отряд и резерв партии от грязной работы и любого проявления физического труда.

Белая кость, голубая кровь! Таких беречь надо. Понятно, газеты читаем. Особенно решения всяких Пленумов и последних по счету Съездов, чай, не дураки. Осознаем всю значимость момента. Не лаптем щи хлебаем. В стране курс на ускорение. Перестройка! Борьба с привилегиями и очковтирательством! Это вам не хухры-мухры. Понимать надо!

В списке увольняемых в город, первой всегда стояла фамилия Конфоркина. Опять же все ясно и предельно понятно – надо всегда, срочно и постоянно делиться передовым опытом комсомольской работы с представителями других комсомольских организаций или перенимать их прогрессивные методы работы с молодежью. Ура, товарищи!

На хозяйственные работы нашего мини-вождя так же старались не назначать по причине его перманентно-хронической занятости и патологической незаменимости. А то вдруг невзначай надорвется мешком картошки или захлебнется, пролив ведро с водой?!

– Кого отправить на уборку территории? Комфоркина ни в коем случае! Там снег! Иногда бывает дождь. А ветер?! Про ветер тоже забывать не следует. Вдруг простудится! Сами управитесь. Не сахарные, не растаете. Беречь надо Конфоркина. Он один такой на полторы сотни бездельников. Если заболеет?! Кто неорганизованное стадо потенциальных разгильдяев на трудовые подвиги поднимет? Кто за советскую власть личным примером и жарким словом агитировать станет, ась? То-то.

В караулы Конфоркина тоже особо не привлекали. Вечно занят на общественно-политической работе. Да и страшно такому «орлу» автомат в руки доверять. Мало ли?

За время учебы вожак Конфоркин на гарнизонном стрельбище ни разу не завалил ни одной мишени. Тайна полета пули после выстрела комсомольского вождя была гарантирована, а ее траектория непредсказуема. Автомат Калашникова в его нежных ручонках жил персональной жизнью, абсолютно независимо от воли и желаний хозяина.

Но если вдруг чудо все-таки случалось и комсомольского лидера 4-й роты определяли для идейного усиления личного состава караула, то сутки на пролет, высунув от усердия язык, флагман прогрессивной молодежи ваял «Боевой листок».

В этой бумажке он скрупулезно анализировал наши действия. Давал принципиальную оценку и указующие рекомендации по дальнейшему росту над собой каждому курсанту. Прорабатывал и песочил всех из состава караула. Пилил и резал. Беспощадно клеймил. Жег каленым железным словом комсомольского актива всех и каждого. Стругал и снимал стружку многократными слоями.

В перерывах между творчеством и ваянием «БЛ» Конфоркин мужественно таскал на спине топчан в комнате отдыха караула, занимая место сменившихся с поста бойцов. На законные требования караульных убрать свою комсомольско-активную задницу с топчана и освободить место отдыха для сменившихся часовых, Конфоркин страшно выпучивал глаза и, брызгая слюнкой, начинал эмоционально рассказывать о проделанной за сутки колоссальной работе. О ее важности и нужности для всего караула в частности, и о своей заслуженной потребности в длительном отдыхе в целом.

– Потому что, не щадил себя! Пахал в поте лица. Один! Сам! Без ан-сам-бля! Только цветных карандашей за текущие сутки целых семь штук облизать надо, понятно?! Чтобы «Боевой листок» красивым был, ярким. И в глаза бросался. Чтобы вместо туалетной бумаги «БЛ» был априори не пригоден к использованию. Чтобы мазался и пачкался. И чтобы по цвету обтирочной поверхности нерадивого курсанта можно было безошибочно выявить политически близорукого элемента …или даже идейного врага, который «БЛ» вероломно украл и вместо туалетной бумаги использовал. Во как! Даже сейчас несознательные индивидуумы – раздолбаи-курсанты так и вьются вокруг информационного стенда, чтобы безжалостно спустить в очко результаты его кропотливых трудов. Вдруг пропадет?! Тогда второй «Боевой листок» рисовать придется, а вождь уставший. Понимать надо всю сложность политического момента.