– Считайте, вам двоим повезло, – закрывая дверь за Колей и Портновым, буркнул немолодой капитан.

Им действительно повезло. Подлый Кутиков представил их чуть не как зачинщиков драки, приравняв к Леонтьевым, но неожиданно за них вступился метрдотель. Ухо его распухло и покраснело, он все прикрывал его ладонью и, поймав Колин взгляд, погрозил ему пальцем, однако милиционерам сказал, что эти двое (тут он показал на Колю и Портнова) старались разнять вон тех (он показал на Дениса Леонтьева и Кутикова), и сами при этом пострадали.

Коля уж точно пострадал. Его левый глаз совсем затек, бровь и нижняя губа были рассечены и из этих ран постоянно сочилась кровь, переносица вздулась, посинела. Портнов отделался одним синяком на левом виске, но таким обширным и черным, что казалось, будто в это место его ударили несколько раз подряд. Впрочем, может, так и было.

Максим Леонтьев вышел на минутку следом за Колей и Портновым и извинился перед Колей за причиненные случайно увечья. «Бью по Кутикову, а попадаю по тебе, – объяснил он светским тоном. – Наваждение какое-то». Перед Портновым он извиняться не стал, да они были в расчете – все синяки Максима и Дениса Леонтьевых были поставлены именно Портновым.

Пока Максим приносил извинения, Портнов, слегка улыбаясь, смотрел в сторону. Коля знал, его немного смешили изысканные манеры младшего Леонтьева, которые сейчас совсем не шли к его разбитому лицу. Но вообще настроение Портнова было неважным. И это Коля тоже понимал – за два дня он два раза совершил непоправимые с его собственной точки зрения проколы (в случае с Лапшенниковым и во вчерашнем побеге от милиции), и теперь начинал сомневаться в себе, в своей мужественности, в своей нравственности. Для Портнова такие сомнения были настолько типичны, что не только Коля, а и Саня Вяткин – единственный, кто дожидался их, стоя в сторонке – сразу все понял.

Когда Максим Леонтьев скрылся за дверью отделения, Саня подошел ближе и, хмурясь, сказал Портнову:

– Зря ты, Андрей, все на себя берешь. Ты не железный. С каждым случается.

– О чем ты? – притворно удивился Портнов, но Коля видел, что он ужасно разозлился, и только симпатия к Сане не позволяет ему показать это.

– Ладно, поехали в общагу, – вздохнул Саня.

Всю дорогу до общежития Портнов плелся сзади. Коля, ощущая его состояние не менее остро, чем свой недавний сплин, не окликал его, и заговаривал зубы добряку Сане, в корне пресекая все его попытки подождать Портнова и побеседовать с ним по душам.

В метро Колин вид привлек внимание милиционера. Хорошо, что паспорт с московской пропиской Коля всегда носил с собой. У Портнова паспорта не оказалось, и Саня Вяткин с трудом уговорил стража порядка не забирать его, объяснив его унылый вид и синяк на виске трагической историей любви и измены и с ходу напридумывав массу потрясающих воображение подробностей.

Портнов, скучая, слушал Санин бред, но, к счастью, не вмешивался. Наконец их отпустили. На эскалаторе Саня молча снял свою куртку и отдал Коле.

– Зачем мне? – не понял Коля.

– Прикройся хоть, – пробурчал Саня.

Коля осмотрел себя и ужаснулся. Вся левая сторона его новой вельветовой светло-голубой рубашки была в пятнах и потеках крови, уже подсохших. Ворот наполовину оторван, рукав разошелся по шву. «Ну, Максим, бляха-муха», – про себя выругался Коля, но потом вспомнил, что ворот ему порвал Вяткин, когда пытался вытащить его из эпицентра драки, а рукав – Портнов, когда тянул его за собой, удирая от милиции.

Коля молча взглянул на Вяткина, взял куртку, надел и наглухо застегнулся.

До самого входа в общежитие друзья не проронили ни слова.

* * *

В выходные Коля лечился – делал примочки из газеты и глотал анальгин, так как лицо очень болело.

Он опять был один, потому что Портнов куда-то исчез, забрав из тумбочки все свои деньги и оставив для Коли двадцать рублей на столе. Несколько раз приносили записки от Нади – она просила, чтобы Коля позвонил. Коля звонить не стал. В таком виде он не мог с ней встречаться, а объяснять, что произошло, не хотелось.

Заходил в гости Ванюша Смирнов, со смехом рассказывал, как его, сонного, официанты выносили из ресторана, и как он добирался ночью домой на попутках, и как потом вспоминал, у кого он был на дне рождения – у Чичерина, у Бортникова или у Гопкало.

Заходил и Саня Вяткин. Он был непривычно мрачен, и все полчаса, что пробыл у Коли, только вздыхал, качал головой и мямлил что-то о космосе, в котором развелось слишком много темных сил.

Лапшенников через Саню передал Коле листок с экспромтом:

«Виноватых нет. Нет и правых.

Этот мир так к невинным жесток.

Сколько мальчиков бродит кровавых

По ухабам российских дорог…»

В воскресенье, к вечеру, глаз наконец приоткрылся; Коле показалось, что и синяки уже побледнели. Но тут пришел Миша Ильенко и заявил, что, наоборот, они стали темнее и ярче, да еще и расползлись по всему лицу. «Ты теперь хуже выглядишь, чем Лапшенников, – сказал Миша. – Весь в разводах. Тебе ни в коем случае нельзя завтра показываться в институте». «Я загримируюсь», – неуверенно сказал Коля. «Не смеши меня», – сказал Миша.

Ночью появился Портнов, совершенно пьяный. Он едва добрался до своей кровати и рухнул прямо на покрывало, испачкав его грязными мокрыми ботинками.

Коля снял с него ботинки, стянул брюки и свитер и укрыл одеялом.

Мысли разбредались. От настольной лампы на темную стену падал овальный рассеянный блик, почему-то напомнивший Коле о доме, о родителях, о длинных осенних вечерах, которые когда-то они проводили всей семьей…

Колино сердце сжалось, губы дрогнули. Он вдруг так захотел увидеть маму и отца, что чуть не решился пойти к Вяткину, взять денег в долг и поехать на вокзал, за билетом.

Через минуту порыв прошел. Коля сел к столу, раскрыл тетрадь, зачеркнул название «Песок времени» и первую строчку, и начал писать…

* * *

В полдень в дверь настойчиво постучали. Коля открыл.

В коридоре стояла торжествующая вахтерша. Она сообщила, что звонили из института, требуют, чтобы к двум часам дня они оба – и Коля, и Портнов – явились к проректору по учебной работе.

– Кутиков, с-сука, – прохрипел Портнов.

Он сел на кровати, и, поминутно заваливаясь, стал натягивать штаны.

Выглядел он отвратительно – помятый, отекший, бледный, с мутными блеклыми глазами и встопорщенными волосами. Руки его так дрожали, что он никак не мог застегнуть молнию на брюках – пальцы соскальзывали.

– Пора тебе с этим делом завязывать, Андрей, – сказал Коля, наблюдая за его манипуляциями с ширинкой.

Портнов кивнул, соглашаясь.

Потом по просьбе Коли он сходил к соседкам и взял у них косметику.

Коля долго сидел перед зеркалом, тщательно замазывал синяки, подрисовывал черным карандашом рассеченную бровь и пудрился, пока не стал похож на Пьеро, только с заплывшим глазом.

– Фу, – сказал Портнов, взглянув на него. – Иди, пожалуйста, умойся.

Коля тяжко вздохнул и пошел умываться.

* * *

На обратном пути из института Портнов купил бутылку пива – чтобы успокоиться, объяснил он Коле. Хотя Коля не заметил, чтобы он особенно переволновался. Его уже неоднократно вызывали к проректору, а отчислили всего один раз, и то через полгода восстановили. Портнову пришлось всего лишь предъявить две написанные им за это время повести, да приличия ради сказать, что впредь будет пить «аккуратно». Формулировка была не Портновская. Ею обычно пользовался проректор, большой дипломат, благодаря которому институтские алкоголики все-таки кое-как учились и даже защищали дипломы.

Вот и сегодня: проректор выяснил, с чего началась драка, сказал, что знает Дениса Леонтьева, повздыхал, и, неодобрительно посмотрев на Кутикова, всех отпустил.