Мое собственное сердечко неумолимо сжималось при разглядывании этих наслаивающихся строк. Ни единого сантиметра белой бумаги. Она, вне всяких сомнений, чудовищно мучилась.

Текст моего письма, хоть и не читался, тем не менее все более четко проступал в сознании. Нет, это не каракули. Но и не слова.

Больше того, мне уже приходилось видеть где-то похожие символы. Но где?

Гугл-картинки результата не дали. При попытке распознать файл поисковик выдавал всю ту же несчастную Эмму. Вздохнув, я решила отложить пока этот вопрос и пощупать следующий.

Тот, что мог проясниться на седьмом уровне. В пространстве, которые мы называем «Чешир».

Я вновь очутилась в утробе мира — в месте, важность которого невозможно переоценить.

Чешир совершенно не изменился с моего последнего визита. Здесь мириады тончайших струн памяти формировали настоящее в точке пересечения с плоскостью пола. Они как будто ждали зрителя, способного оценить по достоинству это величайшее архитектурное творение.

Как мы, Чеширские Коты, находим нужную линию среди всех остальных? Вряд ли смогу достоверно объяснить. Безусловно, есть какие-то научные механизмы тропности и всего такого, но у меня это получается на уровне инстинкта. Знаете, как среди очень правдоподобно собранных кукол мозг безошибочно находит живого человека. Моя линия будто тянется ко мне, будто чувствует родственную связь.

И сейчас я поднимаю руку вверх, туда, где должно находиться вчерашнее утро. Меня интересует Иван Вербовой, а именно — его природа. Настоящий ли он человек, или выдумка расшалившегося мозга?

Если настоящий, я смогу отследить его маршрут, заглянуть внутрь его существа и разобраться, что же с ним произошло на самом деле.

Пульсирующее удовольствие от синесцены. Чуть раньше. Ссора с Юджиным — болезненно-тянущее событие. Еще раньше.

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться. Здесь бы не помешала стремянка или хотя бы стул. Обувь на высокой подошве в Чешире не работает — какую бы платформу я ни надела, она просто провалится внутрь пола, оставив меня с тем ростом, что дан от природы.

А вот и купание. Забавно, что все эпизоды прекрасно сохраняются в Чешире. Я могу снова почувствовать холод и боль в области шеи. Жаль только, что вид всегда от первого лица: кроме темноты моря, ничего не разобрать.

А вот и кровавая надпись на камне.

Volume 29

S[нечитаемо] 3

W[нечитаемо] 2

Я так и не рассказала о ней Юджину, но за ночь волны наверняка уже сделали свое дело.

Зато контакт с линией Вербового я нахожу практически сразу.

У него есть линия. Струна с начинкой из памяти. Это означает, что Вербовой как минимум представляет собой самостоятельный живой организм, не зависящий от моего воображения.

Вот только его линия бьет током — не настоящим, конечно, метафорическим.

Это неприятное ощущение возникает в мозгу, когда чужая линия отвечает на попытку в него залезть. Так далеко не всегда, а лишь с теми линиями, которые, так сказать, слишком разнятся с твоей собственной.

Эмпатия — это когда ты можешь мысленно встать на место другого, почувствовать то же, что и он. Разделить тоску друга, которого бросил любимый человек, ведь с тобой тоже такое случалось. Или порадоваться вместе с отцом повышению на работе, которое чем-то похоже на победу в школьной олимпиаде.

Способность к эмпатии определяет количество доступных состояний в чужих линиях, которые ты можешь увидеть. Хороший эмпат способен проникнуть практически куда угодно, в то время как однобоким эгоистам даже в себя иногда пробиться нелегко.

У меня с эмпатией все более чем прекрасно. Иными словами, раньше я не встречала серьезных преград в своем изучении Чешира. Однако в случае с Вербовым…

Его линия активно сопротивлялась, нападая на меня словно электрический скат.

Мой эмоциональный опыт не содержал ничего, что могло бы сейчас открыть запертую дверь.

Ничего не оставалось, кроме как проследить за линией Ивана в поиске других контактов. И я принялась прощупывать ее, то и дело отдергивая пальцы.

Иван Вербовой не врал насчет пребывания в Сети. По крайней мере до визита к нам он совершенно точно находился где-то не в привычной человеку реальности.

Я это чувствовала всей поверхностью кожи. Особенно в те короткие секунды, между вспышками отторжения, когда осколки ужаса и боли все-таки получалось уловить.

Судя по всему, Иван забрался гораздо, гораздо глубже меня. В какой-то момент линия перестала отторгать, видимо, ощутив «родство». Но тут возникла другая проблема. Понять, что именно я вижу, не представлялось возможным.

Сплошные помехи, пропитанные дезориентацией и паникой. Именно так выглядит безумие. Именно так они мучаются перед инъекцией галоперидола, когда граница между явью и вымыслом окончательно стирается.

Нечто подобное я переживала в клубе «Клетка», когда опустила руки и не могла больше сопротивляться. Неконтролируемый страх, полностью осознанное понимание того факта, что бежать некуда, утрата связи с путеводным огоньком в чаще сумрачного леса. Умбра.

Что-то мелькнуло перед глазами.

Коридоры книг. Книги с моим лицом.

Книги, в которых есть тайные вкладки, ведущие куда-то за пределы памяти. Коридор, обитый старой, местами отколовшейся плиткой. То, что я ищу, должно быть где-то здесь.

Влившись в память Вербового, словно вода в чернила, я следовала по пройденному им маршруту. Он тревожится, почти паникует. Все двери, одна за другой, оказываются закрыты.

Я двигаюсь быстрее. Чеширская память хороша тем, что ее можно ускорять и замедлять как видео. Наконец, я нахожу то, за чем пришла.

Старая операционная комната. Ни дверей, ни окон, ни каких-то источников освещения. Только сплошной красный цвет, льющийся со всех сторон. По периметру — кафельная плитка, в центре — что-то типа гинекологического кресла, привинченного к полу, плесень у потолка. Пол сырой от воды и каких-то неопознанных жидкостей.

Краем ума я заметила, что угол наклона камеры специально выбран так, чтобы тени наслаивались друг на друга, скрывая часть изображения. Однако при всем своем старании я так и не смогла разобрать, что это за место — настоящая комната, оставленная кем-то на видеозаписи, или фрагмент страшного сна, не имеющего ничего общего с реальностью.

Через несколько минут сбоку появился чат. Зрители настойчиво требовали стартовать стрим, периодически перекидываясь невинными фразами и мемами. Некоторые из них я даже знаю. Кто бы мог подумать!

Само действие началось минут через десять. И тогда я поняла, почему Вербовой решил, будто я как-то с этим связана.

В комнату вошли двое. Мужчина в маске из бычьей головы и юная, совсем хрупкая девушка без одежды. Если идентифицировать мужчину не представлялось возможным никак, то девушка действительно оказалась дико похожей на меня. Такие же длинные светлые волосы, собранные моим любимым способом — в два низких хвоста. Такая же угловатая фигура, худые колени и просвечивающие ребра. Только татуировка на груди в виде какого-то абстрактного то ли цветка, то ли черепа, сложно понять. У меня такой нет. Жаль, Вербовой не додумался спросить об этом.