К тому моменту уже совсем стемнело и сделалось холодно, как в Питере. Юджин продолжал проклинать меня, но уже тихонько, не расходуя силы зря. По возвращении мы оба пальцев не чувствовали, однако меня переполняло давно забытое чувство единства со стихией.

Никогда не испытывала страха перед неистовым гневом природы, хотя, наверное, стоило бы.

Наоборот.

Когда начинается гроза, мне хочется пойти в поле и лечь на спину, чтобы дождь вбивал в дышащую землю мое хрупкое тело. Я люблю шторм, когда ты не знаешь, сможет ли лодочка добраться до суши. Я люблю волны, которые могут протащить по песку несколько метров, и потом ты будешь неделю залечивать ссадины. Я люблю есть бутерброды со сгущенкой после тридцати пеших километров по болоту. Люблю запах леса и люблю то, что скрывается в его тенях.

Этому чувству полноты нет названия.

__________5. ИВАН ВЕРБОВОЙ

«И, хорошенько спрятавшись поблизости, денно и нощно буду наблюдать – на сей раз снаружи – за входом в мой дом. Пусть это выглядит глупо, но мне это доставляет несказанную радость, и это успокаивает меня. Чувство такое, будто не перед домом своим я стою, а перед самим собой спящим, счастливо пребывая сразу в двух состояниях: и сплю, и охраняю свой сон».

Ф. Кафка. «Лабиринт»

Утром, вопреки всяческим прогнозам, я проснулась раньше Юджина. Обычно он ложится за полночь, а я стараюсь соблюдать режим и отваливаться не позже двенадцати. Тем не менее после вчерашней вылазки, я думала, он проспит до вечера.

Вчера мы так устали, что даже не разобрали хабар. Просто побросали рюкзаки у входа.

Зеркало смотрит на меня задумчиво и выжидающе, будто ждет моего появления, чтобы что-то сказать. Я осторожно вытаскиваю его на свет и собираюсь уже нести в комнату, но на несколько секунд замираю без движения.

Помимо стираного неба в отражении мелькнул невысокий скалистый уступ. У его подножия — сереющее побережье. Мы туда не спускаемся, потому что полоска гальки, на которой можно загорать, слишком узкая, а камни вокруг — острые и враждебные.

Я знаю, каким бывает море после дождя — прозрачным настолько, что в эту прозрачность сложно поверить. Вода — как жидкое стекло, и небо, готовое поцеловать свое собственное отражение, — все как будто перенасыщено светом. Будто тьма, поверженная в кровопролитной ночной войне, испустила дух где-то под текстурами бесконечных соленых плоскостей.

Сегодня привычный пейзаж выглядел иначе. Я сразу обратила на это внимание, хотя он мелькнул в отражении всего на секунду.

В перламутрово-синей воде, качаясь на волнах и деловито изгибая шеи в процессе поиска пищи под кожей соленого прибоя, дрейфовали лебеди.

Белоснежные и чистые, ослепительно контрастные на фоне ультрамариновой бездны. Я осторожно вышла на улицу и спустилась к бухте по камням, которые едва успели обсохнуть после ночного ливня.

Лебеди меня не боялись. Они как ни в чем не бывало занимались своими лебедиными делами, периодически посматривая, нет ли у меня чего вкусненького при себе. Я же тупо стояла и пялилась на них с берега, не в силах оторвать взгляд.

А потом одна из птиц издала долгий гортанный звук — я даже не знала, что лебеди так умеют. После чего все их небольшое семейство развернулось и как по команде двинулось прочь от берега.

Хватит валять дурака и всюду видеть знаки. Знаки существуют не для того, чтобы искать в них подтекст. Их требуется потреблять, а не исследовать.

А потом я увидела темную фигуру. На камнях. Совсем недалеко отсюда.

Я обернулась. Бросилась к скале — да, вне всяких сомнений, среди избитой сизости гальки лежал человек. Неподвижно, на животе.

– Твою ж мать!

Будить Юджина времени не было, мне это и в голову не пришло. Я вскарабкалась на утес и спустилась к обнесенному колючкой участку суши. Навстречу промозглому ветру и ледяным лужам, будто не конец лета сейчас.

Камни встречали меня встревоженными криками: ты чего так долго копаешься?! А мужчина, промокший насквозь, растерзанный острыми ракушками, даже не шевельнулся.

– Эй! – кричу я, осторожно спускаясь по скользким валунам. – Вы живы?

Его правая рука морщится от ссадин. Кровь уже остановилась, но, судя по ране, вытекло ее немало. Только тогда я поднимаю глаза и вижу надпись на камне:

Volume 29

S[нечитаемо] 3

W[нечитаемо] 2

Что, черт возьми, здесь произошло?! Неужели первое, что сделал этот тип, чудесным образом спасшийся из пасти голодного моря, — написал кровью непонятные символы?

Мне страшно приближаться к нему. То есть я бы никогда не решилась на это в сумерках или ночью.

Судя по цвету кожи, он сильно замерз, но дыхание и пульс прослеживались. Он был жив, этот таинственный счастливчик!

Я аккуратно перевернула его на спину, опасаясь за сломанные кости, но, похоже, и здесь обошлось без травм. А вот коже на лице и груди повезло меньше. Я невольно прижала руки ко рту: содранные лоскуты уже не кровоточили, но сильно отекли и выглядели жутко. Ему срочно требовалась помощь, но поднять незнакомца без Юджина я не могла.

– Кто же вы такой… – прошептала я в исступлении.

Здесь вокруг множество побережий, а это — одно из самых крошечных и неприветливых.

На вид незнакомцу можно было дать лет сорок с хвостиком. Он темноволосый и загорелый, как все южане. В джинсах, свитере и куртке. В ботинках.

Я осторожно приподняла его голову, и мужчина сразу застонал, словно пробуждаясь от кошмара. Наверное, стоило разбудить Юджина. Но человек очнулся раньше.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и, честное слово, никогда еще не доводилось мне видеть настолько недоумевающий, потерянный, обреченный взгляд.

Потом он начал плакать.

Я представила, как должно быть это больно — соленые слезы на открытых ранах, но потом осознала, что он провел на морском берегу как минимум несколько часов.

Может, даже больше. Нас с Юджином не было весь день, а ночью мы не могли обнаружить его присутствие из-за темноты.

– Ольга? – наконец спросил он.

– Нет, я Кира. Вы помните, что с вами случилось?

– Ничего не вышло, да?

– О чем вы? Что не вышло?

Прошло, наверное, минуты две молчания. Я не знаю, что за ступор на нас обоих напал.

– Где мы?

– Двести двадцать километров от Фанагореи.

Незнакомец отрешенно закрыл глаза и лежал неподвижно у меня на коленях еще несколько минут. Пока мне самой не сделалось слишком холодно.

– У нас есть лекарства, – говорю. – Надо раны промыть, вас море сильно потрепало.

– Какое сегодня число?

– Двадцать седьмое августа… вроде.

– Почти месяц, – произнес мужчина одними губами и снова принялся плакать, но уже громче и протяжнее, как раненый зверь.

Юджин сам обнаружил мое отсутствие, а может, услышал нас с кухни. Так или иначе, он избавил меня от необходимости тащить нашего гостя в дом.

Но для начала Юджин очень удивился.