На Новый Год из Сураново приехала погостить тётушка Агния Минаевна Баклушина, или по местному – Баклушиха. Старушка древняя, сморщенная, но ещё проворная и непоседливая, решившая на исходе дней своих побывать у родственников, посмотреть на них и попрощаться видно.

Увидев Тихона Андреевича хромающим, палочкой и с "куклой" на ноге, немало удивилась.

– Тиша, ты пошто это? Какой лешак над тобой так пошутковал?

Тихон Андреевич, пригласив гостью в креслице, с горечью поведал о своей беде.

– Ну и што тут особова? Ушибил да и ушибил. Полечил бы, – простодушно сказала она, выслушав племянника.

– Так хожу к доктору.

– Ну и он што?

– Лечит, Агния Минаевна. Прогревания, мази… Да ни хрена не помогают. Наверно, резать будут. Боятся, видно, что гангрена начнётся.

– Ай-яй! Ну, племяш, и дела… Как же ты без ноги-то? Войну прошёл, пейсат годков после неё отбегал, а теперь отдай ногу за здорово живёшь?

– Побегал, теперь пусть попрыгает, – недовольным голосом вставила Анастасия Егоровна, жена старика, строгая женщина. Не любила она его рыбалку. – Рыбы в реке нет, а он ходит и ходит, только зря время и ноги убивает. Вот и добегался.

Тихон Андреевич промолчал, а гостья сочувствующе поцокала язычком.

– Ну, ты не кручинься больно-то, – сказала старушка. – Дай-ка я посмотрю твою ноженьку.

Старик недоуменно повёл седой бровью; дескать, а ты причём тут, доктор что ли? Однако живое участие старушки тронуло его. Он стал разматывать колено. А, сняв тампоны с какой-то вонючей мазью, озабоченно проговорил:

– Вот, смотри, Агния Минаевна. Маята моя…

Перед глазами старушки возникла дряблая бледно-синяя, с желтоватым отливом опухоль, стекающая под колено.

– Ай-яй! Ты ж ножку-то совсем запарил, – старушка сокрушённо покачала головой. – Ить ты её, бедную, так живьём задушишь.

– Так это ж, врач мне так велел…

– А-а… Ему, конешно, виднее. Может по его, по учёному, оно так и надо, но, по-моему, Тиша, это худо. Она ить тоже, милок, живая организма, без воздуха-т не могёт.

Тихон Андреевич, не зная, что сказать, неуверенно пожал плечами.

– Перелома-то нет, Тиша?

– Рентгеном светили, вроде бы нет.

– Ну, тогда ничего страшного. Тогда ноженьке отдохнуть надо. Потом полечим. А счас пусть подышит, не укутывай. И сходи в ванную, обмой тёпленькой водичной.

Тихон Андреевич, не зная, какому богу молиться, уступил старушке.

День прошёл у стариков за чаепитием да за разговорами. Немножко собственной смородиновой настоички приняли, отчего Тихон Андреевич повеселел, отвлёкся от грустных мыслей. Может быть, на него как-то обвораживающе подействовал воркующий говорок бабки Агнии, её понятливость и рассудительность.

И под эти разговоры ему припоминались детские годы, деревня, мистические тайны вокруг самой Агнии и её матери, Баклушихи, нелепицы про них. Их даже побаивались и называли ведьмами. Тихон Андреевич с интересом посматривал на Агнию Минаевну, на её маленькие ручки. Что же она этакого придумала? Приехала без лекарств, без мазей, и лечить берётся? Может массажировать будет? Тихон Андреевич поморщился от предчувствия боли: не дам!

– Ну вот, – сказала старушка, осмотрев вечером ногу. – Уже лучше. Видишь, и опухоль порозовее становится. А ты её душить, голубушку. Этак можно всякую живую организму извести. Воздуху ей не хватало, вот она и выцвела… Ты, Настьюшка, – обратилась она к хозяйке, – дай-ка что-нибудь из тряпочек, какие тебе не нужны. Можно ваточки кусочек. Пусть Тиша себе компрессик сделает. Примочку на ночь… Иди, Тиша, в туалет, побрызгай на вату и привяжи к ноженьке.

– Чем побрызгать, водой?

– Пошто водой? В моче, милок. Побрызгай на ваточку и к ножке привяжи. Ты што, забыл, чем в деревне лечатся?

– Дак это… разве ж это медицина?

– Иди, Тиша, иди. Слушай, чего я говорю.

Тихон Андреевич пожал плечами, но противиться не стал, похромал в туалет.

Вскоре он, опираясь на палочку, вернулся с "куклой" на ноге. Баклушиха, удовлетворенная её видом, разрешила лечь в постель.

– Теперь, милок, отдыхай. Если сможешь соснуть – сосни.

И старухи ушли на кухню, предоставив Тихону Андреевичу покой.

Уснул старик на удивление быстро. Может, тому поспособствовали настойка, а может какое-то волшебство, каким обладает тётушка. И спалось неплохо, хоть и снилось ему что-то несуразное. Как будто бы он сорвался между бревен на лесосплаве, где до войны молодым работал, и не одной ногой, а весь. Ухнул по самые ноздри и каким-то образом оказался чуть ли не на середине реки. Вода в ней густая чёрная, как черничный кисель, и он в ней тонет. Гребёт к берегу руками, а ноги вязнут. И будто бы не одна нога, а все тело немеет. И чем больше он старался выплыть, тем слабее становился сам и тем глубже увязал в чёрной жиже. Его охватил страх… Откуда-то появляется Баклушиха. Плывёт она на одной лишь лыже и против течения. Стоит на необычном плавучем средстве и, ловко балансируя на нём, гребёт деревянной лопаткой, наподобие тех, какими в деревне бабы хлеб сажают в печь.

– Хватайся, милок, за веревочку! – говорит она и подает конец.

Тихон Андреевич ухватился было за неё, но в руке оказалась нитка. Намотал её себе на палец и поплыл, как на буксире. И всё переживал, боялся, как бы ниточка та не оборвалась… Проворная, однако, старушка, вытянула.

Утром тётушка примочку приказала снять. Что Тихон Андреевич исполнил с удовольствием. С брезгливым выражением на лице вымыл ногу и, притом с мылом. Уж очень дерьмовое старушка выдумала средство. Как-то срамно и несерьёзно им пользоваться. Но уступил он ей. А куда деваться? – когда ничто не помогает: ни врачи, ни мази.

А Агния Минаевна приговаривала:

– Ничо, ничо, милок, отойдёт твоя ноженька, отойдё-от, – припевала она, при этом утвердительно покачивая пегой головкой.

Старик недоверчиво помалкивал. Но приказания её исполнял изо дня в день.

Однажды по телевизору показывали "Здоровье", и какой-то худощавый доктор, кандидат наук, о народной медицине разговор вёл. Он демонстрировал картинки с травами, их плоды и рекомендовал применение настоев. На что Баклушиха утвердительно подергивала головкой, соглашаясь с ним, и всё приговаривала:

– Эх, милай, мою бы матушку теперь, она-то знавала травки. Она бы уж подсказала, как ими пользоваться, как настоички делать… Запретили ей врачевать. Умерла, и половины того, што знала, не передала мне. Боялась за меня, видно. Времена, сам знашь, какие были. Я-т тоже глупенькая была, не училась…

Где-то на четвёртую ночь, старику опять приснилась какая-то ерунда. Будто бежит он от преследователей, да так шустро, как не бегал на фронте во время отступления в сорок первом году под Могилёвом. Только преследовали его на этот раз не немецкие танки, а два доктора, здоровенный детина травматолог и хирург, который почему-то держал в руках рентгеновскую трубку, как молоток. Бежал от них Тихон Андреевич и чувствовал, что есть в нём силы, уйдёт он от окаянных, уйдёт. Не на того напали…

Вскоре старушка заторопилась дальше, к другим родственникам. Может она и призадержалась бы, если б племяннику не стало лучше. Он уже ходить начал без палочки, и пугающая опухоль с ноги спала.

Это ли не подарок на Новый год да на Рождество!

На радостях Тихон Андреевич хотел было старушку сам проводить до вокзала, но та запретила. Отправил жену.

– Ну, тётушка, большое тебе спасибо! – Тихон Андреевич обнял и трижды расцеловал старушку. – Спасибо тебе, матушка, спасла. Чисто от смерти ослабонила. Мне уж и не думалось, что всё так пройдёт. Ведь под нож хотели. Гангрена, шутка ли?..

– Врачи, чему их только учат? – сказала Анастасия Егоровна.

– Вы уж на врачей шибко-то не серчайте. Они ить люди подневольные. Они б рады лечить лучше, да, видать, не знают, чем. А у нас спрашивать, зазорно видно. Вот и мучают людей и сами мучаются. А пилюля, мази, что они? Обман. Но ты, Тиша, всё-тки слушай их. У них тоже есть кое-што дельное. Их наука, да свой опыт, вот и вылечишься. Сам не плошай, коль прихворнёшь.