– Что ж, – сказал Одатеус. – Ульфарн – чистый убир, излишне даже. Я бы с радостью от родства с таким отказался, но увы. Не то чтобы я ему совершенно верил, но он аккуратен, так что если есть доказательства, верить приходится.

– Кто таков? – спросил Артехе.

– Разработчик на договоре, – объяснил Фредгарт. – Бергорн, я так понимаю, покинул по веским причинам, не позволяющим надеяться на скорое возвращение.

– О да, – подтвердил Одатеус. – Поразрабатывал там на три колесования.

– Вот ведь. Но здесь к нему претензий нет, разрабатывает строго в чужих землях и в рамках договора. Говорят, чрезмерно, э-э, решителен и суров с дикарями и иными чужаками, но рапортов нет, а чужаки почему-то нам не жалуются.

Никто не засмеялся, поэтому Фредгарт сухо продолжил:

– Вопрос не в этом, а в том, что Ульфарн опробовал трехсмертник в деле. Заверяет в его эффективности, и главное – может добыть корень, выращенный в земле колдунов.

– Один он не пройдет, – сказал Айкин.

– Кто ж его одного такого пошлет? – удивился Фредгарт. – Сопроводим испытанными людьми, они сейчас его ублажают.

– Баба нужна, – авторитетно заявил Стурлу. – Без бабы по колдовским землям не пройти, хоть с трехсмертником, хоть на молоте Тора верхом.

Фредгарт поднял брови, выпятил губу и сообщил:

– Есть основания полагать, что ее поиском он сейчас и занят.

– Значит, найдет, – сказал Одатеус без особой радости.

Солнце было ярким, а ветер жестким. Вокруг щурились, ёжились и поругивались, а Альгер наконец-то чувствовал себя дома. Город из неясно-бурого стал четким серым с бежевыми, белесыми и угольными вкраплениями крыш и башен, под ногами перестало чавкать. И грязь, что, высохнув, поднялась к носу и глазам малозаметной, но колючей пылью, Альгера не злила, а заставляла умиленно вспомнить первые походы и развертывание в степи. Пыль, ветер и солнце. Молодость.

Альгер застыл на перекрестке и засмеялся, вынимая из глаза особенно упорную соринку, как перед самым первым боем с кочмаками – тогда Эбербад ему, помнится, даже по уху съездил, чтобы помочь стать в строй поскорее. Альгер за это довольно долго ненавидел Эбербада, до самого начала боя, и всерьез подумывал в суматохе зайти со спины и небрежно повести лезвием, но кочмаки прорвали левый фланг, и стало не до того. Альгер получил стрелу под рёбра, и Эбербад полночи пер его сквозь пыльную траву, глинистые овраги и едкий солончак, и еще пару раз съездил по уху и по губам, чтобы Альгер не стонал, и Альгер, придя в себя, цеплялся за бьющую руку и за руку волокущую, нежно пожимал их, покряхтывая от боли, и пытался заглянуть Эбербаду в глаза, чтобы тот понял, как Альгер ему благодарен и как не хочет, чтобы Эбербад расстроился и бросил его здесь, в пыли под утихшим ветром, ушедшим солнцем и хрустом шагов кочмаков, которые лениво перекрикивались и так же лениво резали раненых гетов.

Альгер вытер слезу вместе с застывшей улыбкой, локтем привычно отодвинул поглубже заворочавшуюся в боку боль – и чуть не грянул наземь от мощного толчка в спину.

– Встал тут, – сказали ему и прошли дальше со скрипом и звяканьем.

Вконец стражи, твари, обнаглели, подумал Альгер с бессильной злобой, выпрямился и замер в приятном изумлении. От него удалялись две широкие спины в походной одежде. Почти армейской – но только почти. Знаков принадлежности к страже, союзной службе или просто к армии на них не было.

– Стоять, – скомандовал Альгер, кладя ладонь на рукоять ножа.

Широкие спины застыли немедленно и одновременно и поворачиваться стали тоже очень слаженно. Тем интереснее будет, подумал Альгер с растущим удовольствием и начал:

– Это город, молодые люди, здесь так…

И замолчал, всматриваясь.

Один из двоих, костистый, с ввалившимися глазами, чуть склонил голову к плечу, ожидая продолжения. Второй, плечистый и пузатый, глядел на Альгера, постепенно строя все более дикую рожу. Такую же, очевидно, какую строил Альгер.

Альгер снова поправил локтем занывший бок и выдохнул:

– Эбербад.

– Боги нетрезвые! – взревел Эбербад, в два шага оказался перед Альгером и растроганно съездил ему по уху.

Они с Ульфарном, костистым молчуном, только что вернулись из тихой разработки в земле вендов. С вендами недавно был заключен торжественный мир, пятый и вечный, – вечный, впрочем, третий, – так что никаких разработок, вылазок и походов в отношениях двух замирившихся сторон быть не могло. Их и не было, Эбербад с Ульфарном в составе отряда мирных землеведов просто изучали лесную пограницу родного края, а если изредка пересекали ее, то чисто случайно. И про опального ярла Вальдемара выпытывали у местных из праздного любопытства, да не так уж и пытали. Никто же Вальдемара не тронул, в конце концов, жив, здоров, строит козни, пока более удачливых землеведов не дождется.

И жители пограничных деревень кормили и привечали отряд Эбербада сугубо добровольно и из добрососедских отношений, а про повешенного старосту и две сгоревшие деревни Эбербад даже не слышал и рассказывать не собирается. Разве что чуть-чуть, про самое интересное.

– Там таки-ие девки, – рычал он, больно хватая Альгера за локоть. – Глаза черные, волосы белые, грудь – во!

Он разжал руку, чтобы обозначить размеры, и Альгер поспешно перебросил куртку на ближнюю к Эбербаду руку. Ульфарн слегка усмехнулся. Он был не трезвее товарища, но явно приметливее.

– Мягкие! Сладкие! Целые! – выл Эбербад.

Прохожие, опустив глаза, переходили на другую сторону улицы. Альгер неловко улыбался, пытаясь принять одновременно и извиняющийся, и понимающий вид. Ульфарн наблюдал.

В любом случае, это было интереснее, чем неизбежно начинавшие беседу жуткие рассказы о наступлении с юго-запада засухи, убивающей урожай и превращающей плодородную землю в топь, которая поглощает дома и уже принимается за людей. Альгер, наслушавшийся такого по службе, был рад тому, что в земле вендов разработчики не обнаружили бед тягостнее, чем строптивые селяне. Слушать про покладистых и сладких было еще приятней – ну, до третьего повтора и перехода от слов к жестам.

– Це́лую хочу, – сказал Эбербад и остановился, прицельно поводя головой. – Мягкую. Вон там.

Он ринулся через улицу, распугивая и чуть не переворачивая повозки. Альгер, вздохнув, последовал за ним. Ульфарн, похоже, не отставал.

В замеченный Эбербадом веселый дом их не пустили. Привратник сказал, что пьяным и военным в веселые дома на центральных улицах нельзя, приказ мастера. Эбербад с этим смирился и дал увлечь себя в торговый район. Отказ в тамошнем веселом доме, «девочки отсыпаются, приходите вечером», он тоже принял с удивительным спокойствием. Но в третьем, откровенно занюханном клоповнике, Эбербад взорвался и дал холую в рыло. Тот, признаться, сам нарвался – был высокомерен и не потрудился придумать хоть какое-то объяснение. Но извиняться перед ним пришлось долго – Альгеру, и вытрясать половину дежурного кошелька на возмещение ущерба – тоже ему. Обошлось бы и без этого, не убили же, даже нос не сломали. Но мимо проходила стража, да и за спиной у отсмаркивающего кровь холуя обнаружилась табличка Желтой гильдии, связываться с которой не стоило ни служивым, ни разработчикам.

В итоге Альгер взялся найти мягких и целых самостоятельно.

Улицы становились у́же и темнее, стены – грязнее и облупленнее, под ногами снова чавкала грязь, до которой солнце не дотягивалось никогда, Эбербад бурчал про падение нравов, забытый страх и крайнюю степень неуважения, которую народ демонстрирует своим защитникам, Ульфарн слушал, а Альгер брел, все горше сожалея о том, что встретил старого товарища.

А куда деваться. Память молодости есть память молодости, а долг жизни есть долг жизни. Первую надо хранить не отвлекаясь, второй – отдавать не жалея. А если жалеешь, никому не говори и не показывай виду.

Впрочем, долго жалеть не пришлось. Сразу за храмом Фрейи обнаружилась большая баня самого заманчивого вида и оснащения.