– Я пообещала всем, что мы встретимся с ними у бассейна в одиннадцать, – сказала Брайт Ивретту. – Это даст нам несколько часов до послеобеденного сна. Но кому-то из нас придется сходить выгулять Ригби.

Ивретт кивнул в знак согласия и жестом поманил ее на кухню, где ее ждали пончик и свежесваренный кофе со сливками. Всего несколько недель назад, в День матери, он устроил из этого целую церемонию, и с тех пор Кристофер ухватился за идею суетиться вокруг маминых завтраков. Она не жаловалась. Но от мысли о переслащенном пончике ее стало подташнивать.

Ей вспомнились марш-броски в ванную по утрам, когда она была беременна Кристофером, как любила и ненавидела рвоту: любила, потому что она означала, что ребенок растет, а ненавидела, потому что кто-то завладел ее жизнью. «Пути назад нет», – думала она каждый раз, когда, склонившись над унитазом, расставалась с завтраком. «Оно происходит», – думала она тогда.

Но она знала, что сейчас ничего такого не происходит. Ей пришли на ум разговоры, какие они вели с Ивреттом. «Помнишь, сколько времени на это ушло?» – давил на нее Ивретт не далее как на прошлой неделе. Как будто она могла забыть.

Как сказать мужу, что не сможет сделать это снова? Что она хочет, чтобы Кристофер был их единственным ребенком? Муж вообще способен понять или принять такое? Будет ли он по-прежнему любить ее, если она просто твердо и непреклонно откажется?

Словно прочитав ее мысли, Ивретт спросил:

– Ты думаешь о том, о чем мы говорили, да?

Он одарил ее той самой очаровательной улыбкой, которая могла уговорить ее на что угодно. Так было с тех пор, как они учились в девятом классе, и он уговорил ее сделать это однажды во время ночных игр в чьем-то палисаднике, пока другие дети играли в пятнашки и прятки в темноте и их бестелесные голоса звали из темноты.

Она не далее как вчера прогуливалась мимо этого самого места, толкая перед собой коляску с сыном, пока выгуливала собаку их пожилой соседки. Теперь там жила другая семья, одна из череды семей, поселявшихся в том доме и выезжавших из него, – соседи прозвали дом «бельмом на глазу». Но она еще помнила, как выглядел дом до того, как его начали разрушать временные жильцы. Она многое помнила об этом поселке, который всю жизнь считала своим.

С географической точки зрения она недалеко ушла, но при этом проделала такой путь, на который считала себя неспособной. Она подумала о том, как одна ходила к врачу, о том, что пришлось сделать после. Она никогда больше этого не сделает. Судьбе не угодно, чтобы у них был еще ребенок, и делу конец. Теперь ей надо лишь заставить мужа понять ее сопротивление, не объясняя, насколько глубоко оно коренится.

Ивретт смотрел на нее, наблюдал в обычной своей настороженной манере.

– Что мне сделать, чтобы убедить тебя, что это, – он указал на Кристофера, который сидел на своем высоком детском стуле, вокруг рта – коричневое кольцо шоколада, – очень хорошая идея? Такого не может быть слишком много.

Кусочек пончика, который она заставила себя откусить, превратился в клей у нее во рту. Она отхлебнула кофе, чувствуя, как ком застрял в горле, отчего стало трудно говорить.

– Кристофер был очень хорошей идеей. – Она взглянула на сына, готовая подмигнуть ему.

Но сын не слушал, поглощенный необходимостью провести игрушечную машинку через горки присыпки, осыпавшейся с его пончика.

– Но в данный момент один ребенок – просто благодать. Послушай, мы же говорили про электронное письмо с работы, про то, что они хотят, чтобы я вернулась, и о том, что осенью он пойдет в детский сад…

Она поковыряла то, что осталось на тарелке, и на стол полетела новая присыпка. Она не могла смотреть Ивретту в глаза.

– От тебя такая грязь, мама, – заметил ее сын.

Он указал на разноцветную присыпку, теперь разбросанную по столу, и попытался встать со стула – чтобы за ней убрать. Она смотрела, как Ивретт останавливает сына, уговаривает посидеть успокаивающими словами и обещаниями, что мама обо всем позаботится. Она встретилась взглядом с Ивреттом и понимающе моргнула. Обо всем позаботиться – ее работа и обязанность.

Свернув на стоянку «Макдоналдса», Дженси направила огромный внедорожник на узкое пространство и лихо припарковалась, каждым жестом излучая фальшивую уверенность. Обернувшись, она увидела две пары широко раскрытых глаз, уставившихся на нее, и выражение на лицах дочерей сродни тому, какое возникло, когда она повела их в цирк, – недоверие с толикой страха.

– Ну, девчонки, голодные? – спросила она.

– Мы… тут будем есть? – спросила Пилар, ее старшая дочь.

– Конечно! – Дженси постаралась, чтобы ответ прозвучал легко и непринужденно. – Пошли посмотрим, что тут подают.

Пилар закатила глаза, пробуя себя в новой роли – подростка.

– Мам, это «Макдоналдс», тут подают бургеры.

– И картошку фри! – добавила Зара, ее младшая дочь. Она подалась вперед и понизила голос, будто собиралась рассказать секрет: – Можно нам картошку фри?

– Конечно! – откликнулась Дженси.

Она открыла дверцу, от чего в салоне включился свет, высветивший лица ее дочерей на фоне надвигающейся ночи. «Все, что мне дорого, – в этой машине», – подумала она.

– Мы даже молочные коктейли можем купить! – Она помахала им, чтобы дочери следовали за ней, и выбралась из машины.

Пилар едва-едва приоткрыла дверь со своей стороны и бросила на мать взгляд, который напомнил ей Дженси Арча, что пришлось отвернуться. Она возилась с ключами, убирая их в сумочку, положила рядом с пачкой денег, спрятанную для нее Арчем. Часть их придется потратить на ужин. Это были все деньги, что остались у нее в этом мире.

– Мама! – услышала она голос Пилар, в котором сквозили родительские нотки. – Ты никогда не разрешала нам есть в «Макдоналдсе».

Она обернулась.

– Ну, все когда-нибудь случается в первый раз, правда?

И пошла вперед, надеясь, что девочки последуют за ней.

Они заняли место в очереди. Она пробежала глазами меню, пытаясь вспомнить, что ела в «Макдоналдсе», когда они с Брайт считали, что ходить туда – праздник. Вроде бы они ели горячий сандей. С орехами. Бегло осмотрев доску, она обнаружила, что сандеи все еще подают. Это принесло ей невероятное облегчение. Кое-что никогда не меняется. Интересно, относится ли к этому «кое-что» Сикамор-Глен?

Зара потянула Дженси за локоть, чтобы привлечь ее внимание.

– Да? – Дженси опустила взгляд.

– Ты серьезно про молочный коктейль говорила? – прошептала она.

Дженси рассмеялась.

– Совершенно серьезно, – прошептала она в ответ.

Она попыталась поймать взгляд Пилар, но старшая дочь игнорировала ее. Пилар злилась: ей пришлось оставить свой дом, своих друзей, саму свою жизнь. Дженси ее не винила. Она злилась. Злилась и была опечалена.

Она вспомнила, как Арч сидел за стеклянной перегородкой, вспомнила, как шевелились его губы, пока из телефона доносился его голос.

– Ты даже не представляешь, – сказал он. – Ты понятия не имеешь, что потребовалось, чтобы все это поддерживать. – Капли его слюны попали на стекло, растеклись каким-то узором, созвездием. – Я сделал это для тебя! – добавил он, как будто она была каким-то образом замешана в его преступлениях. Тогда она отвернулась, повесила трубку соединявшего их телефона и ушла. Если он и сказал что-то еще, она этого не слышала.

Зара заказала шоколадный молочный коктейль, и Дженси добавила:

– Пусть будет три! – Ее голос был полон фальшивого веселья.

Пилар начала спорить из-за молочного коктейля, но она так глянула на дочь, что та примолкла. «Нам это нужно, – безмолвно умоляла она свою старшую. – Подыграй».

Кассирша пробила чек, и Дженси отсчитала деньги, чтобы заплатить. Монетка в один пенни проскользнула у нее между пальцев и лениво покатилась по прилавку, пока не упала на липкий пол у ног кассирши. Девушка моргнула Дженси из-под коричневого козырька, умудряясь выглядеть одновременно скучающей и занятой, пока ждала последний цент. Дженси протянула ей еще один пенни. В ее прошлой жизни монеток по пенни вообще не существовало.