Р-раз – и Плавно-Неплавная исчезла. Р-раз – и перепутанные слои и я взмывают вверх, на ослепительно-яркий свет, мучающий непонятным. Р-раз – и я в тенистой пещере. Это тоже гортань. Чья она, я не знаю.

Всё произошло слишком быстро.

– А! А! Ну где ты там?

– Сейчас, сейчас!

– Ты видела? За палец цапнула!

– Голодная, видно.

– Жалеешь её, да? Кошару эту? Лучше перебинтуй. Не могу сама. Сильно кровь идёт, чёрт.

– Я сейчас, потерпи.

– Чёрт! До мяса!

– Не облизывай! Давай я тебе полью. Так. Теперь надо обработать рану. Где у тебя перекись?

– Посмотри тут, в верхнем ящике.

– Нету. Только вата. Сейчас. Давай я тебе и губы вытру.

– Кажется, в сумке у меня были салфетки. Анти… антибактериальные.

– Ага.

– Поймать бы их всех и перестрелять!

– Кого? Кошек? Много их здесь. Всех не перестреляешь.

– Ты просто неисправима! Не забыла, кто тут пострадавший?

– Ну не сердись.

– А людей тебе, значит, не жалко.

– Я видела: люди дают кошкам обрезки мяса.

– Те, кто даёт, скоро прогорят.

– А ты за одну креветку чуть её не убила!

– Опять двадцать пять! Затяни получше.

– Так пойдёт?

– Угу.

– Зачем же так злиться? И вреда от неё никакого.

– Э, подруга, ничему тебя жизнь не учит.

– Всё-таки божья тварь.

– Слушай! Ты в секте зелёных, что ли?

– Нет. Но у древних египтян, например, кошки считались священными животными…

– Эй! Она укусила твою подругу! О чём ты?

– Прости.

– И ведь к лучшему товару пролезла!

– У нас, ты думаешь, самый лучший?

– Лучшие креветки на рынке. Королевские.

– Но запах уже у них, тебе не кажется?

– Нормальный запах, дурында!

– Как будто несвежий…

– Молчи. Ты тут недавно. У тебя испытательный срок. Вышвырнут и не почешутся! И кому потом отвечать за тебя, а?

– Прости. Просто у нас в магазине…

– Ну и где теперь твой магазин?

– Ты же знаешь.

– Откуда я знаю? Может, и правильно, что конфисковали.

– Зачем ты так?

– Может, босс твой обделывал кое-какие делишки?

– Ты это нарочно говоришь! Ты же знаешь, что это было несправедливо.

– Чёрт! Палец болит.

– Ослабить повязку?

– Не надо.

– Я рассказывала тебе: на него накатали донос. Он ни в чём не виноват.

– Да почем я знаю, кто виноват, а кто – нет?

– Хозяин был порядочным человеком.

– Порядочным сроки не дают.

– Это было давно. Судебная ошибка.

– Так уж и ошибка. Они-то дело подняли, проверили.

– Нет, просто он тогда в университете лекции читал, а на его место метил другой. Вот он и написал донос.

– Серьёзно?

– Ну да. Что-то политическое, но это между нами. Что чему-то не тому учит студентов.

– А что за лекции были?

– По философии.

– И потом тюрьма, а потом торговля креветками?

– А что тут такого?

– Ничего. Просто как-то странно: философ – и креветки. Философ-креветочник.

– Такова судьба.

– Я вот всю жизнь этими проклятыми креветками занимаюсь. И без всякой там философии. Как же мне всё это надоело! А тут ещё эти кошки! А если она бешеная?

– Просто сходи к врачу.

– На что? У меня страховка закончилась, а выручки пока нет.

– Давай я тебе одолжу.

– Богатая? Ты с ума сошла?

– Сходи, когда будет обед.

– Да как ты одна тут будешь?

– Как-нибудь справлюсь.

– Нет, я лучше в аптеку.

– Ну, сама смотри. Вы что-то хотели, уважаемый?

– Мне морепродукты, всего понемногу.

– А вам?

Раньше я думал, что это невозможно. И всё-таки это произошло. Я оказался внутри Гига и теперь живу в нём. Движусь с лёгкостью, открывая одну хорошо обустроенную камеру за другой. Мне даже не требуется каких-то особых усилий, чтобы изучать нового Хозяина, – всё происходит само собой, так естественно, точно именно это мне и было предназначено. Вернее, новую Хозяйку (это Гиг по типу «она»). Я никуда не спешу. Как-то постепенно я начал понимать язык Гигов, а вместе с ним и систему их связей со всем существующим.

Гиги – существа с взаимоисключающими свойствами. Они сильны и многое могут, но всегда чего-то боятся. Это главное, что я понял в них. Страх пропитывает все стенки из отсеков, гибкие и прочные оболочки трубопроводов; это страх их текущих жизней, связанный с какими-то настоящими опасностями и нежеланием их принять. Страх, появляющийся исподволь, под покровом отваги жить, ничего не желающей разбирать. У каждого Гига этот страх свой.

Но, кажется, у каждого из них есть ещё один, более глубинный страх. Общий. Находясь в камерах Хозяйки, я могу к нему прикоснуться – он твёрдый, упругий, свёрнут в тонкие трубочки и лежит неприметно под более нежными плёнками и слоями мякоти. В тех Гигах, с кем говорит Хозяйка, я улавливаю его как звук (он кажется низким, почти неразличимым гудом). Глубинные страхи других Гигов реагируют на её страх, как бы подключаются к нему. Возможно, сами Гиги ничего не знают об этом.

Может быть, это отложенный страх их бесстрашных предшественников, живших в сдвинутой назад реальности. Нерастраченный страх предшественников, который был передан нынешним Гигам неизвестным мне способом. В обычной жизни Гига он не активирован, а тщательно свёрнут и как тайна упакован внутри центральных резервуаров, которыми оснащён каждый отсек гигантского тела. Отсеки и камеры очень разные – разных форм и размеров, разных условий для жизни полусуществ, населяющих их. Но тайна у всех отсеков одна. Когда этот глубинный гигантский страх по каким-то причинам активируется и выпускается, он быстро захватывает, заполняя собой, всё пространство отсека.

Тесно и липко в отсеках Гиганта, активировавшего свой глубинный страх.

Он разворачивается и разворачивается, прибывает и прибывает. Он вкусный, но по питательности, конечно, обманка: не даёт никаких сил, только ускоряет голод и жадность. Пожирая его, трудно остановиться.

Мой Гиг – довольно мягкая «она», слабоголосая, льющая полубессмысленную речевую жидкость, подобную жидкости трубопроводов, переносящей полусущества, пластинки, обломки.

Это «она», уже довольно давно существующая в наружном мире, который, кажется, называет «планета Земля». Моя Хозяйка уже успела от этого устать. Призвук усталости есть во всём, что она делает и говорит. Обычно она равномерна и будто слегка замедлена в движениях; слабая их энергия исполнена заботы обо всех, с кем она встречается. Для неё в этой заботе нет особого смысла и радости – об этом я догадываюсь по вялым процессам внутри её камер. Отсеки не освещаются; трубопроводы холодны, а большинство полусуществ внутри камер пребывают в режиме сна.

Так происходит при контакте со всеми существами, кроме одного. Судя по низкому и какому-то острому голосу, это «он». Его слова наполнены вибрацией и силой. Он называет Хозяйку «Ма», а она его «Лыш». Когда Острый Гиг разговаривает с Ма, его глубинный страх мною не регистрируется.

При встрече с Лышем Хозяйка оживает и её камеры и отсеки наполняет мягкий свет и тихий звон. Она вся преображается изнутри. Быть в ней теперь прекрасно. Голос набирает силу и становится похож на обещание чего-то несуществующего. Даже немного вязким – столько в нём нежности.

Когда Лыш уходит, к голосу Хозяйки примешивается обречённость на сдвинутую вперёд реальность. И всё. Нежность сохраняется как фантом, как воспоминание. Все процессы в её отсеках повторяются, и мне надоедает за ними следить. Я и сам наполняюсь какой-то скукой. Мне хочется замереть – точно на меня действует этот общий режим экономии сил.