Сокровища христианской веры, хотя и находятся в тени современного общества потребления, реальны и неуничтожимы. Бог везде пребывает и всё наполняет Собою, верим мы в это или нет. Он не «продукт» нашей веры – Он основа для всего нашего бытия.

Я глубоко признателен за эту возможность поделиться тем, что было мне дано, и возблагодарить Господа, Который сохранил для нас истину – везде и навсегда. Пусть Он дарует нам общий голос, чтобы рассказать о пустоте мира без Бога и явить полноту Его всеблагой воли.

Моё детство прошло в 1950–60-х годах на Юге США, в полусельской местности. Культура, в которой я вырос, была вполне однородной и цельной, сохраняла память о прошлом (зачастую довольно мрачном) и жила надеждой на будущее – на «Новом Юге». За исключением идеи процветания это будущее плохо поддавалось определению. Все вокруг уповали на благополучие. Культура моего детства отличалась религиозностью – точнее, она была протестантской, преимущественно баптистской. Вот та среда, в которой я впервые поверил в Бога. И хотя я примерно знал, в какого Бога верил, Его непосредственного присутствия в мире я не ощущал. Напротив, между тем Богом и почти всем, что меня окружало, существовал огромный разрыв.

Многие из моих первых религиозных воспоминаний связаны с похоронами. Я вырос в большой семье, и все родственники жили в одном округе[1]. Смерть приходила в нашу семью с неумолимой регулярностью. Сами похороны были в первую очередь нужны живым. Усопших с почтением предавали земле. К сильным проявлениям эмоций относились неодобрительно. День похорон обычно заканчивался долгим общим ужином у моих дедушки с бабушкой, за которым дети, как всегда, играли, а беседа взрослых быстро возвращалась к привычным темам: семье, фермерским заботам и машинам.

После похорон умершие полностью исчезали из жизни живых. О рае говорили мало, об аде – ещё меньше. В протестантском мире нет чистилища – и поэтому о покойниках почти не думали, стараясь прежде всего утешить их горюющих родных. В церкви не молились об усопших, не зажигали свечей и не говорили об их посмертной участи. Со смертью всё заканчивалось, и, хотя нас учили верить в жизнь после смерти, мы часто ощущали пустоту и никакая утешительная мысль не могла её заполнить. Понятно было одно: смерть окончательна. Невидимая граница отделяла мир живых от мира мёртвых, и ничто не могло её нарушить. Кажется, никто не замечал, что и Сам Бог находится за той же незримой чертой. Ведь если усопшие – с Господом и теперь они неизреченно далеко от нас, то как же далеко должен быть и Сам Христос?.. Разрыв между Богом и нашим миром – характерная особенность того культурного пространства, где я жил. В Бога верили почти повсеместно – но эта вера никак не влияла на обычную жизнь. Огромная пропасть существовала между обителью Бога и сценой, на которой разворачивались события нашей повседневной жизни. Между ними была лишь «нравственная» связь, ощущение, что Бог связан с миром людей через поступки, которые они должны совершать, и догматы, в которые они должны верить. Пожалуй, самым ярким проявлением того разрыва было забвение умерших.

Очертания вселенной моего детства не были изобретением южного протестантизма. Их можно отнести к куда более всеобъемлющей культурной традиции, выкованной в горниле Реформации, рождённой во время формирования современной модели мира в XVI–XVII веках. Такое мировоззрение характерно для большинства культур современной западной цивилизации. Это и есть та вселенная, в которой сейчас живут верующие. И она становится всё более враждебной к вере.

Восприятие мира современной культурой я называю «двухэтажной» вселенной. Представим, что наш мир – это двухэтажный дом: мы живём на земле, на «первом этаже», где нет ничего необычного и действуют законы физики, в то время как Бог живет наверху, на небесах, не имея к «первому этажу» никакого отношения. Чтобы хоть как-то повлиять на то, что здесь происходит, Бог должен нарушить законы природы и явить чудо. То, сколь часто это случается – предмет дискуссий между христианами и остальными представителями нашей культуры, а итог дебатов зачастую зависит от того, насколько консервативны или либеральны религиозные понятия людей, которые их ведут. Последствия огромного разрыва между человеком и Богом всеобъемлющи как в сфере религиозного опыта, так и в других областях жизни.

Два года моего пастырского служения прошли в хосписе в восточном Теннесси, где я был капелланом[2]. Я работал с неизлечимо больными людьми, выслушивая их самих и членов их семей, предлагая любую помощь. Отношение к смерти оказалось похожим на то, что я встречал в детстве, но теперь я наблюдал за происходящим с позиции взрослого человека. Обряды, связанные со смертью, мало изменились, особенно в сельской местности. У вселенной оставались те же очертания. И хотя об этом никто не говорил, все как будто знали, что мы живем в «двухэтажной» вселенной. Во время своего служения я понял: расстояние между первым и вторым «этажами», или между повседневной жизнью и Богом, которое существует в восприятии людей, создаёт тягостную неопределённость в отношении усопших и делает горе их близких ещё более тяжким.

У веры в контексте «двухэтажной» вселенной есть тёмная сторона. Мрачные тайные подозрения не дают покоя и заставляют усомниться: а вдруг там, на «втором этаже», никого нет – ни Бога, ни усопших? Может быть, кроме того, что для нас является нормальным и привычным – «первого этажа» – ничего и нет? Тёмная сторона «двухэтажной» вселенной состоит в том, что неверие и атеизм являются самыми естественными её проявлениями. «Второй этаж» – это религиозная концепция, которая пытается сохранить хоть что-то от мира, каким он был до развития светского мышления. Но в условиях «двухэтажной» вселенной такие попытки всегда будут терпеть крах.

С помощью образа «двухэтажной» вселенной можно описать светскую культуру. Слово светский не стоит путать со словом атеистический. «Светский» означает разделение между нашей повседневной жизнью и Богом, которое уходит корнями к религиозным и политическим войнам XVI–XVII веков. Достичь мира между воюющими религиозными группами намного легче, если вынести дискуссии о вопросах веры за скобки повседневной жизни. Сначала отделению религии от обычной жизни способствовало провозглашение разных конфессий для разных стран. Аугсбургский религиозный мир (1555) предложил формулу cuius regio, eius religio[3] и основополагающий принцип: религия правящего князя (eius religio) становится религией подвластной ему территории (cuius regio). Применение этого принципа было оправдано там, где в конфессиональном отношении население оставалось однородным, но, чтобы достичь такой однородности, приходилось переселять целые группы людей.

И всё же многообразие религиозных взглядов сохранялось. В то время как в Европе произошло разделение на почве религии, в Новом Свете всё было наоборот. В конце XVIII века Соединенные Штаты Америки вышли на мировую арену как первое светское государство. Но то, что оно было светским, не значило, что никто из его жителей не верил в Бога. Точнее будет сказать, что не существовало государственной религии: принцип eius religio «отправился» на «второй этаж». Государство (cuius regio) стало полноправным «первым этажом» без всякого намёка на религию или приверженности к ней.