Так продолжалось до конца июня, и вот однажды Натали не пришла в назначенный час. Такое случалось и раньше, но, как правило, вечером недоразумение рассеивалось. Однако в этот раз она не пришла и вечером. На следующий день около одиннадцати утра я отправился к ней домой. Разгорался чудный летний день. Воздух дышал покоем и миролюбием. Ах, сейчас бы на дачу! Искупаться и в кровать. У нас с каждым разом получается все лучше. Люблю, когда она после этого дремлет, уткнувшись мне в плечо…

Добравшись до ее квартиры, я позвонил. Мне открыл низкорослый, широкоплечий, коротко стриженый парень с раздавленным, как у боксера носом и глубоко запавшими глазками под выгоревшими бровями. Я спросил дома ли Наташа. Он прилип ко мне злым, тревожным взглядом и вместо ответа спросил, кто я такой. Я ответил – знакомый. Парень несколько секунд рассматривал меня, а затем сказал:

"А ну, идем!"

"Куда?"

"Идем, сказал!"

Мы молча спустились во двор и дошли до знакомых мне берез. Парень повернулся ко мне и криво ухмыльнулся:

"Так это ты, что ли, ее жених…"

"А тебе какое дело?" – отступил я на шаг.

"Слушай сюда, щенок! – ощерил он желтоватые клыки. – Ее жених – я! И если еще раз увижу тебя здесь – убью!"

"Да ну! – рассмеялся я ему в лицо. – Ну давай, убивай!"

Парень сузил глаза и как бы нехотя, с ленцой махнул левой рукой и угодил мне в печень. Я сломался и рухнул березам под ноги. Парень развернулся и зашагал к дому. Я пришел в себя, отдышался, встал и побрел туда же. Поднялся на этаж, позвонил и отступил от двери. На пороге возник тот же парень.

"Ты чо, не понял?" – прорычал он.

Прикрыв кулаками лицо, я бросился на него. Он обхватил меня, и мы влетели в квартиру. Под моим напором он грохнулся на спину, и его затылок с коротким, тупым звуком впечатался в пол. Я оседлал его и вцепился ему в горло.

"Убью, сссука, убью!" – хрипел я, чувствуя, как напряглась под моими пальцами вражеская шея.

Извиваясь, парень тянул пальцы к моему горлу. Мои руки оказались длиннее, и тогда он принялся лупить меня по почкам, по печени, по прессу и в солнечное сплетение. Но пробить мышцы гимнаста не под силу даже этому хрипуну. Ненависть пропитала и превратила их в броню, которую сейчас не пробила бы даже пуля. Он все же разбил мне губы, и тогда я, нависнув над ним и сжав его горло клешней одной руки, кулаком другой стал молотил ненавистное лицо.

"На, сссука, на, тварь, получи!.."

Прихожая наполнилась бабьим визгом. Он бился в уши звенящей волной, и на гребне ее пенилось:

"Ой, что делается! Он же убьет его, убьет! Ой, не могу, ой, помогите!"

"Юрочка, миленький, отпусти его, отпусти!" – неизвестно откуда кричала Натали.

Растерянный мужской голос вставлял:

"Хорòш, пацаны, хорòш, кому сказал!"

Парень подо мной хрипел, дергался и с резиновым визгом возил подметками по полу. Я же ослеп от ненависти. Я хотел оторвать эту проклятую багровую башку и забросить ее в корзину унитаза! Я жаждал разорвать это тело на куски и спустить туда же!! Хрипящий враг обеими руками вцепился в мое запястье. Меня пытались оттащить, и два голоса – мужской и женский, визжали мне в самые уши: "Отпусти его, отпусти!.."

"Юрочка, родненький, миленький, отпусти его, прошу тебя, отпусти-и-и-и-и!" – верещала Натали.

Визг проник, наконец, в мою голову. Я ослабил хватку, встал на ноги и разогнул скрюченное тело. Между мной и парнем тут же стеной встали две фигуры, а к моей груди прилипла Натали. На полу, держась руками за горло, корчился с кашлем раздавленный мною червяк.

"Пойдем, пойдем скорей!" – повиснув на мне, кричала в мое перекошенное лицо Натали.

"Все нормально, – приходя в себя, прохрипел я, – все нормально, пойдем…"

Обняв добычу за плечи и облизывая разбитые губы, я спустился с ней во двор. Было тепло и солнечно. Отходя от наркоза ненависти, надсадно ныли костяшки рук. Я заткнул за пояс разорванную рубаху и сказал:

"Пойдем ко мне…"

Когда пришли, Натали развела марганцовку и принялась промывать мои раны. Когда она приложила ватку к моему лицу, ее страдающие глаза оказались так близко, что я не выдержал и, отведя ее руку, поцеловал мои любимые омуты. Она молчала, и только подрагивали под моими губами ее веки.

"Рассказывай" – оторвавшись, велел я.

Глаза ее наполнились слезами, и она тихо пробормотала:

"Мне стыдно…"

"Рассказывай!" – прикрикнул я.

Она с испугом посмотрела на меня и отвела глаза.

"Это Лешка… Из армии вернулся… Теперь хочет на мне жениться…"

"Да мало ли чего он хочет…" – начал я, но она прикрыла мой рот ладошкой и продолжила:

"В общем, наши матери – старые подруги, и Лешку я знаю с детства. Когда была маленькая, даже считала его своим братом. Он всегда заступался за меня и все такое… А перед армией стал ко мне… приставать… Один раз заманил к себе… ну и… силой заставил…" – всхлипнула она, отвернулась и замолчала.

До меня не сразу дошел смысл ее слов. Заставил силой что – целоваться? Ну, конечно! А что еще он мог заставить сделать четырнадцатилетнюю девчонку! Ничего сверх того я и представить себе не мог! Она тем временем продолжала:

"Я тогда никому ничего не сказала, потому что и сама не очень сопротивлялась… А потом приходила к нему еще несколько раз, и мы с ним этим занимались…"

И тут я все понял. Меня обдало волной жаркого, срамного стыда. День вдруг разом померк, а к горлу подступила равнодушная тошнота.

"Перед армией сказал, чтобы я его ждала и что когда вернется, то женится на мне… Ну, в общем, вот так…" – проникали в меня словно сквозь вату ее слова.

Оглушенный громом признания, я сидел с окаменевшим лицом, отгоняя воображение от смутной тени мужчины, который занимался с ней тем же, чем и я.

"Я так и знала, что все так кончится…" – всхлипнула она, и голова ее поникла.

Мне пора было что-то сказать, но тупое, безжизненное разочарование опечатало мой рот. Натали сидела рядом, отвернувшись и тихо всхлипывая. Молчание затянулось, и казалось, еще чуть-чуть, и оно станет красноречивее слов. И я сказал:

"Но у тебя же первый раз была кровь…"

"Была… – эхом откликнулась Натали и громко всхлипнула. И вдруг упала рядом со мной на колени, обхватила меня, неудобно прижалась и заплакала в голос: – Юрочка, миленький, родненький прости меня, пожалуйста, прости, я тебя обманула, это были месячные! Я не хотела, чтобы ты знал! Я же никогда не любила этого проклятого Лешку, я только тебя люблю, тебя одного!.." – и дальше сплошной бабий вой – тоненький и безнадежный.

Я поднял ее и повел, безутешную, в мою комнату. Там впервые раздел ее, уложил, лег рядом и прижал к себе. Ощутив на груди горячую влагу, сказал:

"Не плачь. Ты сегодня же переедешь к нам"

Она затрясла головой:

"Нельзя!"

"Почему? Почему нельзя?"

"Нельзя…" – тихо и печально ответила она.

Я добрался до ее скорбного лица и, глядя в него, воскликнул:

"Почему – нельзя? Ведь я тебя тоже люблю!"

Так я впервые огласил великое чувство, обозначив им то огромное и нежное, что с трудом вмещалось во мне. Покрыв горячечными поцелуями любимое мокрое лицо, я проник в Натали, и она, глядя на меня с лихорадочным блеском, попросила:

"Юрочка, прошу, кончи в меня!"

Я не послушался и сделал по-своему. Ребенок? Да, я не против, но показывать пальцем будут на нее.

"Ну, зачем, зачем ты меня не послушал…" – бормотала она, подбирая и запихивая в себя то, что я выплеснул ей на живот.

"Натка, глупая, не надо!" – пытался помешать я.

"Нет, надо!" – опечатала она ладошкой горлышко.