Внимание привлекли всплески воды, раздавшиеся над протокой. Подошёл к кромке берега. В темноте ничего нельзя различить, сколько ни всматривайся. Не видно луча света фонаря Алексея Прокопьевича. Ясно одно – кто-то барахтается в воде. Может, лось решил в этом месте переплыть протоку? С какой стати в самом широком и глубоком месте? Лихорадочно заработал мозг. Что, если это дядя Лёша? Что-то случилось? Я побежал вдоль берега на шум воды. Хлёсткие ветки тальника затрудняли движение. В голове крутился только один вопрос – что произошло? Скоро поравнялся с тем местом, откуда доносились удары по воде. Ничего нельзя было разглядеть, но кто-то находился в воде. Это дядя Лёша, догадка подтвердилась. Забежал в воду, побрёл на шум. Дно под ногами разом исчезло. Окунулся с головой, вынырнул пробкой. Быстро поплыл, подгоняемый прохладной водой. В такой воде плыть легко.

– Дядя Лёша, что случилось? – крикнул я, подплывая к хлеставшему по воде руками Алексею Прокопьевичу. Брезентовая куртка вздулась у него за спиной.

– Тону, Саня, – преодолевая холодный озноб, на одном выдохе произнёс он.

– А чего молчком-то? – ничего умнее я в эту минуту не мог спросить. Я имел в виду – почему не крикнул, не позвал меня на помощь. Но получилось как получилось. – Держись одной рукой за плечо.

Плыл быстро, раздвигая с силой воду перед собой по сторонам. До берега – не больше пяти метров. Не заметил, когда дядя Лёша уже перестал держаться за меня. Он брёл за мной. Я плыл, пока колени не начали задевать дно. Вышли на берег, оглянулись.

– А лодка где? – Мокрая одежда прилипла к телу. Меня знобило от холода и от перенесённого потрясения.

– После пошли греться, сушиться. – Дрожа от холода, дядя Алексей стал пробираться сквозь густые заросли кустов к нашему биваку. Выжали одежду, развесили возле костра сушиться. Вода в чайнике выкипела, эмаль накалилась докрасна. Я снял его с огня, навалил дров в костёр. Хотел было вновь набрать в чайник воды.

– Ты погоди, Саня, пускай остынет, а то эмаль вся потрескается, – остановил меня дядя Алексей. – Чайник-то у нас как новый стал. Вся многолетняя копоть обгорела.

– Дядя Лёша, что произошло? Почему ты в воде оказался?

– Алёша я, Саня, – рот открытый. – Это у него любимая присказка. Когда сделает что-нибудь не так, таким образом обругает себя. – Подплыл к сети – поплавки утоплены. Потянул за бечеву – не идёт. Думаю – корягу подцепил. Сильней потянул, лодка над сетью встала. Сеть на поверхность поднялась. Осветил – ничего себе коряга, таймень килограммов на пятнадцать. Я за нижнюю бечеву взялся, ну, чтобы мешком, чтоб не ушёл. Лежит на сетке у самой поверхности, плавниками шевелит, жабры раздул. А я, Алёша, думаю – уйдёт же. Дай, думаю, я его за жабры схвачу, надёжней будет в руках-то у меня. Ну и схватил, а он как дал хвостом – и в воду. Я не ожидал, следом полетел. Мощный, чёрт, оказался! Лодка на дыбы, черпнула через край до бортов. Под воду пошла. Хорошо, что в сетке не запутался. Вот Алёша так Алёша.

– А чего к берегу не плыл?

– Так я плавать не умею! Плыл как мог, – смеётся.

– Не может быть! Всю жизнь рыбачишь и плавать не умеешь? – поразился я, не веря ему.

– Да как-то не пришлось научиться.

– Как ты один рыбачишь, не боишься? Не было бы меня, утонул бы?

– Нет, не утонул бы. По дну вышел бы. Берег-то рядом, – со смехом рассуждает Алексей Прокопьевич.

Обогрелись, обсушились, на сон клонит. Стало светать. В тёплую ночь одежда высохла у костра быстро.

– Надо лодку искать, – озабоченно произнёс я, сопротивляясь наваливающейся дремоте.

– А чего её искать? Тут метров с триста ниже по течению – перекат. Течение хоть едва заметное, поди, уже её там к отмели принесло.

Мне стало понятно спокойствие Алексея Прокопьевича. Так и оказалось. Дядя Алексей снял сети, покидали их вместе с рыбой в коляску, дома выпутаем ельцов. Этих легко выбирать из сети. Не окунь с острыми плавниками.

Домой приехали через сельмаг. Тётя Люба нажарила большую сковороду карасей в сметане прошлого улова. Выпили, поели жареной рыбы. Замечательный этот жаренный на сметане до золотистой корочки карась! Хрустит корочка, что семечки на зубах. Мастерица тётя Люба жарить рыбу. Вкусно! Так и обожраться недолго. Выпитая водка, сытый желудок располагают к разговорам.

– Нужда заставила ловить рыбу, – рассказывает Алексей Прокопьевич. – Жили бедно, впроголодь, а рыба – всё же какое-то подспорье в еде. Рыбы в то время водилось много в речке. Хариус жирный, сытный. Тогда ещё ГЭС не было. Река текла по старому руслу. Тут вот мельница стояла. Пацаном лазил с острогой по корягам, высматривая рыбу в воде под ними. Возле мельницы хариус косяками ходил. Наколешь с десяток, домой несёшь, содрогаясь от холодной сырости, вымокнешь же весь. Дома выпотрошишь на скорую руку, солью посыплешь и за милую душу уплетёшь с ребятами прямо сырую. Потом война. Призвали нас, безусых, бестолковых. Толпимся на станции, что бычки колхозные. Глаза пялим вокруг. Что мы видели? Распихали по вагонам. Затрамбовали, что селёдку в бочку. Отправили на Восток, – Алексей Прокопьевич задумался, сменил тему. Не хотел он рассказывать про войну.

– Дядя Лёша, удивляюсь твоим зубам – белые, ровные, красивые. У тебя улыбка, как у Гагарина. Как тебе удалось сохранить зубы в отличном состоянии? Я вот ноги сегодня остудил, зубы разболелись. Опять крошиться начнут, полетят моментально.

– Конечно, красивые, – сказал Алексей Прокопьевич и быстро нижнюю, верхнюю челюсти одну за другой выкинул изо рта. Показывает мне на протянутой ладони протезы:

– Вот они, мои зубы. Я свои зубы на войне разом оставил.

– Как это?

– В атаку пошли. Японец бьёт пулемётной очередью из дота. Мы с товарищем обошли с тыла. Я в дверной проём гранату бросил. Алёша, рот-то открытый. Стою, заглядываю, жду, что будет. Как даст! – дядя Алексей проводит ладонью от подбородка ко лбу, запрокидывая голову назад. – Всё, отвоевался Алексей Прокопьевич. Когда пенсию хлопотал, инвалидность, вторую группу, дали. Любе добавили, как жене инвалида войны, пенсию за уход. Кто же знал, мог бы раньше инвалидность получить.

Алексей Прокопьевич закурил, смолк. Заметно воспоминания растеребили его душу. Замолчал и я, ожидая продолжения истории. Только продолжения не последовало.

– А что, выпить-то у нас хрен да хрен? – встрепенулся он, встал, достал деньги. – Сгоняй-ка, Саня, в магазин. Купи ещё одну бутылку водки.

Я, сам того не желая, потревожил его прошлое. Так узнал про короткий эпизод боя кавалера ордена солдатской Славы дяди Лёши. Светлая Алексею Прокопьевичу память!

Вера с мужем Николаем шли по улице, обсуждая только что просмотренный в кинотеатре фильм. Сумерки заполняли город. Медленно разгорались уличные фонари. Вечерний воздух насыщался туманной сыростью. Высоко в сером небе тускло замерцали редкие звёзды. В окнах домов хаотично вспыхивал свет. Сверкая яркими красками, светились вывески и рекламные щиты. Редеющий поток машин освещал асфальт и выхлопные газы движущихся впереди машин. На перекрёстках ,не спеша, переливалась гамма светофоров. Контрастнее становились подсвеченные жёлтые стены зданий.

Вера в лёгком платье, пытаясь согреться, прижалась к мужу. Вошли в свой дворик. На детской площадке стоял в тусклом освещении рослый детина азиатской внешности и мочился в песочницу.

– Что вы делаете?! Как вам не стыдно?! Тут дети играют, малыши, – с негодованием возмутилась Вера.

– Закрой свой рот, женщина. Иди куда шла, – нагло, с хамской улыбкой осадил её мужик, повернувшись к Вере, демонстративно стряхивая последние капли. В его взгляде отражалось что-то звериное. Всем своим видом он демонстрировал силу и превосходство, пренебрежение к Вере и её спутнику.

– Я сейчас полицию вызову. Коля, ты что молчишь? – обратилась Вера к мужу. Худощавый Николай телосложением с подростка молча подошёл к нагло скалящемуся подонку и молниеносным ударом двинул кулаком в зубы. Тот от неожиданности взмахнул кверху руками и рухнул на землю. Лежал растерянный, распластавшись на спине, так и не успев застегнуть брюки. Вся спесь у хулигана улетучилась. Глаза выражали удивлённый испуг. На лице – жалобная, трусливая гримаса. Он превратился в затравленного зверька.