– Вот с этим у нас проблем нет, – ответил Майснер. – Обменников полно!

И обратился к Олегу:

– Вон там на углу причаль. Видишь огни? Там хороший обменный курс.

– И какой он у вас сейчас? – спросил на всякий случай Дубравин.

– Один к шести практически!

Дубравин присвистнул. Он помнил те времена, когда тенге был дороже рубля. То есть если рубль за эти годы падал стремительно, то казахстанская валюта летела вниз еще быстрее.

В обменнике на десяток своих красных пятитысячных купюр он получил целую пачку сиреневых – похожих на евро, но с азиатским колоритом.

Новое, внушительное здание гостиницы «Гранд-Вояж» на углу улицы Курмангазы и проспекта Сейфуллина смотрелось монументально, солидно, по-европейски.

Внутрь вела вращающаяся дверь. На полу лежал ковер. Просторный холл украшал огромный аквариум с «золотыми рыбками», стильные кресла. Но был на всем этом налет какой-то азиатскости.

Дубравин не мог точно определить, в чем он состоял, этот едва уловимый налет. В тоне персонала? В каком-то домашнем разговоре между Мариной и девушкой- казашкой на ресепшен? В орнаменте ковра? Или в чем-то еще? Кто его знает!

Но то, что он существовал, – это Дубравин чувствовал точно.

Лифт блестел нержавеющим металлом, шел плавно, каждый этаж отмечал металлическим голосом. Вполне себе современный лифт. На этаже – пол из черного мрамора, электронный ключ, в номере все с иголочки: простыни белейшие, тончайшие, подушки пушистые, мягчайшие. Чисто, ничем не пахнет. Европа! Вот холодильника почему-то не было – странно. Дубравин кинул вещи и сразу отправился в душ. Там тоже все блестело металлом.

В общем, неплохо для Центральной Азии.

Но рассиживаться было некогда, потому что приехал он сюда не развлекаться, не удивляться всем тем изменениям, которые произошли. Он приехал на похороны.

Вновь замелькали пригороды Алма-Аты. Дубравин видел стоящие вдоль дороги солидные, искусно украшенные здания, на которых горделиво красовались вывески: «Ресторан», «Банкетный зал». Их было так много, что по старой журналистской привычке Александр поинтересовался у сопровождающих:

– Слушайте, отчего у вас здесь такое огромное количество ресторанов и банкетных залов? Кто их заполняет? Неужели народ живет так богато, что может позволить себе гулять с утра до вечера? Я помню, в советское время здесь был всего один такой крупный ресторан. Назывался он «Алма-Ата». Располагался в центре города. И то народ заполнял его, только когда были свадьбы или юбилеи!

Сказав это, он вспомнил свадьбу Амантая, на которой впервые увидел национальные казахские обряды и обычаи… А Майснер не то чтобы усмехнулся, а даже как-то осклабился:

– Это не от богатства.

– Это бизнес по-казахски, – усмехнувшись, добавил Олег.

– Здесь той устраиваются. Торжества по-нашему. Свадьбы, похороны, праздники…

– А при чем здесь бизнес?

– Ну, как тебе объяснить… – вступила в разговор Марина, – ты, наверное, помнишь еще с советских времен такую присказку…

– Все казахи – родственники, – вставил свое слово Майснер.

Дубравин, конечно, знал, что все казахские роды, племена, землячества связаны между собой.

– Ну, так как все казахи родственники, то на этой базе они и проявили смекалку. В казахских обычаях принято собирать на какие-то торжественные события всех родственников, как говорится, до седьмого колена. А их у каждого набираются сотни. И по каждому торжественному случаю – будь то свадьба, поминки, обрезание, сватовство – нужно проводить той или ас.

– Да, я помню в первом томе романа Мухтара Ауэзова «Путь Абая», в начале, подробно описан ас Божея. – проявил осведомленность Шурка.

– Во-во! Ас! Той! Короче, большая, если не сказать, грандиозная пирушка…

– Обжираловка, – поддакнула спутница.

– В общем, на каждое такое сборище приглашенный должен принести подарок. Сейчас чаще всего это просто деньги. Вот находчивые люди и смекнули. Если пригласить, скажем, пятьсот человек, и они принесут в подарок по две тысячи (на ваши деньги), это будет уже миллион, который покроет все расходы. И еще останется прибыль. Дальше – больше. Нашлись ловкачи, которые превратили эти народные гуляния в бизнес. Они берут, скажем, кредит в миллион. Заказывают баурсаки, самсу, плов, казы, мясо по-казахски. Приглашают родственников. Те приносят по две-четыре тысячи. И получается в остатке сто процентов прибыли. То есть остается еще миллион.

– И пошла писать губерния?! – понимающе подхватил Дубравин.

– Ну да! И это приняло такие гигантские масштабы, что вокруг городов поднялись все эти огромные банкетные залы.

А пока японский автомобиль нес их на окраину Алма-Аты, Дубравин все изумлялся произошедшим с его любимым городом переменам, и не всегда они его радовали.

«В чем-то он сильно деградировал, – опытным взглядом замечал Александр, – арыки не чищены. И в них нет воды, которая раньше давала городу прохладу, а деревьям – драгоценную влагу. Сами деревья на улицах выглядят неряшливо – не подстрижены, и видно, что давно не белены. На улицах у пустых арыков сидят какие-то странные люди в поношенных одеждах».

И снова спросил Дубравин у своих попутчиков:

– Кто это? Откуда такие странные черно-копченые лица?

– Это оралманы! – пояснила Марина. – Переселенцы из Монголии и Китая. Главный хозяин пригласил их, чтобы компенсировать численность населения, потому что многие покидают страну. Вот приехали эти, полудикие. Местные казахи-то цивилизованные, чистенькие. А эти – как видишь. Они сидят на обочинах, ждут, чтобы кто-то нанял их на работу.

«Значит, Казахстан так и продолжает подпитываться мигрантами, – подумал Дубравин. – Это сколько их, красавцев, теперь!»

Словно угадав его мысли, Марина добавила:

– Почти миллион их въехал.

Машина теперь двигалась по бывшей улице Дзержинского, где когда-то в серо-стальных зданиях располагался республиканский КГБ. В годы студенческой юности тут допрашивали Дубравина и его друзей по поводу нежелательных контактов с иностранцами. Что было – то было…

Но теперь на входе в бывший КГБ висела вывеска, что здесь располагается какая-то картинная галерея.

– А на соседней улице, – пояснил Майснер, – там, где раньше были камеры внутренней тюрьмы КГБ, после девяносто первого открыли музей репрессий. Потом и музей выгнали. И там теперь тюремный блок местного Комитета национальной безопасности.

– Все вернулось на круги своя! – меланхолично произнес Александр, на которого нахлынули воспоминания юности…

– Корейский театр, – отмечает Марина, – теперь не корейский. В его здании располагается уйгурский театр.

Из окна машины было видно, что русские лица на улицах встречаются редко-редко.

«Как будто они попрятались, – думал Дубравин. – А ведь наверняка их еще много. Город-то сначала развивался как военный опорный пункт, а дальше – как культурный и административный форпост российско-советской империи. Теперь же он очень сильно стал похож на южные города Казахстана. На Чимкент, Кзыл-Орду, Джамбул… Н-да! Обветшала Алма-Ата, однако. Я бы сказал даже: обазиатилась!»

С этой мыслью он снова обратился к спутникам.

– Да, с одной стороны, потерял «Отец яблок» свой колорит. С другой – ему усиленно прописывают европейские нормы, – подтвердил Майснер. – В центре разместили прогулочную зону, такой длиннющий променад, и обсадили экзотическими деревьями, которые привезли бог знает откуда. И знаешь, по какой цене обошлось каждое дерево?

– И не предполагаю даже!

– Пять тысяч евро штука!

– Да ну! Они что, охренели совсем?

– Это все – чтобы понравиться Папе.

– Кому?

– Ну, тому, кого у нас все зовут Папой. Ему этот променад показывали и приговаривали: «Вот у нас – как в Париже!»

– Точно, как в Париже! – заметил Дубравин. – Только дома пониже и асфальт пожиже.

Ему было обидно за то, что город, который всегда имел собственное неповторимое лицо, новые хозяева теперь превращают в чью-то плохую копию…