Глядя ей в глаза, Алекос снял с нее халат. Евгения зажмурилась. Зайдя ей за спину, он осторожно провел рукой по онемевшему плечу. Кожа покрылась мурашками, когда она почувствовала его губы на своей шее. Он спустил с плеч рукава сорочки, и та упала на ковер. Алекос рывком поднял Евгению на руки и опустил на кровать. Она позволяла ласкать себя и лишь все сильней сжимала, комкала рукой покрывало. Но когда он склонился над ней, ее охватила паника. Она пыталась подчиниться ему, но тело сопротивлялось. Она уперлась руками ему в грудь, лицо исказилось. Он перехватил руки и шепнул прямо в приоткрытые губы:

— Расслабься. Я не хочу причинять тебе боль. Дыши глубже… Закрой глаза!

Она подчинилась, но тело еще долго содрогалось в ужасе. И все же он был настроен и в этом бою с первого раза одержать победу. Когда, очень нескоро, они наконец откатились друг от друга, она уже почти смеялась. Она с трудом сдержала улыбку, когда он сказал:

— Ну что ж, для первого раза неплохо.

Когда он начал одеваться, Евгения приподнялась было за своим халатом. Алекос остановил ее:

— Нет-нет, не двигайся! Я хочу показать тебе дворец, — вдруг объявил он. — Через час жду тебя на главном крыльце.

Алекос ушел. Через несколько минут появился Найша. Евгения медленно одевалась, не отвечая на его вопросы, да она и не слышала их.

— Господин сказал, чтобы через час вы были на крыльце, — напомнил он. — У нас мало времени, вам ведь еще надо переодеться и покушать! Я видел, вы совсем ничего не съели за завтраком!

Сас спустя она шагала рядом с Алекосом по улицам дворца. Следом шли ее девушки и его секретари и адъютанты — все как в старые добрые времена. Но она вспоминала прежний Шурнапал и не могла не признать, что теперь дворец стал еще прекраснее. Ослепительно белые стены домов оттенялись зеленеющими кустарниками, уже распускавшими розовые, голубые и сиреневые цветы. В прозрачной воде синих и желтых бассейнов плескались крохотные рыбки, а разлитый в воздухе щебет птиц напоминал девичье пение. Золотые купола сверкали так, что больно было смотреть. Вдоль тротуаров появились изящные кованые фонари, скамьи и беседки, шпили башен украсились замысловатыми флюгерами. А над дворцом, на небольшой высоте, парил огромный темно-серый воздушный шар, с которого дозорный оглядывал город.

— Ты бывала здесь прежде?

— Бывала. Помню, дворец показался мне сказочно красивым. Но теперь он… еще прекраснее!

В прежнее посещение Шурнапала Евгения видела лишь покои царя и царицы и всего несколько раз выходила на улицы. Тогда у нее не было ни времени, ни желания осматривать дворец. «Зато теперь времени с избытком», — подумала она.

Став хозяином Рос-Теоры, Алекос расселил два прилегающих к Шурнапалу квартала и расположил на их месте военный городок. Здесь же появились конюшни, кузни и разнообразные мастерские, потребовавшиеся обновленному дворцу. Сейчас он вел Евгению к конюшням, где в отдельном помещении стояли его собственные лошади и те, которых запрягали в кареты самых знатных особ.

Войдя в прохладный полумрак, она с наслаждением вдохнула запах, забытый за проведенные в горах годы, и повернулась к первому же коню, тянувшему к ней морду. Но Алекос поманил ее дальше. Ступая по усыпанному соломой земляному полу, Евгения издалека увидела в одном из денников светлый силуэт. У нее застучало сердце. Она сама не заметила, как подбежала и распахнула дверь, за которой ее ждал Ланселот.

Алекос молча смотрел, как она шепчет ласковые слова, прижавшись лицом к шее коня. Тот довольно фыркал, обнюхивал волосы хозяйки, вздергивал голову, так что она повисала на нем, не в силах разнять рук. Она повернула к Алекосу мокрое от слез, счастливое лицо.

— Он почти никому не дается. Конюхам пришлось звать меня, чтобы его почистить. Придется тебе самой выезжать его, я при всем желании не смогу этого делать, — сказал он.

Ланселот переступил крепкими ногами, ухватил губами ее руку, будто боялся, что она уйдет.

— У меня больше никого нет, — сказала Евгения, с нежностью глядя в глаза друга.

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она решилась наконец отступить от любимого коня. Алекос ушел, и Евгения была благодарна ему за это. Ей не хотелось выходить из полумрака конюшни на свет дня. И еще долго она простояла рядом с Ланселотом, разговаривая с ним, обещая, что теперь его опять, как в прежние времена, ждут внимание и почет.

По пути в гарем Евгения с удовлетворением ответила на несколько поклонов и пожеланий доброго дня. Крусы и шедизцы, занимающие разные должности при дворе, и их супруги провожали ее внимательными взглядами. Коль великий царь столь ясно выразил отношение к своему бывшему врагу, его приближенным оставалось лишь подчиниться. Евгения поняла, что Алекос не собирается мстить и унижать ее, и последняя тяжесть упала с плеч. Быть может, это лишь уловка с его стороны? Протянув ей сегодня руку, завтра, чтобы было больнее, он ее оттолкнет. Но, поразмыслив, она решила, что такого не случится. Что бы ни говорили об Алекосе, какими бы эпитетами ни награждали — варвар, беспощадный и коварный убийца, — его никогда не обвиняли в мелочности. Оказав ей уважение, он поднял ее над остальными наложницами. И все же, напомнила она себе, не стоит забывать, что здесь она — не царица и даже не гостья, а фактически рабыня, пусть и с привилегиями.

Она была еще не готова анализировать последние события и строить планы на будущее. Слишком привыкла жить одним днем, когда важно лишь то, что рядом: верные друзья, привычное оружие, знакомый как пять пальцев лес. Необходимость обживаться на новом месте, общаться с незнакомыми людьми, которые скорее всего ее не любят, обдумывать каждый шаг вызывала в душе Евгении уныние. Она умела, когда требовалось, действовать быстро, не раздумывая, на инстинктах, но сейчас чувствовала, что спешить не нужно. Тень гарема даст ей время оглядеться, понять, кто ей друг, а кто враг, и выстроить правильную линию поведения.

Но — Алекос? Как и раньше, каждая мысль о нем вызывала бурю эмоций. Ей пришлось честно признаться самой себе, что после сегодняшнего утра она уже не может питать к нему ненависти. Евгения попыталась сказать себе то, что твердила каждый день в течение этих полутора лет: «Этот человек убил Халена. Своей рукой он убил моего мужа и царя. Он лишил народ Ианты властелина, а меня обрек на вечную печаль и унижение. Пока он жив, я не найду покоя…» Но слова, столь долго поддерживавшие в ней гнев, на этот раз упали в пустоту. Словно бы опять перед нею выросла стена, сгустился туман и, сделав очередной шаг, она еще раз вступила в новую жизнь, в которой прежние правила ничего не значили. Четырнадцать лет назад из ничего она стала олуди, а теперь другой бог, выбив из ее руки меч, низвергнул ее обратно в ничто. Евгения давно не сомневалась, что Алекос — олуди. Никогда прежде в этом мире не встречались сразу двое небесных избранников. Значит ли это, что она отныне — не олуди? Но сила ее не покинула, она по-прежнему видит и слышит!

Что ж, даже сомнение в собственной божественности ее уже не волнует. Пускай Алекос отнял то, что та ей дала: царскую власть и любимого мужа, — но он не покушался на ее гордость. А ведь именно гордость, чувство собственного достоинства и составляли весь ее багаж в тот день, когда она появилась в Ианте, у Вечного камня. Он и не сможет лишить ее самоуважения. А если попытается — жизнь в ее руках, и она без сожаления покинет этот мир, в котором для нее ничего не осталось. И все же ей хотелось думать о нем справедливо. Она еще раз представила его лицо: твердое, словно вырезанное из камня, с глубоко посаженными глазами, прямыми линиями бровей и отстраненной улыбкой, как у статуй древнеегипетских фараонов. Лицо истинного царя, доказавшего свою силу всему миру и потому имевшего право на легкую усмешку. Он вел ее по дворцу, задавал вопросы, он вернул ей единственного друга — Ланселота, — но одновременно не переставал думать о чем-то еще. Евгения вдруг осознала, что все это время считала, будто для Алекоса нет мысли важнее, чем о том, как схватить ее. Ведь сама она ни о чем кроме него не могла думать. А он, за шесть лет ставший из никому не известного варварского вождя властелином всей Матагальпы, теперь был вынужден охватывать своим взором сотни вещей и явлений. Иантийская царица с ее горсткой мятежников была для него не больше, чем крохотная заноза в пальце. Просто удивительно, что он не отмахнулся от меня, как от вытащенной занозы, подумала она.