В каждом городке олуди встречали все жители от мала до велика. Они высыпали вдоль дороги, молодые матери поднимали над головой младенцев, старики окликали ее, калеки бросались под ноги коням. Евгения попросила Нурмали достать сани. Она не могла остановиться ни в одном из селений, и не только потому, что это запрещали правила ее пути. Если б она снизошла к одному из этих людей, то не смогла бы отказать остальным, а их были тысячи! И она проезжала мимо, благословляя их обнаженными руками, пока обе кисти не отнялись от холода. Лица проплывали мимо нее вдоль грязной дороги: темные от истощения и испачканные сажей, больные и бледные до синевы, сытые и румяные… И в каждом была иступленная мольба о помощи. Она скользила взглядом по этим лицам, искренне желая, чтобы сбылись все просьбы, которые они кидали ей: просьбы об исцелении от недуга, об избавлении от страха, о деньгах, о детях, о любви, о мести… Шедизские солдаты скакали туда-сюда вдоль обочин, расталкивая скапливавшиеся впереди толпы, награждая ударами плети тех, кто пытался выбежать на дорогу, и безжалостно давя людей копытами своих огромных вороных коней. А она не имела права возмутиться и проезжала мимо, оставляя позади раненых, которых обезумевшая толпа тут же затаптывала до смерти.

Через бесконечно долгое время этот кошмар все же закончился, и дорога, сделав последний поворот, привела к Этаке. В честь олуди крепостная стена была от зубцов до земли завешена красным полотном, а над нею трепетали на ветру красные с белым оленем знамена дома Процеро. Сам он ждал ее в воротах. Она не сразу различила его среди одетых в мундиры рослых генералов и вельмож — маленького жирного человечка с маслянисто блестящими черными глазками на круглом лице, укутанного в крашеные меха, из-под которых виднелись неожиданно худые и кривые ноги. Протянутая к ней рука тоже была тощая, с раздутыми суставами пальцев, над которыми свободно болтались массивные перстни. Своих рук и ног Евгения давно не чувствовала, шуба уже не согревала, и нос наверняка покраснел на морозе, от которого она отвыкла в Ианте. И потому она с охотой оперлась на эту костлявую руку, приветливо взглянула в беспокойные глаза. Последовал ритуал представлений и славословий, во время которого царь не сводил с ее лица бегающего взгляда, бестолково изучая светлые глаза, темные брови, придававшие этому лицу выражение печальной сосредоточенности, и побледневшие губы, что улыбались ему любезно и равнодушно. На плохом иантийском языке он представил госпоже Евгении своих ближайших слуг и долго рассыпался в благодарностях Нурмали. Евгения терпела, согревала онемевшие пальцы в рукавах шубы, наблюдала, как вслед за словами царя меняются выражения лиц его придворных. Нурмали улыбался, когда остальные смеялись, и ограничивался скупым кивком там, где другие восклицали в восторге. Когда Процеро наконец замолчал, выдав напоследок какую-то плоскую шутку и выжидательно глядя на нее снизу вверх, она сказала по-шедизски:

— Рада со всеми вами познакомиться, господа. Я давно мечтала побывать в вашей прекрасной стране, и твое приглашение, государь, сделало меня счастливой. Какая красивая у вас зима! Как, должно быть, приятно пройтись по этому городу в такой великолепный день!

Процеро засуетился, со сладкой учтивостью предложил гостье проследовать ко дворцу. Телохранителям царицы с трудом удавалось держаться рядом — шедизцы окружили ее плотным кольцом и наперебой предлагали посмотреть налево и направо. Заметив, как олуди пытается через их головы разглядеть жмущихся к домам горожан, Процеро велел придворным расступиться. Улицы, по которым он вел Евгению, были перекрыты для экипажей. Несмотря на холод, все окна всех зданий были распахнуты, и отовсюду на процессию падали лепестки живых цветов. Люди кричали славу, тянули к ней руки, едва не выпадая из окон. В начале пути она услышала за спиной голос Бронка, но так и не увидела его. На главной площади подошел управитель города, преподнес кубок горячего вина с пряностями. Евгения с сожалением вернула его наполовину полным. Казалось, улицам не будет конца, но вот из-за трехэтажных жилых домов показались сложенные из крупных каменных блоков древние стены дворца.

— Красный дом давно ждет вас, моя госпожа, — прошелестел вкрадчивый голос Процеро.

Громко восхищаясь и каждую минуту задавая вопросы, Евгения проследовала в ворота, под двумя металлическими решетками, через узкий мрачный коридор, где на каменных стенах тускло поблескивали боевые топоры и щиты, прошла по бесчисленным заснеженным дворам, в которых ее приветствовали придворные дамы в темных платьях и смеющиеся, с непокрытыми головами дети, по бесконечным анфиладам гулких сводчатых залов, поднялась и спустилась по пятнадцати крутым лестницам, двадцать или тридцать раз свернула направо и столько же раз налево. Ее спутник наконец остановился у дверей очередного здания, уходящих так высоко, что косяка было не разглядеть.

— Это ваши покои, госпожа. Сегодня вам нужно отдохнуть. А я буду с нетерпением ждать встречи с вами за завтраком.

Они раскланялись, и Процеро ушел в сопровождении сразу же замолчавшей свиты. Переступив порог, Евгения оглянулась в надежде увидеть Бронка, но его не было, и она вошла в огромный полутемный зал.

Красный дом потряс ее и отнял последние силы. Это был не дворец, а муравейник, хаотическое нагромождение зданий, построенных в разное время и в разных архитектурных стилях, соединенных сложной системой переходов. Казалось, рука ребенка-великана неглядя набросала друг на друга кучу кубиков, которые со временем неуклюже срослись, но так и не смогли стать единым целым. Проходя по богато убранным залам, она видела в углах небрежно затертую кровь. Глаза людей на картинах и узоры на коврах провожали ее острыми, как кинжалы, взглядами прятавшихся за ними соглядатаев. За каждой стеной, под полом, над потолком — всюду пролегали тайные ходы, из которых тянуло вековым холодом и пылью. Смерть кружила в каждом помещении, злоба выглядывала из-за каждого угла, недоверие и коварство сплели здесь паутину и управляли жителями этого страшного места. Оно было сотню раз проклято. Ни один человек не мог быть счастлив здесь.

Добравшись до ближайшего кресла, Евгения медленно опустилась в него, зажала меж колен ледяные пальцы. Ее все еще трясло от холода. Пеликен растерянно обратился к ней:

— Ты позволишь мне передохнуть несколько минут, прежде чем я найду здешних служителей и определюсь, кого куда поселить?

Она взглядом указала ему на стены. Он едва заметно кивнул, с облегчением растянулся в соседнем кресле. Рядом рассаживались, негромко переговаривались женщины.

Ее спальня была размером со стадион. Сквозняки свободно гуляли по ней, шевелили свисающие с далекого потолка клочья пыли, колыхали настенные гобелены. Между гобеленами и стенами на табуретах пристроились шпионы, подглядывали в проделанные в ткани крохотные дырочки. Она не представляла, как будет спать здесь. Переодевалась в ванной, единственном месте, куда не добрались чужие глаза, и легла в постель прямо в теплом халате. На кровати могли бы с удобством устроиться еще три человека, вот только заснуть им вряд ли бы удалось: от малейшего движения широкое ложе скрипело, будто предыдущие хозяева годами плясали на нем. До самого утра Евгения пролежала с открытыми глазами, глядя на прямоугольник далекого окна, за которым трепетал во дворе красный огонек факела. Только на рассвете она заснула, да так крепко, что Эвра с трудом ее добудилась.

Осунувшийся за ночь Пеликен привычно рассовывал по брючным карманам ножи. Лива покачала головой, фыркнула, и он, очнувшись, с сожалением выложил их обратно на стол. Евгения бросила на него красноречивый взгляд: «Не бойся ничего, эти люди не решатся меня оскорбить». «Но кинжал за пазухой мне не помешал бы», — упрямо ответил он.

У выхода царицу ждали Нурмали и Бронк. Увидев старого друга, Евгения расцвела в улыбке, и в ее голосе зазвучали душевные ноты, которых Нурмали еще не слышал.

— Царь ждет вас в малой столовой, — сказал он. — Пройдемте.