— Мне любопытно посмотреть. Ваша работа, что находится в доме губернатора, меня восхитила. Она великолепна! Хотелось бы знать, каков диапазон таланта такого художника.
Галькари принял комплимент и с достоинством поклонился. На его красных губах даже мелькнула улыбка. Он подвел царицу к закрытому мольберту, осторожно снял тонкую ткань.
Эта картина изображала Сета, персонажа столь же классического, как Вакх у художников эпохи Возрождения. Сет был одним из героев народной мифологии — юный пастух, прекрасный как весеннее утро, прославившийся любовью к девушкам и игрой на флейте, которой он заманивал их на свой луг. Никто уже не помнил, существовал ли Сет на самом деле. Его имя стало символом юности и плотской любви, и художники не уставали тиражировать сюжеты с участием этого хрестоматийного героя. Однако Евгения поняла, почему Галькари опасался, что его картина ей не понравится. Он изобразил юношу, почти мальчика, сидящим на камне посреди луга. Луч света, точно от луны или лампы, освещал его сбоку. Плащ не столько скрывал, сколько подчеркивал красоту обнаженного молодого тела, на темных кудрях кокетливо лежал венок из листьев. В откинутой руке Сет держал блюдо с фруктами, а другую, с чашей красного вина, протягивал к зрителю. На втором плане резвились антилопы и сливались силуэты пляшущих юношей. Лукаво склоненная голова юноши, его загадочная манящая улыбка, тщательно выписанные фрукты и стыдливо размытые фигуры второго плана — все в картине, будто смеясь над классикой сюжета, было пропитано сексуальностью, в которой девушкам не нашлось места.
Художник не сводил глаз с царицы, и его бледные щеки вспыхнули, когда она высказала свое мнение.
— Он прекрасен. Это шедевр, по-своему не хуже «Битвы 2418 года». Но найдется ли на него покупатель?
— Найдется ли? Картина еще не окончена, но уже сейчас я получил не меньше пяти предложений на нее. Думаю, что смогу продать ее за пятнадцать тысяч росит.
— Пятнадцать тысяч росит! — Евгения была потрясена. — Неужели есть люди, готовые заплатить столько за… за этого Сета?!
Галькари рассмеялся, потер руки.
— В Дафаре таких немало, моя госпожа. Да и в Киаре такое искусство пользуется популярностью. Может быть, вы захотите его купить? — с усмешкой спросил он.
Евгения ответила такой же усмешкой.
— Я бы с радостью, но, боюсь, муж не одобрит.
Художник, продолжая тихонько посмеиваться, провел царицу в соседнюю комнату и показал свои лучшие работы.
— Что поделаешь, в наших краях мало настоящих знатоков. Эти картины не оценили по их достоинству, поэтому они хранятся здесь вместо того чтобы украшать дворцы. Я буду счастлив, если вам что-либо приглянется.
Его беззастенчивая манера говорить о деньгах несколько коробила, однако талант Галькари не подлежал сомнению. Евгения равнодушно прошла мимо полотен, на которых торжественно, подобно земным мадоннам, восседали и вздымали руки олуди прежних времен. На взгляд царицы, Галькари лучше всего удавались батальные сцены, а также изысканные и реалистичные картины городской жизни. Она долго любовалась панорамой городского рынка, что начиналась справа с фигур двух философов, ведущих диспут под зависшим над ними утренним облаком, и заканчивалась слева группой уставших и довольных торговцев, несущих толстые кошельки в освещенный факелами трактир. Это было масштабное полотно, с сотнями действующих лиц. Оно понравилось Евгении своим жизнелюбием и многозначностью.
— Вот то, что я хочу купить.
— А как же ваши сестры-олуди? Они вам не понравились? В каждую из них я вложил немало труда.
— Простые люди нравятся мне гораздо больше. Сколько вы хотите за эту картину?
— Столько же, сколько за «Битву под Дафаром», — тринадцать тысяч.
Евгения подняла брови, но не стала возражать.
— Пусть будет тринадцать, но с условием. Вы ведь работаете по фреске? Я приглашаю вас в Киару сделать роспись входного коридора на ипподроме.
Галькари казался заинтересованным.
— У вас уже есть идея для такой работы?
— Это полностью на вашем усмотрении.
— Я буду счастлив прибыть в Киару, как только закончу Сета. И быть может, мы еще встретимся на днях в долине, госпожа. Вы ведь останетесь на праздник?
Евгения в досаде щелкнула пальцами. Она совсем забыла, что послезавтра начинался веселый праздник Сета. Ей никогда еще не приходилось встречать его в Дафаре. И пусть город ей не нравился, но внизу, в долине, эти праздничные дни должны быть особенно хороши.
Только иантийцы, которым природа подарила прекрасный климат и взяла на себя основные труды по облагораживанию земли, могли позволить себе в разгар лета неделю праздного веселья. Это было время всенародных гуляний. Горожане семьями выезжали на природу, раскидывали шатры по берегам рек и озер. Крестьяне забрасывали свои мотыги, доставали припасенные несколько лет назад бочонки с вином и закалывали теленка. Даже рабочие и мастеровые прекращали трудиться и вместе со всеми отправлялись пить и плясать. Не везло в дни Сета только полицейским, обязанным удвоить усилия по охране городов и селений от воров, которые, конечно же, не сидели без дела. Это был праздник лета и любви. Многие обрученные подолгу ждали его, чтобы сыграть свадьбу. В любой роще можно было наткнуться на обнимающуюся парочку, и никто в эти дни не смотрел косо на открыто целующихся влюбленных. Во фруктовых садах под Киарой Ханияр со своими помощниками возносил благодарственные молитвы духам земли, приносил им в дар фрукты и ягоды, и по всей стране служители культа делали то же самое, отдавая в жертву земле то, что она щедро дарила людям.
Хален и Евгения обычно проводили это время в царском домике в Хадаре либо на вилле неподалеку от столицы. Общий праздник был вместе с тем и глубоко личным, семейным торжеством для большинства иантийцев, и пока одни пировали и плясали в большой компании, другие предпочитали уединиться с близкими людьми.
Было бы прекрасно задержаться здесь хотя бы на первые пару дней, к тому же Евгении казалось, что уезжать из такого красивого места накануне важного события просто невежливо. Наверняка жители Дафара уверены, что царская чета останется праздновать с ними.
— Возможно, мы и впрямь еще увидимся, — сказала она. — Сегодня я пришлю за картиной. Да, еще кое-что, — вспомнила она. — За долиной, слева от дороги, есть пещера с древними рисунками. Посоветуйте мне художника, который мог бы сделать с них копию.
— Зачем вам это убожество? — удивился Галькари.
— Это не убожество, а творчество наших с вами предков. Вы же учились своему мастерству на образцах, оставленных вашими предшественниками. Вся наша живопись в каком-то смысле вышла из этих наскальных рисунков.
Галькари поцокал языком.
— О каких предках вы говорите? Те дикари, что оставили примитив в темной пещере, не имеют ни ко мне, ни тем более к вам никакого отношения. И зачем копия? Неужели вы, — он сделал большие глаза и даже театрально закрыл лицо испачканной в краске рукой, так что остались видны одни брови, — неужели вы хотите и эти первобытные каракули перенести на ипподром?
— Не будем спорить об этом, — сказала царица. — Прошу вас, пошлите кого-нибудь из своих учеников в пещеру с наказом перерисовать все изображения, что там есть, включая и современные рисунки на камнях. Если мы уедем к тому времени, как они будут готовы, перешлите их в Киару через губернатора.
Галькари молча поклонился, проводил ее к двери.
Оказалось, у Халена и в мыслях не было уезжать до начала праздника. На следующий день Евгения встретила Сериаду, Айнис и Камакима — они присоединились к Фарадам специально в честь праздника Сета. Через день рано утром шумная кавалькада всадников и украшенные лентами экипажи отправились в загородную резиденцию губернатора. Чтобы дать проезд царскому кортежу, полиции пришлось разгонять толпы горожан, которые тоже спешили покинуть город.
Губернаторская вилла находилась на противоположном от города склоне долины. С балконов дома долина казалась чашей, края которой обрамляли невысокие, наполовину выветрившиеся горы. Внизу были беспорядочно разбросаны сады, виноградники и луга. Над ними парили орлы, и иногда облака опускались ниже уровня скалы, окутывая долину дымчатым одеялом. Несколько деревьев, уцепившихся корнями за край обрыва, возносили над домом искривленные стволы, и в их кронах круглые сутки шумел ветер. С другой стороны дома простиралась ровная лужайка, а дальше начинался густой лес, поднимавшийся в горы. Через лужайку струился быстрый холодный ручей, обогнув ограду, падал с обрыва вниз и разбивался о камни сверкающими брызгами. Вскоре на темно-зеленой траве расцвели расписные шатры. Их полотнища надувались под ветром, вокруг кивали синими, желтыми, алыми головками цветы.
