Наша компания разрослась. В основном это бывшие военные и люди, не желавшие подчиняться воровским законам зоны. И вот я лежу на нарах и, полуприкрыв глаза, слушаю очередную историю из прошлой жизни арестантов.

–

В ноябре, как только выпал снег, давай нас гонять на лыжные марш-броски, – рассказывал бывший командир стрелкового взвода из Де-Кастринского укрепрайона Андрей Воронин.

Кстати, сидел он по 58-й статье за контрагитацию. А где и что он ляпнул не так, красный командир и сам до сих пор понять не мог. Правда, был у него один грешок – переспал несколько раз с женой комиссара роты. А за всё надо платить. Вот и заплатил молодой красавец комвзвода за любовь пятью годами своей жизни.

–

Наш комполка товарищ Романовский ничего не объясняет. Твердит одно и то же: «военная тайна», – продолжал свой рассказ Андрей. – И вот двадцать третьего января тридцать второго года построили весь наш четвёртый Волочаевский полк на плацу, а вместе с нами и артдивизион из второго артполка. Сообщили, что мы походным маршем выдвигаемся на Де-Кастри.

– Чего ж вас туда? – заинтересовался я.

– Японцы, – заговорщицки ответил Воронин. – Командованию стало известно, что японцы весною затевают в этом районе какую-то пакость. А войск-то здесь кот наплакал. Вот нас полторы тысячи штыков и бросили туда в самые морозы и метели. Чтобы, значит, до ледохода мы могли там оборону наладить.

– Ну и как вы дошли? – продолжал я задавать свои вопросы.

– Дошли. Все в целости и сохранности. Двадцать третьего января вышли, а двадцать третьего февраля были в Де-Кастри. Ни один не поморозился. А ведь шли не налегке. Орудия артдивизиона товарища Хетагурова, обоз с продовольствием и боезапасом. Восемьсот вёрст по торосам и морозу.

– Не вы первые, – вспомнив зимний поход командарма Тряпицына, проговорил я.

– Как это не мы, как это не мы? – загорячился Андрей. – Нам говорили, что до нас ещё никто не ходил.

– Ходил. А был это партизанский командир Яков Тряпицын. В девятнадцатом году он за три недели дошёл до Нижнетамбовского, а на четвёртую уже Циммерма- новку взял.

– Не знаю никакого такого Тряпицына. Выдумываешь ты всё. Я и про командира-то такого никогда не слыхал.

«Я тоже когда-то о нём ничего не слышал, – подумал я, – пока лично не познакомился». Но спорить с Ворониным не стал. Зачем?

– Был такой командарм, – откуда-то из тёмного угла услышал я слова поддержки.

Мне стало интересно и я попытался узнать голос – сослуживец всё-таки.

– Партизанил я в евонной армии. До самого Николаевска дошли тогда, заняли его. А весной, когда японцы полезли, приказал Тряпицын спалить город.

– И что? Спалили? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Спалили, – подтвердил рассказчик. – Дотла спалили, а мирный люд через тайгу на Керби угнали.

– А что дальше было?

– В Керби переворот случился. Командарма Тряпицына вовместях с его полюбовницей Нинкой и всем штабом расстреляли.

– Это за что же так круто?

– Крови на них невинной шибко много было. Вот и не выдержал народ.

В бараке наступила тишина. Я же думал о превратностях людских судеб. Вот, например, этот мужик из темноты, наверняка мы с ним встречались во время тря- пицынского похода. И вот судьба свела нас вновь. Мне стало интересно, а встретив Ивана Зимина, узнал бы я его? Сколько сейчас ему годков? Уже около сорока, наверное.

Память накрыла меня своими лёгкими крыльями и унесла в прошлое.

Если вдуматься, я-то уже четвёртую жизнь живу. А самое большее их, говорят, у кошки – аж семь. Сколько их предстоит прожить мне?

Самое обидное то, что я хотел попасть в прошлое, чтобы вернуть назад свою любовь и друзей, а вместо этого, словно проверяя на прочность, меня бросает из огня да в полымя. И вот теперь я в робе арестанта строю свой родной город.

О строительстве Комсомольска я много читал книг и видел фильмов. Но как всё это далеко от того, с чем я столкнулся на самом деле. Да уж постарались идеологи облагородить прошлое. А может быть, так и надо?

Зачем нам, живущим в счастливом завтра, знать, что наш город стоит не только на энтузиазме комсомольцев- добровольцев, но и на костях безвинно осуждённых и загубленных судьбах поколения тридцатых-сороковых. Поневоле приходит ассоциация с творением Петра – городом на Неве. Стоит ведь красавец, радует нас своим великолепием. А кто сосчитает, сколько людских жизней стало фундаментом этой роскоши?

Постепенно мои мысли перетекают к воспоминаниям более приятным. Луиза, любовь моя, где ты, что с тобой? Ради тебя я вернулся в это суматошное время. Суждено ли нам встретиться?

Мы с Селютиным, надрываясь, тащим бревно. Он шагает впереди, я позади. У меня такое впечатление, что бревно я несу не с Селютиным, а с самим Владимиром Ильичом на кремлёвском субботнике.

–

Послушай, комэск, – хриплю я ему. – Тебе не кажется, что мы попали на вечный коммунистический субботник.

–

Меньшиков, зараза, гнилое сукно для мундиров закупил, – поворачивает голову Селютин. – Ужо я его, вора, проучу как следует.

От неожиданности бревно валится с моего плеча. Я трясу головой, пытаясь сбросить наваждение. На меня щерится своими кошачьими усиками сам царь Петр.

– Ваше Величество, – лопочу я.

–

И ты вор, – длинная рука царя обличающе направлена в мою сторону. – Пошто девку-красавицу у меня умыкнул?

–

Не по злому умыслу, по простоте душевной, – оправдываюсь я, не понимая о чём речь.

–

Девка-ягодка постелю бы мою по ночам своим телом согревала, а ты её себя полюбить заставил!

Что за чертовщина? Ещё с царями я за девчонок не спорил.

Наш разговор прерывает выпорхнувшая из розовой дымки Луиза.

–

Люб он мне, мин герц. Только его я быть поклялась пред оком Всевышнего. Не погуби наши души, любви жаждущие.

Я тупо молчу и таращусь на происходящее.

–

Благодари свою заступницу-графинюшку, пёс безродный, – поворачивает ко мне свои усы Петр.

Я валюсь на пол и обнимаю колени графини.

– Всепокорнейше благодарствую, милостивица, – несу я какую-то несусветную чушь.

Луиза склоняется ко мне. Её роскошные локоны мягко щекочут мне губы. Я схожу с ума от аромата, исходящего от её тела.

– Помни наш уговор, – шепчет она. – Как только пройдёшь пятый круг, Бог соединит наши души. А теперь вставай, не время спать.

Я открыл глаза. По телу крупными каплями катил пот. Приснится же такое! Не пойми, что и для чего. А может быть, для чего? О каком пятом круге пыталась мне сказать Луиза? Если это круги ада, то в первом я уже нахожусь. Какими же, интересно, будут остальные?

Мои размышления прервал шорох осторожных шагов. Я насторожился. Уж не по мою ли душу?

Лёгкое поскрипывание приближалось. Я бесшумно скатился с нар и затаился. Точно! Шаги затихли рядом с моей лежанкой. Раздался короткий посвист разрезанного воздуха, и со стуком металл, вошёл в деревянное ложе.

Пока убийца недоумевал, я, ориентируясь по смутному очертанию, приложился ему между ног, а затем кулаком в голову. Раздался сдавленный всхлип, и тело неизвестное покорно сложилось и опустилось на пол.

Я выдернул из нар заточку и похлопал по физиономии отключившегося. В смутном предрассветном мареве я разглядел, как у нападавшего задёргались веки и открылись глаза. Личность была мне не знакома.

– Ты кто? – спросил я его полушёпотом.

– Филька Резак, – так же шёпотом ответил пленник, не отпуская рук от ушибленного места.

– За что же ты меня так не любишь, Филя? Может быть, я у тебя девушку увёл или, может быть, на дискотеке штиблеты испачкал?

Филя виновато молчал и учащенно хлопал веками. Его поведение говорило о том, что он раскаялся и готов к сотрудничеству. Вот только не знает с чего начать. Конечно, факту такой дружелюбной покладистости способствовала подставленная под кадык заточка. Но, в конце концов, не это главное, а важно то, что парень всё осознал.

– Начни сначала, – по-отечески посоветовал я ему.