Попав на свежий воздух, я чуть не ослеп от яркого солнечного света.

– Ходи давай! – подтолкнул прикладом конвоир.

Сидя на корточках в толпе обысканных бедолаг, я с интересом смотрел на берег. Это совершенно чужое место не наводило ни на какие сравнения с моим родным Комсомольском. Дичь и глушь.

– Вы прибыли на Комсомольский пересыльный пункт, – раздался голос начальника конвоя. – В пути следования правила простые: шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх – воспринимаются конвоем как попытка к бегству. В таких случаях огонь на поражение открывается без предупреждения. Счастливого пути, граждане бандиты и враги народа!

– Он ещё и шутит, сучонок, – проскрипел зубами ко- мэск. – Попался бы он мне в бою.

– Бросьте, – передёрнул плечами комбриг. – Это он от скудоумия.

И нас повели.

Вокруг бурлила жизнь! Надо отдать должное, везде, где мы проходили, работы велись энергично.

– Во комсомолия даёт! – восторженно произнёс лётчик Сашка. – Даёшь Комсомольск! – задорно крикнул он встречной группе рабочих.

И тут же получил от конвоира по зубам.

– В строю не разговаривать, – сопроводил пояснением свой воспитательный процесс конвоир.

Так всё это было обыденно и буднично, как будто он только что не предал унижению гордое творение природы, а шлёпнул отставшую от стада корову.

– Послушайте, комбриг, – обратился за разъяснениями Абрам. – Город назвали Комсомольск, так?

– Так.

– Строят его комсомольцы, так?

– Так.

– А что же тогда здесь делает бедный еврей? Я ведь уже давно не юного возраста. Хотя, с другой стороны, мне было бы лестно.

– Дорогой Сруль Исаевич, вы всё очень верно подметили. Но причина до банальности проста. Уже на следующий год после открытия стройки здесь осталось меньше половины добровольцев.

– Неужели-таки повымерли? – всплеснул руками еврей.

– Кое-кто и умер, а остальные полетели в тёплые края. Климат, видите ли, тут не очень подходящий.

– А я так верил в наши молодые кадры и в энтузиазм освобождённого труда, – искренне огорчился Абрам. – А тогда кто все эти люди? Неужели такие же несчастные, как и мы?

– Ну почему же, есть и вольнонаёмные и вербованные. Всяких хватает.

–

Колонна, стой! – раздалась откуда-то спереди команда.

– Кажется, прибыли, – облегчённо вздохнул кто-то.

Колонну развернули лицом в одну сторону. Перед строем появился невысокий кривоногий офицер с петлицами ОГПУ.

– Кавалерист, – прошептал комэск.

– Ноги кривые?

– Морда лошадиная.

Шутка была бородатой, но все невольно заулыбались.

Между тем «начальный» человек широко расставил свои кривульки и произнёс:

–

Вы прибыли на комсомольскую пересылку. Порядки у нас строгие, но справедливые.

–

Самые сволочные порядки на всём Дальнем Востоке, – прошептал кто-то у меня за спиной, – даже по нужде просто так не выпустят.

–

Оправление нужды и прочие потребности только по команде, – продолжал комендант пересылки. – Любое слово и приказ администрации – это закон, нарушение которого карается со всей пролетарской строгостью. Всё остальное вам разъяснят на месте. Ведите контингент по баракам, – повернулся он к своей свите.

Бараки встретили нас роем комаров и мух. Но всё же это была не баржа. Место мы заняли в укромном углу. Оказалось, что мир не изменился и за всё надо бороться. Даже за засиженный мухами угол.

–

Послухай, братва, не в хипешь, но эта плацкарта уже занята, – послышался прокуренный, с блатной хрипотцой голос за нашими спинами.

–

Конечно, занята, – спокойно полуобернулся комбриг. – Нами!

– Ну, вы в натуре на шухер нарываетесь, – продолжал сверкать фиксой молодой арестант. – Здеся при каждых отсидках сам Ливер останавливается. Можно сказать, это его личные апартаменты.

– В стране победившего социализма всё общее, – произнёс я внушительно, – а тем более цугундер. Уж этой-то жилплощади государству для своих подданных не жалко. Интересно, как тут мог проживать на прошлых отсидках Ливер, если город начали строить всего лишь год назад?

– А что, гражданин Ливер и сейчас здесь? – поинтересовался комбриг.

– Стал бы я с вами базлать, – ловко сплюнул на пол фиксатый.

– Вы, пожалуйста, извинитесь за нас перед этим гражданином, – продолжил комбриг, – и попросите его на этот раз подыскать себе другое место.

Фиксатый от неожиданной наглости оппонентов на несколько мгновений остолбенел. А мне данная ситуация напомнила далёкий восемнадцатый год, когда шайка пьяных анархистов пыталась выселить нас из купе.

– Э, ханурики, вы никак меня только что послали на … ? – ляпнул он первое, что пришло на ум.

– Какой догадливый, – притворно удивился комэск.

– Доброго пути тебе, парень, – подтвердил я указанное направление.

Несколько минут урка высказывался на непереводимом лагерном фольклоре. Смысл его речи сводился к тому, что он имел беспорядочные половые связи со всеми нашими родственниками и даже домашними животными, а мы попали, и очень круто.

Его словоблудие прекратил лётчик Саша.

– Слушай. Надоел. Все полы тут слюнями забрызгал, – и мощной правой отправил парламентёра за приграничную территорию.

– Политические наших бьют! – раздался истошный вопль одного из урок.

– Врагов народа на перо! – поддержали его другие.

Что тут началось! Дрались все. В наносимые по челюстям и рёбрам удары каждый вкладывал всю накопившуюся за время нечеловеческих унижений и мытарств злость.

Мы стояли стеной. Один лишь Абрам в силу своей сугубо гражданской профессии не мог принимать участия в боевых действиях. Но он оказался незаменим в группе поддержки, и его меткие высказывания выводили врага из себя и слепо бросали на наши кулаки.

– Мать вашу перемать! – растерянные крики конвойных только подзадорили беснующуюся орду. И драка вошла во вторую фазу. Ввиду того, что все колюще-режущие предметы были предусмотрительно изъяты, в бой вступила тяжёлая артиллерия в виде досок от нар и прочего подручного материала.

Это надо было видеть! Только русский человек может так самозабвенно снимать накопившийся стресс. Все свои невысказанные обиды и ненависть к прошлым вынесенным унижениям и страхам арестанты выплёскивали на себе подобных.

Но конвой тоже был не лыком шит. Опыт в подобных мероприятиях, похоже, имел. Забухали выстрелы. С потолка и стен в разные стороны полетели щепки.

– На пол, сволочи! Следующий залп будет ваш! – раздался усиленный рупором голос.

Толпа словно нехотя стала валиться на залитую кровью и соплями землю. Когда все дышали носом в пол, в бой вступила лёгкая кавалерия. Злые надзиратели под прикрытием своих товарищей с оружием ворвались в барак и стали учить уму-разуму всех, кто попадал под горячую руку. Досталось и мне. Итогом сражения явились несколько вытащенных на улицу тел и наше окончательное закрепление на занимаемых рубежах.

Фиксатый, зияя тёмным провалом на месте бывшей фиксы, прошепелявил:

– Ну, суки политические, умоетесь ещё кровушкой. И ты, Вурдалак, попомни, братва измен не прощает.

Ого! Меня, оказывается, неплохо знают. А каких измен? Ах да, я ведь сижу по обычной уголовной «баклан- ке»! Значит, по всем понятиям должен был встать на сторону правильных пацанов.

–

Чегой-то ты там просипилявил? – притворно приставил ладонь к уху лётчик Сашка. – Иди сначала зубы вставь, а потом милости просим на переговоры.

После этой стычки население барака разделилось на два лагеря. Все нормальные мужики переселились в нашу половину, а блатные обосновались под крылом Ливера и его подручных. В бараке наступило временное перемирие.

Руководство пересылки, опасаясь, что возникшие противоречия перерастут в настоящую войну, постаралось как можно быстрее отправить нас по лагерям.

Таким образом, через неделю я оказался в четвёртом отделении Дальлага. Вместе со мной в этот лагерь попали лишь один лихой рубака Селютин да еврейский человек Сруль-Абрам. Остальных арестантская судьба разбросала кого куда. Кого в Нижнеамурлаг, кого в БАМлаг, кого на Сахалин.