– Да-да. И тебе привет, Грейс. Как твоё выступление?

Да, у Дилана есть этот императив к самовыражению – эту восприимчивость к любым изменениям чувств другого, то бишь чувственность и чувствительность. Чтобы владеть техникой рисования, необходимо тонко чувствовать человеческие души (это значит – разбираться в литературе). Почти что невозможно рисовать человека, не зная, что скрывается под его кожей. Какие органы, сухожилия, мышцы и связки. И лицо необходимо рисовать, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что происходит в человеческих душах. И Дилан это знает. Неожиданно звонит мой телефон (личный маячок, кравший информацию обо мне, ей богу, не люблю телефоны), и Кэррол говорит в трубку на другом конце Портленда:

– Грейс, поезжай к дому Виктории.

Я настораживаюсь:

– Ты говоришь о моей сводной сестре? Что-то произошло? – я не ожидала услышать подобную просьбу о той девушке, которую видела всего однажды.

– Надеюсь, ничего серьезного, – отвечает она беззаботно, не тревожась ни о чем и ни о ком, но я слышу через трубку фоном нервозный голос Майка; все же Виктория – его дочь от первого брака.

Я прошу прислать мне адрес сестры. Когда я удивляю известием друзей, Дилан кладёт обе руки на стол и внимательно изучает обстановку.

6

Грейс

Полицейская сирена одиноко разрывает воздух, звуки прибоя. Я вжимаюсь в спинку сиденья вместе с Логаном и немым взглядом умоляю друзей ехать быстрее; мать так и не объяснила, что произошло, и я тоже не могу. Мотаясь по извилистым склонам, мы проезжаем кварталы, которые этой ночью подобны туманному Константинополю в тенях. Заворачиваем за угол улицы, и перед нами открывается вид на площадь соседской общины, куда выходят палисадники домов, залитую светом ярких фар, звуками новых сирен. Логан останавливает автомобиль, оборачиваясь ко мне всем телом. Но я лишь выбегаю на улицу, захлопывая дверцу так, что тонированные задние стекла звонко дребезжат. “Ничего серьезного?” – судорожно спрашиваю я в ужасной, пугающей атмосфере. В очередной раз мне позвонил Майк, и я пообещала ему не бояться полиции, ибо они слишком некомпетентны ни для исполнения своих угроз, ни для справедливого раскрытия дела. Мне было важно увидеть случившееся собственными глазами.

Шумно. Небольшая толпа собралась возле дома; полиция не подпускает их близко. Стремительно пересекаю площадь и натыкаюсь на руку мужчины средних лет в форме.

– Полегче, девчонка. Это место самоубийства, – рыжие усы над его верхней губой поддразнивают, извиваясь в движении.

Самоубийства…? Дух опускается ниже, куда-то прямо в пальцы ног, а мышцы живота стягивает сильнее. Впиваюсь ногтями в свою ладонь, чтобы проверить, реальность ли это. Я оборачиваюсь в поиске поддержки друзей, и ближе всех обнаруживаю знакомые фиалковые глаза.

– Это моя сестра. Немедленно пустите меня! – требую я. – Ее отец уже едет сюда из Портленда, и это займет несколько часов! – Рыжик оборачивается на вышедшую женщину-детектива с кофе в руках, жестом указывает на меня (я уже не вижу никого из своих друзей; мои мысли обратились в квинтэссенцию из обязательств перед тонкой душой Майка).

Детектив без промедления позволяет мне зайти на территорию дома. Неожиданно для всех, и даже для самой себя, я стремительно пробегаю изумрудный газон кузины и влетаю в дом. Я не откликаюсь на голос детектива, в беспамятстве взбираюсь по миндального цвета спиральной лестнице на второй этаж-чердак. Внизу слышатся громкие голоса. Здесь лишь одна большая комната, на полу сор и жутким образом раскиданы вещи; я задыхаюсь, когда впервые после гибели отца вновь сталкиваюсь со смертью. Тело крашеной блондинки двадцати пяти лет висит на люстре и резко контрастирует с наполненной светом комнатой. На запястьях Виктории я замечаю крепкие следы от стяжек, но вот меня уже выволакивают из комнаты.

***

Я сижу в комнате полицейского участка: серебристая мебель, такое же стекло, одинокий стол и два стула напротив.

– Вероятнее всего, она повесилась, Грейс, – пожилой следователь перешёл со мной уже на «ты». Чувствую, как ком бесконечного напряжения постепенно проходит по глотке вместе с тёплой водой. – Все улики указывают на это, точнее, их абсолютное отсутствие.

– А что до явно насильственных следов на кистях Виктории?

– Сама себя привязала.

– Вы видели погром в ее комнате, она защищалась! – вскрикиваю я; это вопрос справедливости.

– Она могла это устроить и сама.

«Что вы за подонки», – подумала я. Но чего я могу ожидать от семидесятилетнего шерифа, который занимается вышиванием крестиком на рабочем месте? Такой уж это городок (ведь даже если со мной произойдёт беда, я тоже не обращусь к властям). Я помню, как однажды заявила в полицию о краже, на что шериф мне ответил: «Я более чем уверен, что тебе это просто кажется. В моем городке никогда никто не крадет друг у друга» – вот что сказал мне престарелый сотрудник. «Милочка, отоспись, и утром найдешь потерянное. Твой юный ум фантазирует». Некомпетентные правоохранительные органы.

Звёздная ночь

“Тело, душа, ум. Телу принадлежат ощущения, душе – стремления, уму – основоположение”. Ночь чувствовала себя раздавленной этой мрачной тишиной и красотой предрассветного часа, чувствовала, что хочет быстрее увидеть её вновь. Ночь помнила каждое начало и каждое падение.

Грейс

Я оказываюсь в просторном коридоре. Холодной свет освещает всё по периметру, а железные стулья вдоль стен пусты. Скользкий белоснежный кафель под ногами неожиданно для меня является поводом к новой картинке перед глазами – первый раз, когда я видела Викторию. Это был семейный вечер, и она стояла прямо напротив окна с ослепительным дневным солнечным светом. Единственное воспоминание о моей сводной сестре – тот вечер. То красное платье так шло ей, а сейчас… Виктория мертва. Так странно. Мы не были близки; теперь уже у меня есть второе о ней воспоминание – бездыханное свисающее тело в полуметре над полом.

Мы проходим в общее отделение; здесь больше людей. Следователь, допрашивавший меня, скрывается в одном из многочисленных кабинетов. Подписываю бумаги, озираясь по сторонам. Небольшая группка выходит из помещения на улицу, и вот я посреди всей суеты замечаю знакомое лицо. Хоть кто-то в этом абсолютно бредовом мире! Спасаюсь от кошмара действительности, бросаясь на его плечи, не контролируя себя и проявления чувств. Дилан слегка отшатывается назад, не ожидая такой силы от меня. И вот колебания проходят, мы вместе останавливаемся на месте.

– Я понимаю, тебя ранит случившееся, – шепчет близкий друг Али.

Чувствую единственную горячую слезу, опускающуюся по моей щеке ниже. Обвиваю рукой его шею, а Дилан осторожно прикасается ладонью к моей спине, где-то прямо между лопаток. Такие успокаивающие прикосновения от почти что незнакомца. И вдруг, сражённая неуловимыми силами, поймавшими меня врасплох, я ударяюсь в слезы. Я стою и плачу, плачу, ничуть не стыдясь своих слез, и они бежали по щекам.

– Нет, я.... – замолкаю на мгновение, вдыхая взахлёб воздух, как спасение. – Мне должно быть больно, но я видела её лишь дважды в жизни. И это был второй раз. Возможно, мои слезы и неоправданны. – Мы замолчали. –  Я просто впервые со времени гибели отца столкнулась со смертью снова, – озвучила я свои мысли прямиком из дома Виктории вслух.

Ещё одна слеза, но теперь уже тонкая и тихая, опускается в тот момент, когда я отстраняюсь от Дилана. Обнаруживаю карие глаза, а моя рука локтем всё ещё опирается об его плечо. Он изучает мои черты со скорбью в глазах, а я ощущаю его дыхание. Кроме трагедии, внутри самой себя обнаруживаю дрожь и воздух в диафрагме; по крайней мере, я перестала задыхаться. Но Дилан встрепенулся, отозвав свои несказанные слова, и я в ответ отстраняюсь.

***

Ночь, переходящая в утренние часы. Мы вместе сидим на железной, жёсткой скамье.

– Виктория оставила хоть что-нибудь? – бормочет Алиша, вопрошая Дилана, перегнувшись через меня. Я вновь облокотилась о его плечо от невероятной слабости. – Может быть, записку…