27 сутки полета

…Алексей убедил меня, что нужно вести дневник.

Я отказывался, говорил, что бортового журнала командира вполне достаточно. Но Алексей сказал так:

– Видишь ли, в бортовом журнале люди пишут о том, что происходит на корабле. А не о том, что думает экипаж. Наш полет – это самое необычайное приключение в истории человечества. Его будут изучать потомки. В институтах, в школах даже. Каждая, написанная тобой страница, станет откровением для будущих поколений. И что ты хочешь оставить им? Сухие записи? Провели коррекцию? Посидели на велотренажере? Починили сливной бачок? Скучно, девушки! А вот если ты запишешь, что мы тут думали, о чем мы говорили, – это будет интересно, это будет представлять ценность…

Я спросил Алексея:

– Ты предлагаешь рассказывать все, как есть?

– Конечно же, – ответил он. – Ничего не скрывай. Допустим, твой дневник засекретят. Но лет через пятьдесят гриф снимут. И вот тогда наши мысли станут документом эпохи.

Я подумал над его предложением.

Наверное, он прав. В любом случае первый этап полета завершен, системы налажены, и теперь мы прибегаем только к мелкому ремонту да изучаем медицинские показатели друг у друга. Свободного времени стало очень много. Хватает и на то, чтобы спокойно пообщаться, вспомнить прошлое, подумать о будущем…

Меня беспокоило только одно. И об этом я без обиняков сказал Алексею.

– Слушай, – сказал я. – Мы ведь с тобой живем здесь и сейчас. Мы ведь не знаем, что будут думать потомки о нашем полете. Вдруг они сочтут его величайшей глупостью человечества? А наши с тобой разговоры станут подтверждением этой глупости?

Алексей нахмурился, но потом снова повеселел.

– Разве кто-нибудь считает глупостью экспедицию Колумба? – возразил он. – Кто-нибудь считает дураками Магеллана или Крузенштерна? Нет, ими восхищаются. Будут восхищаться и нами. Даже когда межпланетные корабли долетят до края Солнечной системы, когда на Луне, Марсе и Венере появятся гостиницы для туристов, – даже тогда наш полет будет вызывать уважение. Ведь мы были первыми. Не забывай об этом. Мы первые!

Не могу не согласиться. Мы первые! И за это нам многое простится…

28 сутки полета

…Алексей подал дельную идею. Чтобы как-то увязать одно с другим внутри дневника, нужно писать не только о том, что мы обсуждаем и о чем думаем сегодня, но и о том пути, который мы прошли, прежде чем оказаться здесь. Проще говоря, он предложил написать мемуары. Я отшутился: «Молод еще, а ранняя смерть от алкоголизма мне не грозит». А потом решил, что он, похоже, снова прав.

После первого полета, после всей шумихи, пресс-конференций, банкетов, издательство «Правда» заказало мне книгу воспоминаний. Вроде бы, все пишут, и я должен. Пошел к Каманину за советом. А он говорит: «Не беспокойся, при любом издательстве толпа голодных писателей прикармливается. Накропает какой-нибудь борзописец, а ты подпишешься». И ведь знал, о чем говорил. Так оно все и получилось.

Свели меня с таким ушлым мальчиком – Валькой Сафоновым. Молодое дарование. За него сам Голованов похлопотал. Он со мной и туда, и сюда, разве что в сортир не пролез. И все выспрашивал – особенно, за рюмкой. Потом пропал на полгода. А через полгода звонят из «Правды»: «Приезжайте за гонораром и авторскими экземплярами».

Почитал я ту книгу. Большой выдумщик оказался этот Сафонов. Изобразил меня чуть ли не вторым Циолковским. Будто я с детства астрономией увлекался, космическими полетами грезил и даже какие-то модельки под плотницким столом мастерил. И всех своих односельчан подбивал построить ракету и лететь на Луну. Откуда он это взял, ума не приложу. Но книжка многим нравится. Вот и Алексей ее одобряет. Говорит, что в ней описан не человек, а легенда. А легенда всегда привлекательнее живого человека.

Я к чему вспомнил об этом? К тому, что пора писать, как оно было на самом деле. Без ссылок на требования издательства «Правда». И без прикрас. Хоть и кажется, что биография у меня заурядная в сравнении с тем, какие грандиозные события произошли в Советском Союзе за последние двадцать лет, но и в ней есть яркие страницы – которые способны поразить воображение даже искушенных людей. В этом смысле не жалуюсь…

29 сутки полета

…Если быть до конца честным перед собой и перед потомками, то могу заявить: астронавтикой я в молодости не увлекался. И в астронавты не собирался. Потому что ничего не знал ни об астронавтике, ни о ракетах, ни о Циолковском.

А вот военным стать, офицером – это да, было. Например, танкистом.

Родился-то я в селе, на Смоленщине. Жили бедно, хоть и вкалывали. Образования толкового получить я не мог и на институты не рассчитывал. Так что теперь понимаешь, один путь был вырваться – уйти в армию. А тогда еще накладывалось предчувствие войны. Оно буквально висело в воздухе. Тревожность, словно перед грозой.

Помню, соберет отец приятелей за столом, выпьют самогона и давай рассуждать, какая у нас будет тактика и стратегия, если немцы нападут. В том, что немцы нападут, никто не сомневался. И в том, что мы дадим им решительный отпор и погоним до самого Берлина, тоже никто не сомневался. А нам, мальчишкам, только того и надо. Потому что романтика. Сидим на лавке, уши развесим. Нам хотелось быть офицерами, стрелять из всамделишного оружия, получать ордена. Нам хотелось на войну. А о том, что на войне убивают, мы не думали. Кто же верит в смерть, когда тебе нет еще и десяти? А тут и песня о трех танкистах. И фильмы соответствующие…

Позже мой старший брат стал танкистом, а меня судьба миловала. Война все-таки началась, а сокрушительного разгрома немецких захватчиков не получилось. Помню, как немцы входили в наше село. Сначала самокатчики проскочили на велосипедах. А потом въехал на улицу и остановился напротив нашего дома танк. С белой свастикой на броне. Сверху сидел танкист в черном пропыленном комбинезоне, в кожаной фуражке и в очках-консервах, какие любят мотоциклисты. Огляделся немец вокруг и заметил меня, жмущегося к веранде. Снял очки и улыбнулся. Но такой у него при этом был волчий оскал, такой холодный стальной взгляд, – что я навсегда зарекся даже думать о том, чтобы пойти в танковые войска…

Немцы, кстати, остались надолго. Мой юный биограф Сафонов написал в книжке, будто бы всю нашу семью выселили из дома и заставили жить в землянке. Это он так мое прошлое обеляет. Ерундистика, конечно. Никого немцы не выселяли – партизан боялись да и вообще. Но потесниться нам пришлось: прислали нам на постой механика Альберта. Баварец с будкой, как у бульдога. И сволочь редкая. По-русски он ни бельмеса не понимал и учиться не хотел. Потому что считал себя нашим хозяином. Пришлось отцу как-то находить с ним общий язык. Но все равно мы не знали, чего от баварца ждать. Бывало, сидит-сидит, а потом такое выкинет – только держись. Как-то Борьку, моего младшего брата, схватил, затянул шарф на шее и к яблоне привесил. Насилу откачали. Фашист, короче. Очень надеюсь, что этого Альберта наши войска потом взяли в плен и повесили…

С другой стороны, теперь-то я понимаю, что без войны не было бы советской астронавтики. Да и нашего полета не было бы. Немцы создали первые тяжелые ракеты «Фау-2» и первыми запустили их – этого из истории не выкинешь. Хоть и предназначались их ракеты для того, чтобы обстреливать Лондон, а главный конструктор Вернер фон Браун был нацистом и эсэсовцем в больших чинах, – все же роль свою они сыграли. Наши и американцы к тому времени только о ракетных ускорителях для самолетов задумывались, а тут такая дура – выше ста километров поднимается. Королев рассказывал однажды, что наши инженеры были потрясены, когда увидели эти ракеты. Говорили: «Такого не может быть, потому что не может быть никогда». Но потом опыт изучили и быстро привыкли. И гораздо лучше ракеты научились делать.