Ольга шагнула к нему, подняла пистолет и произнесла вдруг:

– Зачем же ты пришел…

Ник понял, что сейчас последует выстрел. Не до конца вырубившихся инстинктов еще хватило на то, чтобы зажмуриться, но перед этим он успел увидеть в глазах Ольги то же странное выражение, что было в них, когда она уезжала от него каких-то пару часов назад. Легкое сожаление. Досаду из-за возникшего на пути препятствия, которое придется перешагнуть.

Прошла секунда. А может, две или пять. Время то чудовищно растягивалось, то пускалось вскачь, и Ник не мог теперь трезво оценить его интервалы. Выстрела не было. Вокруг по-прежнему стояла тишина. На мгновение у Ника в голове забрезжила дурацкая надежда, что он просто уснул на пляже, солнце напекло ему голову. И все случившееся – не больше, чем посетивший его от перегрева кошмар. Что сейчас он откроет глаза и увидит перед собой бирюзовый край моря, бегущих в воду серферов с досками наперевес, Ольгу, дремлющую рядом на цветной подстилке.

Но нет, он все так же находился в круглой светлой ванной комнате с видом на море. Стоял, вжавшись спиной в стену. А ровно напротив него стояла Ольга, только теперь рука ее, сжимавшая пистолет, была опущена. И Ольга разглядывала ее с недоумением, будто нечто чужеродное, вдруг пустившееся самовольничать.

Ник не знал, почему она не выстрелила. Не знал, не последует ли выстрел через минуту. Он понял только, что ноги отказываются его держать, и медленно сполз по стене на пол. Накатила какая-то апатия. Может, последствия пережитого шока. Он ткнулся подбородком в колени и почти равнодушно продолжал наблюдать за Ольгой.

Та еще несколько секунд смотрела на стиснутый в руке пистолет. Потом перевела взгляд на Ника. На лице ее читалась лихорадочная работа мысли. Наверное, стоило бы напрячься, ведь в эти секунды Ольга явно решала его судьбу. Но Ник осознал, что силы бояться за жизнь, сопротивляться, искать выход из ситуации у него кончились. Он просто смотрел на нее из-под упавших на глаза выгоревших волос. И под его взглядом Ольга вдруг скривилась, как от боли, издала глухой сдавленный стон – кажется, злясь на себя за то, что не может перебороть эту накатившую на нее неспособность действовать. Затем стиснула зубы – и лицо ее мгновенно разгладилось, снова стало спокойным, собранным, лицом человека, твердо знающего, что он будет делать дальше.

– Поднимайся! – скомандовала она Нику.

– Что? – попытался выговорить тот.

Голос не слушался, сорвался на жалкий сип.

– Уходим, времени нет. Полис будет с минуты на минуту.

Ольга шагнула к нему, схватила за грудки и рванула вверх, а затем прикладом подтолкнула в затылок.

– Быстро!

Ник, ничего не понимая, с трудом передвигаясь на ватных ногах, двинулся вперед. Подталкивая его в спину, она вывела Ника из ванной, но после направилась не в сторону парадного входа, а дальше по коридору, к маленькой белой двери, ведущей, как сообразил Ник, на задний двор.

– Куда?.. Как?.. – выдохнул он на бегу.

– Там катер, – Ольга махнула рукой в сторону видневшегося внизу причала.

Ник замешкался на секунду. Все менялось чересчур быстро. Он еще не успел осознать, что чудом избежал гибели. А жизнь уже сделала новый виток. Он пока не вполне понимал, какой, но догадывался, что, если сейчас последует за Ольгой, дороги назад не будет.

– Ну же! – отрывисто выкрикнула та. Лицо ее раскраснелось, волосы развевались на ветру, глаза сияли.

– Я не пойду… – промямлил он.

– Останешься здесь? Мама-гречанка будет счастлива узнать, что тебя осудили за двойное убийство, – усмехнулась Ольга.

Мама…

Ник на секунду зажмурился, а затем открыл глаза и вслед за Ольгой побежал к змеящейся по склону холма, ведущей к причалу внизу белой крутой лестнице.

– Где колбаса, я тебя спрашиваю? Опять вчера своих паразитов навела и сожрали все?

Лицо у мамы Люды было перекошенное от ярости, очки прыгали на тонком вздернутом носу, короткие завитые перманентом волосы стояли дыбом. Оля не отвечала, слушала молча и смотрела исподлобья. Колбасу они с друзьями действительно вчера съели. Ну а что, надо было голодными сидеть? Оля знала по опыту, что если сама не найдет, что поесть, мать о том, чтобы ее покормить, и не вспомнит. Бывали уже случаи, когда она падала в голодный обморок в школе, потому что с утра в холодильнике не находилось ничего.

Что же касалось еды отчима Пети, то ее Оле брать вообще строго воспрещалось. Поначалу отчим еще пытался играть роль папы, но как-то вяло, скучно, а в последние годы, видимо, решил, что это ему и вовсе не интересно. В холодильнике он завел отдельную полку, провел красным маркером черту по краю и чутко следил, чтобы Оля не съела ничего из его припасов. В противном же случае хватался за ремень. Чему мама Люда и не думала препятствовать, напротив, призывала выбить из зарвавшейся засранки всю дурь. Сама же на время наказаний удалялась в комнату и включала погромче бразильский сериал.

– Я, по-твоему, деньги печатаю? А? Что ты глаза свои волчьи на меня таращишь? Отвечай!

Но Оля отлично знала, что отвечать что бы то ни было бесполезно. Мать доводы слушать не станет, только еще больше заведется. Единственным способом побыстрее закончить скандал было молчать и ждать, пока она проорется.

– Чтоб я эту шпану больше у себя в квартире не видела. Ясно?

– Ясно, – сквозь зубы процедила она.

И хотела уже пойти в свою комнату, но тут мама Люда вдруг добавила:

– А шарф мой кто опять брал, а? Я сколько раз повторяла, чтобы не смела к моим вещам прикасаться.

– Да не брала я твой шарф! – не выдержала Оля.

Ладно, пускай колбасу они съели. Но вещи матери она и правда не трогала – себе дороже, после такого проступка вообще домой лучше не приходить. И терпеть, что на нее наводят напраслину, не хотела.

– Нужна мне эта дрянь розовая.

Тут мама Люда зашлась от возмущения. Выкатила глаза, налилась красным и стала хватать ртом воздух. Оля успела испугаться, не хватит ли ее удар от такой дерзости. Но нет, мать перевела дух, картинно ухватилась за дверной косяк и заголосила умирающим голосом:

– Петя! Петя! Ты слышишь, как эта мерзавка со мной разговаривает?

Телевизор, оравший из большой комнаты: «Удар по воротам! Штанга!», замолк, и в кухню, шаркая тапками, вошел отчим. Невысокий – чуть выше мамы Люды, с намечающимся брюшком, нависшим над синими трениками с оттянутыми коленками, он подступил к Оле, сжав кулаки.

– Ты опять за свое? Хамка! Мало я тебя учил?

– Петя, я ее боюсь, – причитала тем временем мама Люда. – Она неуправляемая, она на меня нападет. Защити меня, Петя!

Отчим, сам по натуре человек не злой, скорее туповато-бездушный, находился у мамы Люды под каблуком. И, накрученный ею, должно быть, и в самом деле начинал видеть в падчерице угрозу. Он и вообще-то был трусоват, Оля помнила, как он драпал от приставшего к нему в темном парке перед домом воинственного сопляка. Зато тут, дома, в безопасности, любил построить из себя настоящего мужчину с твердой рукой.

– Ты до чего мать довела, зараза! – проорал он Оле в лицо.

– Отвали от меня, – буркнула она и попыталась проскользнуть мимо отчима в свою комнату.

Отчим, кажется, не успел еще понять, что за последний год падчерица вытянулась и вскоре должна была обогнать его в росте. По-прежнему видел в ней беспомощную девчонку. Да и сама Оля пока не осознавала, что плюгавый мужичонка не заключал в себе серьезной угрозы, слишком хорошо помнила его ремень.

– Ты на меня пачечку-то не разевай, – завопил отчим и ухватил Олю за ухо.

Та вскрикнула от боли, попыталась оттолкнуть озверевшего папашу локтем, вывернуться. Мама Люда, сложив руки на тощей груди, с удовлетворением наблюдала за происходящим, поддакивая:

– Совсем от рук отбилась. Житья не стало от этой нахалки.

Отчим за ухо подволок Олю к двери в ее комнату и втолкнул туда так, что она отлетела и ударилась об угол шкафа. Зато хоть ухо выпустил, которое тут же налилось кровью, сделалось горячим и засаднило.