Дверь на чердак девятиэтажного здания, как и люк на крышу, оказался открыт, и Лаврентий Демидович оказался один на один с небом, давящим на него низкими клочковатыми облаками.

– Вот так. С меня хватит. Пора перезапустить время. Чертова колбаса, я избавлюсь от тебя…– бормотал пенсионер, становясь на бордюр крыши.

Он смотрел на неспешно текущие акварельные разводы туч, а затем на колбасу, и чувствовал, как подобно двум краскам, грусть перетекает в ненависть и обратно и, смешиваясь, эти два чувства образуют уродливые, замысловатые узоры.

– Мужчина, прошу остановиться, это полиция, – послышался голос за спиной.

– Мы не причиним Вам вреда, – вторил другой голос, постарше.

– Я еще вернусь, – не оборачиваясь, сказал Лаврентий Демидович и бросился вниз.

Полицейские сидели в машине и молчали. Более молодой крутил ручку радиоприемника, пытаясь поймать нужную волну.

– Это ж надо, такое совпадение, – тихо произнес тот, что постарше, с седеющими усами.

– Угу, – ответил молодой, не переставая крутить ручку.

– Откуда там взялся грузовик с сеном? Ты веришь в совпадения?

– Приходится.

– Ну, вот как можно сброситься с крыши и попасть в проезжающий грузовик, отделавшись легким вывихом?

– Повезло.

– Да хватит радио мучить!

– Чего ты нервничаешь? – молодой полицейский выключил радио.

– Не люблю я, когда чего-то не понимаю.

– Чего ты не понял?

– Кому в городе, в марте, понадобилось сено?

– Мало ли, может, у кого корова дома живет?

– Тебе бы все шутить. Есть хочется, поезжай до Макдональдса, а? Мало того, что кругом психопаты, не хватало еще и язву заработать.

– У меня бутерброды есть, – молодой полицейский открыл бардачок и достал пакет.

– С чем у тебя?

– С колбасой.

– С каких пор ты стал бутерброды делать?

– Ну-у-у, захотелось краковской колбасы.

Неожиданная догадка пришла на ум усатому полицейскому.

– Слушай, ты что?

– Да нормальная она, не выбрасывать же?

– Ты мозги с утра дома забыл, это же вещественное доказательство?!

– Да чего там доказывать? У дедка по весне крыша поехала, что и без колбасы понятно и занесено в протокол.

Усатый полицейский покачал головой и отвернулся; помолчав некоторое время, он заявил:

– Ладно, давай сюда свой бутерброд.

Напарник молча протянул пакет. Некоторое время патрульные жевали молча.

– И что, они в Кракове все время едят колбасу? – несколько равнодушно спросил седой полицейский.

– Не знаю, я там не был.

– А хотел бы?

– Может быть.

Это был тот случай, когда полицейские, сидя в патрульной машине, одновременно думали о том, что, скорее всего, они никогда не побывают в славном городе Кракове.

Сцыкуала

Роман Евгеньевич никогда не плакал на похоронах. Да и вообще, он много чего никогда не делал: не размешивал сахар в жидкости более пятнадцати секунд, не наступал на канализационные люки, не брал сладкой кукурузы в кинотеатре, не отрывал хвостов крупным ящерицам, не чистил зубов на ночь, не подбрасывал бильярдный шар более чем на полметра вверх. Он педантично собирал свои табу, раскладывал их по полочкам своей памяти, тщательно протирал, проверял, все ли на месте, и неизменно любовался километром пустующих полок, на которых могло расположиться еще порядочное количество «никогда». Количество не производимых действий, в конце концов, намного превысило количество событий, происходящих в жизни активного человека. В лексиконе своего внутреннего диалога Роман Евгеньевич называл это «коллекцией пустоты»:

«Рома, ты плюнешь отсюда до забора?» – «Я никогда не плюю дальше двух метров». – Мальчик важно оттопыривает губу и добавляет новую склянку запрета в свою, пока еще небольшую коллекцию. – «Может, ты хочешь, чтобы я была сверху?» – Щербатая шлюха Милана, худая, как бездомная кошка, полна энтузиазма. – «Ну, же, Роман Евгеньевич, желаете, я пососу Ваш член? Уж извольте, я в этом деле профессионалка, и дело это люблю совершенно искренне». – Время опять носится замысловатыми спиралями. События прошлого проносятся по орбитам одна за другой. – «Эй, отмотайте пленку, я хочу посмотреть этот кусок снова!» – «Это не входит в стоимость билета!» – кричит демонстратор, но отматывает. – «Нет, Милана, я никогда в этом деле не позволяю себе вольностей, становитесь-ка задом!» – Худые руки шлюхи, покрытые веснушками, на стареньком комоде. Мужчина и женщина отражаются в зеркале и выглядят как герои старомодного триллера. Жар вагины чувствуется даже через латекс презерватива. Он никогда не обменивался жидкостью с женщиной. Не был в системе альфа Центавра. Не испытывал растянутой на десятилетия грусти анабиоза. Не держал в руках энергетического копья и не поражал им страшных созданий, приходящих из ужасов подсознания. Нет сил сдержаться и остаться в текущем измерении. Мысли прерваны стремительно нахлынувшей волной оргазма. Плоть благодарно дрожит от наслаждения, камертоном усиленная вздохами проститутки. – «Ты знаешь, твоя стабильность и предсказуемость даже возбуждает меня!» – Милана смеется, почесывая худые ляжки. –«Никогда не улыбаться в ответ». – Надежная энергетическая защита легким касанием окутывает лобные доли мозга. Пальцы привычным движением завязывают презерватив в узел. Вуаля! Цель в корзине, наполненной неприятно пахнущими салфетками. Он никогда не промахивался. Дешевый отель резонирует своими тонкими стенами с проезжающими автомобилями. Кто там сказал, что нет ничего прекраснее звездного неба над головой? Чушь собачья! Интересно, что сказал бы этот умник, подхватив венерианских паразитов. Энергетические твари, что-то вроде креветки, образуют колонии вокруг крупных нервных центров. Синапсы жертвы подают друг другу измененные сигналы. Возникает венерианский кошмар, часто использующийся преступниками для контроля. Наиболее известный случай, описанный в литературе, это когда один малый осознал себя гигантским насекомым и, заразив своих родственников венерианской креветкой, заставил их в это поверить».

– Вы тоже один из этих?

Роман Евгеньевич вздрогнул, услышав неожиданный вопрос. Задал его мужчина лет шестидесяти, с аккуратной прической и почти полностью седой бородой. Внешность, что называется, респектабельная, если б не застиранная клетчатая рубаха и чересчур сильный запах дешевого дезодоранта.

– Что, простите? – холодно спросил Роман Евгеньевич.

– Вы один из ее любовников? Не мне же мне Вам рассказывать, что несчастная была шлюхой. Но какой! – седой мужчина сделал вульгарный жест, показывая большим пальцем на одну щеку и языком выталкивая другую.

– Я бы не хотел сейчас разговаривать, если не возражаете.

– Ой, только не говорите, что Вы ее отец, – не унимался седой.

– Я не ее отец.

– Готов поставить что угодно, что его здесь сейчас нет.

На церемонии прощания вокруг могилы собрались сплошь стареющие мужчины. Каждый как будто чего-то стеснялся: кто разглядывал деревья кладбища, или делал вид, что занят своим сотовым телефоном; некоторые стояли с беспристрастным видом, засунув руки в карманы, подчеркивая, что их нахождение здесь не более чем визит вежливости. Священник с красным опухшим лицом энергично помахивал кадилом.

– Упокой боже душу рабы божьей Татьяны! – затянул он. – Для всех нас она была, есть и будет прекрасным, чутким человеком.

– Ага, – зашептал седой, – уверен, что этому алкоголику в рясе она тоже регулярно…

– Да замолчите Вы или нет?! – воскликнул Роман Евгеньевич максимально громким шепотом.

– Она всегда вкладывала душу во все, что бы ни делала, переживала за всех людей, с кем бы ее ни сводила судьба. И вот эта ее открытость, доверчивость и сострадание никуда не уйдет и навеки останется с нами, – продолжал поп.

– Действительно, каким надо обладать способностями, чтобы собрать здесь всех этих старых хрычей, – пробубнил себе под нос седой мужчина, усмехнувшись своим мыслям. – Подобный талант, к сожалению, никогда не признают как нечто выдающееся. Он всегда будет прятаться на темных дорогах, в дешевых отелях, среди сомнительных личностей, презервативов и таблеток для улучшения потенции.