День рождения. Семь лет. Вспорхнула на ноги, отбросив одеяло. Подбежала к окну. Пасмурно. Дождик шуршит. Но ничего. Лето ведь.

Шмыгнула в ванную. Умылась. Потянулась на цыпочках. Удалось рассмотреть себя выше носа. Но все равно скривила рожицу. Расчесалась.

Ждала в своей комнате каких-нибудь событий. Вошла мама, долго обнимала, и Полина стала обладательницей альбома для рисования и цветных карандашей. «Расти большая», – отчим протянул блестящий кулек с конфетами. «Спасибо», – прошептала Полина.

А потом приехала бабушка Варя, которая жила за городом, в деревне, шумела в прихожей, прижимала внучку к свой кофте, пахнущей дождем и сеном, влажными губами целовала в щеки.

– Бабушка, ура, бабушка! – восторгалась Полина, увидев на столе в кухне настоящий школьный рюкзак, не совсем новый, правда, но замечательный, цветной и с кармашками.

Все перешли в комнату матери и собрались вокруг стола, усаживаясь. И, казалось бы, и сердце, и душа Полины были уже доверху заполнены счастьем, однако торт, высокий, круглый, шоколадный, с белым кремом и надписью думал иначе.

– С… днем рождения, – прочла Полина, а мама вытирала глаза и шморгала носом.

Шумели, разговаривали, чокались.

– Тебе, Ксана, надо блюсти своего хозяина. Он – твоя надежа, – басила бабушка, раскрасневшись. – Я вот своего не доглядела. Правильно, Коля?

– Ммм. Ммм, – мычал отчим, поднимая красный стакан.

– Мама. Ну что ты. Ну что ты об этом… Давайте… Ведь у нас Лина сегодня главная.

– Ну а что Полина? – возглашала баба Варя, всколыхнув титанической грудью. – Вырастет скоро, жениха себе найдет… Дети счас быстро растут, не успеешь опомниться. Моей вот соседки дочка, Светка, так она только в десятый перешла, а как ни выгляну – она со своим Степкой в тиски стоит. А там их разбери, только стоит или…

– Мама!

Полина слушала и не слушала, зажмурившись, слизывала крем и улыбалась смешному слову «жених».

Бабушка уехала. Под вечер Полина вышла во двор. Там, в резиновых сапожках посреди лужи, стоял Котя, он же Костик, из их подъезда – пятилетний белоголовый мальчуган с круглыми синими глазами на простодушном, добром лице.

– Котя, Котя, а где твоя тетя Мотя?

– Не знаю я никакой тети Моти, – отвечал Котя, улыбаясь и разбрызгивая воду из лужи.

Ели с Котей конфеты, пока не съели половину пакета. Болтали о всяких пустяках. Полина завидовала Коте – он жил только с мамой и бабушкой, а папа у них был в тюрьме. «Его еще только лет через восемь выпустят», – говорил Котя.

– Константин, домой, – сказала голова, высунувшись из окна на пятом этаже.

Полина побродила по двору, размахивая пакетом с остатками конфет, оказалась возле стены, вспомнила, вздрогнула – то самое место. «Рисовать», – вдруг подумала она и убежала домой.

Проснулась. Темно. Интересно, сколько сейчас времени?.. Тортик! Тортик! А вдруг остался хоть кусочек?

Осторожно ступая в полумраке, Полина подобралась к родительской спальне, приложила ухо к двери, задержала дыхание. Вроде бы какие-то звуки. Осторожно, медленно приоткрыла. Какое-то сопение. Спят?.. Или уйти? Но как же хочется кусочек тортика! Полина решилась и приоткрыла дверь пошире.

В комнате что-то происходило. Девочка, оцепенев, застыла на пороге. Колеблющаяся, размытая тень отчима, нависающая над кроватью, совершала какие-то движения, сопровождающиеся скрипом, сопением и придыханием.

Наконец Полина опомнилась и, в страхе забыв о незакрытой двери, бросилась в свою комнату, зарылась под одеяло и спрятала лицо в подушку.

Полина слушала Ирину Олеговну, стараясь не пропустить ни слова. Девочке нравилось в учительнице все: одежда, голос, жесты, ее порывистость. Но особенно Полину потрясло, с каким чувством и волнением в голосе Ирина Олеговна читала стихи какой-то поэтессы. Полина не могла понять, почему ее сосед по парте при этом скучает и вертит головой.

И когда через час она шагала домой, счастливая, радуясь еще как будто бы не ушедшему лету, эти строчки все вертелись в ее голове: «О золотые времена… О золотые имена…» Она сожалела только о том, что не запомнила наизусть все стихотворение.

«Я тоже буду поэтом», – решила Полина.

Как-то в середине осени Полина сидела за своим столом и, высунув язычок, старательно выводила в прописи требуемое число строк «Мыши шуршат».

– Мам! Маам! – вспомнила Полина.

Мать зашла в комнату.

– Мама, Ирина Олеговна сказала, что завтра зайдет к нам после обеда.

– А зачем… не сказала?

– Нуу, там… посмотреть, спросить.

– Ясно. Пойду скажу Коле.

Отчим был чем-то раздражен.

Разговор перешел в спор, спор – в крики и ссору. Отчим ревел:

– А мне по… что она придет! Я тут у себя! Хочу тут пью, хочу тут ссу, а хочу – сру! Ясно?! Тебе ясно?!

Мать что-то тихонько говорила.

– А мне по… что она слышит! Пусть слышит!

Тяжелая поступь. Скрип открывающейся двери.

Полина, боясь обернуться, вжималась в свой стульчик.

Мутный взгляд сверлил ее затылок. Отчим стоял в дверном проеме, сопя и раскачиваясь. Удушающие пары заполняли комнату, слезы из глаз капали на пропись, а мыши из-под пальцев расползались в стороны.

До школы дорога была близкой: пару коротких переулков – и ты уже на школьном дворе. Но Полина разведала и предпочитала другой путь: через парк, а затем по тропинке, выводящей к школьному стадиону. Но главное – через парк. В парке была длинная густая аллея, обсаженная тополями. Эта аллея была мостом, ведущим в зачарованный мрачный замок, а тополя – богатырями, охраняющими вход. Богатыри были разного возраста: юные, постарше и совсем уже седые. А примерно посередине, с левой стороны, несокрушимо возвышался главный богатырь, самый старший, с белыми усами, бородой и белыми волосами, падающими на плечи.

И когда Полина только собиралась ступить на мост, передние воины начинали своеобразную перекличку, передавая эстафету дальше по строю:

– Кто… кто… кто… идет… идет…

– Девочка… девочка… девочка…

– ДЕВОЧКА? – вопрошал могучий бас главного богатыря. – Хм… девочку… пропустим…

Полина шагала по каменному мосту между рядами великанов, которые негромко ворчали, кто в бороду, а кто в усы:

– Пропустим… пропустим… пропустим…

А Ирина Олеговна была Золушкой, но не такой, как в той сказке, которую они смотрели однажды по телевизору вместе с тетей Анжелой. Та Золушка не казалась Полине настоящей – кукольная, искусственная, слишком яркая. А Ирина Олеговна была настоящей, хотя и скрывала это, выдавая себя за учительницу.

Полина с удовольствием рассматривала ее неброское темно-синее платье, иногда сменявшееся темно-серым, длинную, аккуратно заплетенную черную косу и блестящие черные глаза. Ирина Олеговна стремительно двигалась по классу, взволнованно рассказывала о чем-то, затем подходила к своему столу и, суетливо перебирая на столе стопки тетрадей, журнал, ручки, тихонько приговаривала:

– Собираюсь, собираюсь, собираюсь…

Затем подбегала к окну, высматривала что-то.

А карета все не ехала.

«Скорее бы уже», – шептала Полина.

Две ноги в кофейных ботиночках пробирались по узкой тропинке, протоптанной в снегу. Чуть повыше было темно-красное пальто, зеленый шарф, серая шапочка. Под шапочкой – коричневые глаза.

Метель пыталась засыпать снегом ее пальто, даже ее ресницы. Однако Полина взмахнула варежкой, и снежинки полетели по кругу. Шла дальше. По пути трогала за уши мохнатых белых зайцев, которые прискакали, чтобы поприветствовать ее. Вот она я. Фея-ветер, мадам-снег, госпожа-лед – в одном лице. И еще…

Бум! И фея-снег лежит на спине. Рядом с ней, лицом в снегу, барахтается какой-то мальчик. Оба встают, отряхиваются.