– О, Господи! Да конечно! Я знаешь, как тебя ждала.

– Знаю. Вон – детдома переполнены таких желанных, – голос девочки дрогнул от жалости к себе.

– Маленькая моя!

Ольга порывисто схватила надутую дочь и стала ее насильно обнимать и целовать.

Та отворачивалась, пыхтела и наконец, оттолкнувшись от матери, проговорила:

– Ладно уж, давай мириться, пока я добрая… Мирись, мирись и больше не дерись…

– Если будешь драться, я буду кусаться, – закончила мать.

И они, соприкоснувшись лбами, рассмеялись.

– А штраф тебе – торт. «Полено».

– Принято. Ну, поехали?

– Поехали. Как он мне осточертел, этот садик.

– Мне – тоже.

– Может бросим?

– Нельзя. Мне же на работу…

– Слышала уже. Не хочешь папу, так найди себе другого, нового. Все так делают. И работать потом не приходится.

– Что за чушь. И кто нам с тобой нужен?

– Никто. Нам просто деньги нужны и побольше.

– Ну и разговоры. И кто тебя этому учит?

– Жизнь.

Ольга в это время, за разговорами, быстро одевала девочку: розовая курточка, малиновые ботинки. А та даже не сопротивлялась, увлекшись.

– Вон, Нинкина мама нашла себе Денежный Мешок, и Нинка больше в садик не ходит. Мам, а где их находят, Денежные Мешки? А если деньги взять, а Мешок снова потерять, так можно? А то Ирка говорит, что нельзя. Может можно все-таки? Или нет? Если его потеряешь, что он, деньги назад заберет, что ли?

Так они выскочили из дома, заперли все замки, побежали к метро, и все же не решили самый больной вопрос современной жизни.

В вагоне электрички Ариша притихла, потому что была девочкой воспитанной и знала, когда можно говорить, а когда – нет.

В вагоне было много народа, ребенку было неудобно. И Ольга старалась придерживать дочку, в который раз обещая себе перевести ее в другой садик, поближе, но до школы оставалось всего пять месяцев, и отрывать ребенка от привычной среды не хотелось.

В автобусе им повезло больше, они стояли возле окна, и Ариша могла смотреть через стекло на обгоняющие их машины.

«Это как папина, – думала она. – Это, как Иришина».

И девочка мечтала, что, когда вырастет, у нее будет тоже своя машина: поярче и покрасивее.

Автобус проехал три остановки. Люди толкались, продвигаясь вперед. Наконец Ольга, подталкивая Аришу перед собой, миновала турникет и спустилась по ступенькам вниз.

Как хорошо было на воле. Здесь гулял ветер, сгибая голые ветви деревьев и кустов. Дождь перестал, и Ольга не стала доставать из сумочки ни свой зонт, ни дочкин, а просто натянула Арише шапочку пониже на уши, а себе подняла воротник.

Летом эта местность утопала в зелени, создавалась иллюзия дикой природы. Но сейчас все вокруг было сыро, грязно, и позабытые весной остатки снега у стволов упорно не таяли: серые и пористые, они походили на саму старость – надоели всем и были в тягость даже себе, мечтая, наверное, снова стать водой, вознестись в небо и слиться с дождем.

Здание садика, отреставрированное в соответствии с современным дизайном, неестественно светилось стеклом и пластиком. Летом, увитое плющом, оно так не бросалось в глаза, как сейчас, посреди этой серости. И высокий решетчатый забор, и открытая калитка в нем – все только подчеркивали грусть и уныние. Казалось даже, что снова пришла осень.

Ольга чувствовала осень душой так же явно, как запах хвои, снова повеявший на нее от этого здания.

Она, не задумываясь, достала из кармана куртки телефон и посмотрела время: доходило девять. Она опаздывала. Раздраженная, она тянула дочь за собой.

Ее обогнала машина. Такси. Даже со своей зарплатой, Ольга могла себе позволить такси только иногда, когда страшно спешила и могла потерять гораздо больше, чем плата по счетчику.

Сейчас был как раз такой случай. Она опаздывала по-настоящему.

Ольга не была теледивой, у нее не было своей передачи, и она не могла позволить роскошь конфликтовать с руководством канала.

Тяня дочь за руку, она подбежала к машине, когда из нее выходила женщина с трехлетней девочкой.

Ольга наклонилась к окошку водителя и спросила:

– Свободны?

– Да. Куда везти?

– Останкино.

– Поехали.

– Подождите немного.

Водитель с готовностью согласился и включил счетчик.

– Бежим скорее, видишь, как повезло, – Ольга потащила за руку Аришу.

И та начала упрямо упираться.

– Мама.

– Ну? – Ольга остановилась, оглянулась на такси. Машина как раз разворачивалась. – Сама добежишь?

– Ты меня не поцеловала.

– Ладно, – Ольга отчужденно, по-уличному, коснулась холодной щечки крашенными губами, но Ариша вытянула губки.

– Сюда.

Ольга коснулась и губок.

– Накрасила?

– Нет. Эта не красит. Все, беги, я посмотрю. Счастливо.

– И тебе.

– Скорее! Я опаздываю.

Ариша взмахнула ручкой и побежала. Бубенчики на ее шапочке подпрыгивали в такт.

Такси остановилось за спиной Ольги, и та повернулась к машине.

Тут сзади нее завизжали тормоза, раздался резкий шум – и водитель такси стал торопливо открывать дверцу со своей стороны.

Как замороженная, Ольга не оборачивалась.

– Смотрите, сзади, – кричал таксист, неуклюже вылезая. – Смотрите! Нет, не смотрите, не надо!

Но Ольга уже поворачивалась. Делала она это бесконечно долго, как во сне.

Синий «БМВ» стоял, упираясь помятым носом в фонарный столб. А на обочине, возле самой калитки лежала, раскинув руки, девочка в розовой курточке.

– Нет!!! – закричал пронзительный женский голос. – Нет!!!!

А Ольга не могла понять, кто это кричит.

Все остальное было, как во сне. Детская комната, чистая и светлая, просто сияла новизной. И запах хвои наполнял ее: вечный, навязчивый и мертвый.

Ольга оставалась замороженной. За это время от нее не услышали и одной связной фразы. Разум женщины был словно не здесь. Конечно она плакала, тихо, без рыданий и слов, держала в руке нервно скомканный платок, вытирала посеревшее, с нездоровыми прожилками, лицо. И никого не замечала вокруг.

Конечно, у нее были друзья, женщины и мужчины, с работы, соседи, старые знакомые, узнавшие о несчастье из СМИ. Как же, в аварии погибла маленькая дочка известного тележурналиста Андрея Гридина – эта новость обошла все газеты.

Люди приходили, уходили, кто-то оставался, кто-то помогал… и тоже уходил потом.

Что-то говорил Андрей. Она даже не слышала, не вникала, не понимала. Чувства ее умерли. Умерла она сама.

Испуганные ее видом люди спешили уйти. Андрей сам сильно переживал гибель дочери, но и он незаметно исчез. Все исчезали, словно бредовый сон.

Ольга не понимала ничего.

Сколько прошло времени? Минуты? Часы? Недели?

Ольга не отдавала себе отчет.

Очнулась она одна, в комнате перед телевизором. Там шел американский фильм, что-то фантастическое. Мальчик-робот хотел стать человеком, чтобы мама полюбила его.

И тут Ольга впервые разрыдалась, горько, в голос.

Проплакала она весь фильм, сначала в кресле, потом лежа ничком – на диване. И горе ее выливалось наружу со слезами.

Ей было плевать, как она выглядит, как живет. В мире существовали только она и тот мальчик на экране, призрачный, не настоящий.

Так она и задремала, вся в слезах и с ноющей болью в сердце.

Когда же она проснулась, то почувствовала, что может и даже должна ехать на работу.

А поднявшись, она впервые за все время взглянула в зеркало.

Нет, она не ужаснулась, а просто и равнодушно взялась за косметичку, делая это скорее по привычке, чем осознанно.

На работе, как всегда, было шумно. Ольга немного опоздала. Ей ничего не сказали. Люди громко разговаривали, но при ее приближении растерянно замолкали. Безносая старуха с косой словно оставила на ней свою тень. Окружающим людям казалось, что они сочувствуют ей и не хотят навязываться, но на самом деле они бежали от нее из страха перед смертью.