В груди что-то кольнуло, я прижала руки к серебряному свечению. Несмотря на тон, я чуяла напряжение Койота, его беспокойство, мысли обо мне, горячую досаду и отголоски боли. Мои недавние метания не прошли для него даром.

Алек кипел от ненависти. Он цедил, путаясь в словах:

– Да как ты… смеешь? Ты вообще кто? Её надсмотрщик? А Узы – твоя затея? Вот чёрт. Не понимаю, какого она повелась. Как так вышло!? Тебя и близко не было и вдруг свалился. Узы, чёрт бы их побрал. Плевать! Они ничего не изменят. Тина меня любит. Я лишь хочу поговорить с ней. Чего боишься?

Собеседник коротко и грубо рассмеялся, сказал, словно отмахиваясь от назойливой мухи:

– Просто ты меня бесишь. Плевать я хотел на твой жалкий лай. Какое там: “Любит”? По моей информации, вы даже не разговариваете!

– Ты ничего не знаешь.

– Очнись, пёсик! Ты явно не в себе. Даже бить тебя страшно, ещё коньки отбросишь. Иди, погуляй, мозги проветри.

– И оставить её с тобой, что ли? – выпалил Алек, теряя остатки самообладания. – Свихнулся здесь только ты! – он говорил отрывисто, будто накидываясь. – На чужое зубы скалишь! Кстати, Тина в курсе про твои семейные дела? Небось, и не рассказывал, как с братом обошёлся? Отца замучил! Я много любопытного узнал за сегодня, навёл справки, знаешь ли. Ну и навёл ты шороха! Как только избежал суда? И после этого смеешь тявкать? Говорят, мать вычеркнула тебя из семейного древа? Не простила за брата или рожей не вышел? Может, сволочизм – это у вас семе…

– Заткнись!

Алек точно подавился. Речь оборвалась на полуслове. В моих ушах повисла гудящая тишина. Я в волнении переступила с ноги на ногу, не в силах решить – подойти или остаться в тени.

– На колени упал и извинился, придурок! – зарычал Павел. Узы пульсировали светом. Койот что, применил силу?

– Из-звини, – сказал хрипло, точно задыхаясь. – Отпус-сти…

Я не сразу поняла, что говорит Алек, так сильно интонация отличалась от недавнего тона.

– Свободен, – произнёс Павел, спустя несколько секунд. И холодно добавил: – Чеши отсюда, рыжик. А то ещё чего попрошу, ведь не сможешь отказать.

– Тварь, – шептал озлобленно Алек. – Я это так не оставлю! Подожди. Она поймёт, с кем связалась. Подожди…

Голоса утихли. Донеслась быстро удаляющаяся неровная поступь Алека. Я уже было бросилась за ним с другой стороны дома, но споткнулась на первом же шаге и едва не потеряла равновесие. На меня, словно кто-то своротил заглушки с кранов, обрушилась чужая горечь. Узы пылали. Я зажмурилась от непереносимости чувств. Сердце зашлось испуганной дробью, а Лиса жалостливо заскулила.

Сплошное гнетущее горе. Узы засветились от красного к густо синему, передавая мне чужие эмоции. Откуда-то я знала, что ко мне они не имеют отношения, но чувствовала их ярко, как свои.

Сплошное море печали и безысходности от которых леденеет нутро.

Вдруг всё закончилось – также неожиданно, как и началось, словно Павел, очнувшись, перекрыл поток своих чувств.

Но теперь невозможно было уйти и оставить его одного. Узы тянули за собой.

Я подошла, глядя на узкую спину. Койот неподвижно глядел в темноту переулка, где скрылся Алек, и, кажется, не замечал ничего вокруг, погружённый в свои печальные мысли.

Когда я обняла его напряжённую спину, Павел не вздрогнул и не обернулся, но мышцы под моими руками напряглись, точно по ним пустили электроразряд. Я сцепила пальцы, обнимая крепче, уткнула лоб ему в плечо и закрыла глаза. На душе стало спокойно, точно нас двоих обернул невидимый тёплый кокон, а все вопросы и волнения: про Алека, про прошлое, про всё на свете – остались снаружи.

– Ты был прав, – прошептала я, не открывая глаз.

С минуту держалось молчание. Наконец, Павел глухо спросил:

– В чём?

Я улыбнулась ему в спину:

– Это действительно чем-то похоже на то самое чувство…

Павлу понадобилось несколько минут, чтобы опомниться. И первое, что он сделал – это принялся ругать меня за отсутствие уличной обуви и подходящей одежды. Он чуть ли не пинком спровадил меня домой и наказал выпить чаю с мёдом и отлежаться в горячей ванне. Я так смущалась своего порыва обняться, что ни о чём его не спросила, а, вернувшись домой, покорно выполнила все указания.

Когда, наконец, проверив ночник, забралась в кровать, то окинула мысленным взором день с самого утра и поразилась, сколько всего можно пережить меньше чем за сутки.

Сквозь дрёму я подумала: “Если так насыщенно проводить каждый день, то неделя покажется годом. А год – веком. Не слишком ли много для меня одной?..” – это была моя последняя мысль, перед тем как я провалилась в сон.

***

Следующее утро началось с нетерпеливого стука в дверь моей комнаты. С трудом разлепив глаза, я посмотрела на время. Семь часов. “Боже, кому неймётся в такую рань?!” – мысленно возмутилась я. Голова гудела, лоб точно залили раскалённым железом – ночные гуляния в одних тапках не прошли даром.

Стук повторился. Из-за двери раздался заговорщицкий шёпот Нины Валерьевны. Звукоизоляция в этой квартире отсутствовала как таковая.

– Говорю же, спит твоя зазноба, – говорила Нина Валерьевна. – Иди лучше сюда, вот, и телевизор тебе включила, пока посмотри, а я чай поставлю, с твоим тортиком попьём. Не колоти так громко! Зуб даю – весь дом перебудишь, а Аустина так и не проснётся. Подожди часик, по малому захочет – сама нос покажет.

Павел, а это был именно он, ответил тоном заправского джентльмена:

– Спасибо, с удовольствием выпью чаю, если не помешаю, конечно.

– Ну что ты, Пашенька! Садись скорее! Дай хоть узнать, чем молодёжь нынче живёт. Чего замер, проходи, вот, и чай готов!

– Благодарю. У вас здесь так уютно, что сразу хочется остаться подольше, – голос стал отдаляться. – Может быть, вы знаете, во сколько Тина просыпается по выходным?

Я закатила глаза, проворчала себе под нос:”Какой, блин, “Пашенька”? Что там происходит? Когда только втёрся в доверие, хитрец?”

– Аустиночка – тот ещё сурок, – засмеялась хозяйка квартиры. – Может и до обеда сопеть, если дел нет. Я когда молодая была, тоже поспать любила, а теперь бывает, что даже и хочешь – не уснёшь.

Дальнейший разговор заглушил включённый телевизор. Я перевернулась было на правый бок, когда вдруг в дверь снова постучали, на этот раз тише. Павел яростно прошептал в замочную скважину:

– Подъём! У нас куча дел. Даю десять минут на сборы, – после чего отошёл, видимо, чтобы продолжить налаживание контактов с Ниной Валерьевной.

Я страдальчески застонала и на секунду закуталась в одеяло поплотнее. Глаза слипались. Блин, блин, блин! “Что не так с этим Койотом? Что ему не спится?!” – возмущалась я про себя, откидывая одеяло. Несмотря на раздражение, мне всё-таки была приятна мысль, что он тут. Ждёт меня. Дурацкие Узы! Как теперь разберешь, где их влияние, а где собственная крыша едет? Вспомнился и вчерашний вечер. Алек хотел поговорить. Мне ужасно не терпелось узнать, о чём же, но усилием воли я подавила эти мысли. Ведь они могли принести боль Павлу.

Кстати, в подслушанном разговоре Алек говорил что-то про семью Павла, про его брата и отца, с которыми Койот, якобы, сделал что-то ужасное. Староста так разозлился, что даже применил силу. Значит, это его задело? Значит, зерно истины там было? Но как я могу спросить об этом Койота? И изменит ли правда хоть что-то, если Узы нужно разорвать, так или иначе?

Нет, вопросы позже! Надо сосредоточиться на “здесь и сейчас”!

Протирая глаза, я огляделась. В комнате творился полнейший хаос. Вещи разве что на люстре не висели, компьютерный стол был погребён под лекционными тетрадями, а нижнее бельё без стеснения сушилось на спинках двух деревянных, видавших виды стульях. Хоть я и была уверена, что никто сюда не заглянет, всё-таки спихнула большую часть бардака под кровать, а все лишние вещи, в том числе бельё, затолкала в шкаф. Мало ли.

Оставшегося времени хватило только на то, чтобы одеться. Выбор пал на чёрные джинсы и кофту с открытым воротом, выгодно подчёркивающим грудь.