- Не поминай нечестивого, особенно на ночь, - ответил отец. - С чего ты взял, что враг рода людского может прийти в наш святой город? Это исключено. Дьявол испугается крестов на наших кирхах и наших молитв.
- Просто я сегодня вечером видел странного человека. Одет он был, как одеваются англичане. Был он без шпаги, но с отменной тростью. Взгляд у этого человека был пронизывающий, и мне показалось, что он вышел из темноты.
- Это, скорее всего, был учёный иностранец, может и англичанин. Он, наверно, приехал к мэтру Аруэ в Ферне. Поговаривают, что к мэтру Аруэ приезжают люди от многих монархов, а также учёный люд со всего мира. Вот и этот был из таких людей, но ни какой он не дьявол. Прочитай, сын мой, сегодня перед сном лишних три раза Отче Наш. И выбрось дьявола из своей памяти, помни лучше о Боге.
Вот такой был категоричный отец у Жан-Жака. Не верил, что дьявол может появиться в Женеве. Говорят же, пути господни неисповедимы. Случается в этой жизни всякое. Но не у отца Жан-Жака, воспитанного в религиозной строгости. Отец с содроганием вспоминал, как однажды в воскресенье их честная компания попалась духовному пастырю за игрой в карты, этим жутким дьявольским измышлением. Им потом пришлось долго выслушивать нудные наставления пастора, получить строгий выговор, долго каяться и дать обещание исправится. Бедняга Пьер, один из картёжников, хотел немного поупорствовать. Получилось значительно для него хуже. Против него была приведена в действие вся машина церковной власти. Пастор передал дело слегка упорствующего Пьера в церковный совет. Пришлось Пьеру принести повинную и выразить готовность к церковному покаянию. Пьеру пришлось проявить все знаки церковного смирения: падать ниц, целовать землю, долго каяться. К особо упоротым грешникам могли примениться и более крутые меры, им грозило лишение церковного причастия. Греховность в Женеве убивалась на корню. Карты это ещё так себе. А вот если тебя заметят с девушкой.......
Если в католических странах процветало искусство, и изредка слышался смех, то в протестантских общинах смеха не было, искусства тоже. Жизнерадостность заменялась на уверенность в непогрешимости своих религиозных принципов и ханжеством, этими неизменными специфическими чертами пуританства.
Мэтру Аруэ в Женеве сразу бросилось в глаза выражение лиц жителей. Угрюмость, недовольство, скрытность, полное отсутствие улыбок, особенно это было на контрасте с другими городами. Здесь процветало доносительство, которое вошло в систему. Сплетни, клевета - это было в порядке вещей. Никто никому не доверял. Греховные наслаждения искоренялись твёрдой рукой, поэтому у жителей был только один путь: работа, семья и военное дело. Женевцы отличались умеренностью во всём, бережливостью до скаредности, трудолюбием, болезненной замкнутостью, высокомерием к католикам, религиозным фанатизмом и приверженностью к заповедям предков. На еженедельных проповедях им внушалось, что они исключительные, что только они несут истинную веру безнравственным развратным народам.
Маленькому Жан-Жаку в эту ночь пришлось молиться дополнительное время, кроме этого ему пришлось уже вместе с отцом читать девяностый псалом, против дьявола: "Prière de Moïse, homme de Dieu. Seigneur! tu as été pour nous un refuge, De génération en génération.Avant que les montagnes fussent nées, Et que tu eussent créé la terre et le monde, D'éternité en éternité tu es Dieu. Tu fais rentrer les hommes dans la poussière, Et tu dis: Fils de l'homme, retournez!Car mille ans sont, à tes yeux, Comme le jour d'hier, quand il n'est plus, Et comme une veille de la nuit.Tu les emportes, semblables à un songe, Qui, le matin, passe comme l'herbe: Elle fleurit le matin, et elle passe, On la coupe le soir, et elle sèche. Nous sommes consumés par ta colère, Et ta fureur nous épouvante.Tu mets devant toi nos iniquités, Et à la lumière de ta face nos fautes cachées. Tous nos jours disparaissent par ton courroux; Nous voyons nos années s'évanouir comme un son. Les jours de nos années s'élèvent à soixante-dix ans, Et, pour les plus robustes, à quatre-vingts ans; Et l'orgueil qu'ils en tirent n'est que peine et misère, Car il passe vite, et nous nous envolons. Qui prend garde à la force de ta colère, Et à ton courroux, selon la crainte qui t'est due? Enseigne-nous à bien compter nos jours, Afin que nous appliquions notre coeur à la sagesse.Reviens, Éternel! Jusques à quand?... Aie pitié de tes serviteurs!Rassasie-nous chaque matin de ta bonté, Et nous serons toute notre vie dans la joie et l'allégresse. Réjouis-nous autant de jours que tu nous as humiliés, Autant d'années que nous avons vu le malheur. Que ton oeuvre se manifeste à tes serviteurs, Et ta gloire sur leurs enfants! Que la grâce de l'Éternel, notre Dieu, soit sur nous! Affermis l'ouvrage de nos mains, Oui, affermis l'ouvrage de nos mains!" Читали псалом на французском языке, а не на латыни. Ибо за что боролись! За что кровь проливали! Вот и добились своего: теперь псалмы можно читать на национальном языке. Теперь этот псалом не начинался со слов "Qui habitat" на латыни. Мальчик хотел спросить отца: "А дьявол может читать псалмы и молитвы?", но вовремя сообразил, что лучше такие вопросы не задавать, а то до утра придётся молиться. Вот такое было пуританское воспитание. Особенно оно хорошо воспитывало скрытность. Ещё умный мальчик подумал, что надо быть аккуратным со своими желаниями, высказываемыми Богу. Кто его знает, дойдёт ли его молитва до бога, а вот дьявол может твои желания и подслушать. Но самое обидное, когда твои мечты сбываются у других!
Уставший от войсковых манёвров отец всё же нашёл время на поучения сыну:
- Видишь ли, мой сын, - зевая, сказал он. - Наша жизнь сурова. Может хлеба дать, а может и мордой в навоз. Усердно осваивай наше ремесло. Может, мастером станешь. А ремесло наше, это не тяжёлые мешки таскать, спину не тянет. Оно будет всегда с тобой. Оно лучше денег. Деньги могут отнять, их можно потерять и, прости господи, промотать. А ремесло ты не промотаешь и не потеряешь.
От отца мальчик мог получать высоконравственные поучения, а от матери не мог: Сюзанна Бернар, дочь пастора, умерла при родах.
Отец Жан-Жака не мог знать, что его чадо сбежит учиться из Женевы в 16 лет и станет одним из главных детонаторов краха монархии во Франции, и последовавших за этим кровавыми событиями. Но об этом знало только существо, которое под видом человека однажды вечером на тёмной улице встретил маленький Жан-Жак.
Жан-Жаку надо было познакомиться с мэтром Аруэ и у того спрашивать об окружающем мире, но не судьба была ему познакомиться с мэтром напрямую. А тот как раз искал себе молодого умного образованного секретаря. Если бы Жан-Жак в то время был в три раза младше, то могло получиться так, что он бы и стал очередным секретарём великого человека, а так личным секретарём мэтра стал тоже женевец, двадцатипятилетний сын женевского учителя Жан-Луи Ваньер. А вот мэтр и Жан-Жак в последствие стали непримиримыми врагами. До того как разругаться они заочно познакомились в 1745 году по инициативе Жан-Жака, обменявшись письмами по поводу переделки пьесы "Принцесса Наварская", которую написал Аруэ. Жан-Жак так вспоминал об этом в своей "Исповеди": "В зиму, последовавшую за битвой при Фонтенуа, в Версале было много празднеств. Между прочим, давалось несколько опер в театре Птит-Экюри. В их числе была драма Аруэ "Принцесса Наваррская", музыку к которой сочинил Рамо. Это сочинение было переработано и получило новое название: "Празднества Рамиры". Новый сюжет требовал некоторых изменений в дивертисментах, как в стихах, так и в музыке. Нужно было найти кого-нибудь, кто справился бы с этой двойной задачей. Так как Аруэ, находившийся тогда в Лотарингии, и Рамо были заняты оперой "Храм славы" и не могли уделить "Рамире" внимания, Ришелье подумал обо мне и велел предложить мне взяться за нее, а чтобы я мог лучше разобраться с задачей, прислал мне отдельно стихи и ноты. Прежде всего, я решил не прикасаться к тексту иначе, как с согласия автора, и написал Аруэ по этому поводу, как и подобало, очень вежливое, даже почтительное письмо. От мэтра я получил крайне любезный ответ".
