Литмир - Электронная Библиотека

Голубовато-серый уже метался по пространству, пытаясь уловить знакомый звук Зова, когда женщина присела на диванчик и стала гладить по волосам свою любимую девочку, нашептывая ей что-то тихое и ласковое. И овал не смог устоять. Он вернулся.

В это время фиолетовый угрюмо забился в расщелину тела. Временами он тяжело ворочался, и тогда Любка начинала обливаться холодным потом от страха. Она представляла себе, как к ней подходит большой мужчина и, потрясая прутом – тем самым из сеней, – задирает на ней платье, собираясь ее выпороть. Картина так явственно нарисовалась в ее воображении, что она завопила на весь дом:

– Бабушка, он меня бить будет!

– Кто, моя Любонька?

– Дядька Колька! Он меня бить будет! – снова завыла она, чувствуя, как обмирает в душе фиолетовый.

– Да, кто ему позволит?

И грузная женщина, склонившись к внучке, стала, утешая, гладить ее по голове. И ушел страх, и успокоился, затих фиолетовый. И опустилась ночь, давая отдых всем живущим в этом странном месте, называемым «Землей» – таким прекрасным с виду и таким жестоким по своей сути. – Где каждый поедает кого-то, стараясь продлить свое биологическое существование; где почти не слышно прекрасного Зова, несущего в себе гармонию; где мучаются и тоскуют овалы, заключенные в тела существ, мятущихся в поисках истины.

Юлька сидела на крылечке, прижавшись к крепкому отцовскому плечу. Он показывал ей на созвездья, висящие прямо над головой, рассказывал истории о том, как греческий бог или титан погиб, совершая подвиг, и поселился на небе. Девочка заворожено смотрела на мерцающие звезды, и непонятная тоска прокралась в незамутненную детскую душу. Вечер был теплым, небо бархатно-фиолетовым, воздух упоительным от аромата распустившейся метеолы, и отец был рядом – его широкая ладонь покоилась на Юлькином плече, но отчего-то ей было грустно. – Это голубовато-серый ворочался в груди, пытаясь припомнить то единственно-важное, что иногда мучило ночами, но неизменно ускользало от него. Голубовато-серый знал даже, что это главное связано с пульсирующими сияющими звездами, рассыпанными по ночному небу. Одна из них была особенно хороша: она переливалась всему оттенками сиреневого, пуская в ночь колкие длинные лучи. Овал помнил, что именно с этой звездой, похожей на хризантему, связана мучившая его тайна.

Юлькина мама – Мария, проснулась от толчка в грудь. Она вскочила с кровати, и еще не понимая, что делает, кинулась в комнату дочери. Лунный свет, проникнув в щель между шторами, падал на постель девочки. Женщине стало страшно: лицо дочери было восковым, черты неподвижными, тонкие руки протянулись поверх одеяла вдоль тела. У Марии перехватило дыхание. Она бросилась назад в спальню и стала трясти за плечо мужа:

– Николай! Коля! Да, проснись же! С нашей девочкой что-то случилось!

Николай проснулся и, молча, ни о чем не спрашивая, пошел за женой в детскую. Щелкнул выключатель бра и комнату озарил приглушенный свет. В детском личике, по-прежнему, не было ни кровинки. Николай склонился к самому лицу дочери и успокоился, уловив едва различимое дыхание.

В это время овал плавал над ними. Пять минут назад ему удалось продраться через переплетения жил и костей, и теперь он наслаждался легкостью и свободой. Ему не терпелось рвануть к сиреневой звезде и вспомнить то единственно важное, что так мучило его, но в этот момент в комнату вошла Мария, а через некоторое время уже оба встревоженных родителя топтались у кровати ребенка. Мария подняла глаза вверх, как будто умоляя кого-то вернуть мир в ее душу. Голубовато-серый был поражен этим отчаянным взглядом. Ему хотелось покинуть душную комнату и окунуться в фиолетовую ночь, но почему-то он не мог причинить горе этой женщине. Он насупился и, ругая себя за ненужный альтруизм, покорно отправился восвояси. Тяжко вздыхая, он полез обратно той же дорогой, все через те же жилы, кости и пульсирующие сизые вены на отведенное ему место, и там затих.

В это время девочка глубоко вздохнула, открыла глаза и сказала:

– А я вас видела сверху.

– Откуда, сверху? – пугаясь неизвестно чего, спросила Мария.

– С потолка. – Нет, еще выше – с крыши. А хотела, с неба.

– Какого неба? – Пугаясь еще больше, расспрашивала женщина. Ее уже не держали ноги, и она присела на край постели.

– С нашего неба. Там есть сиреневая звезда, похожая на цветок, и я хотела слетать к ней.

– Что ты говоришь, девочка моя? – заплакала мать.

– Спокойно, Маша, Юлька просто наслушалась вечером легенд про созвездия, вот ей и приснилось.

– Нет, не приснилось! – упорствовала девочка. – Я видела сверху, что сначала к моей кровати подошла мама, потом побежала к тебе, папа, и трясла за плечо, чтобы ты проснулся. И тебя я видела, ты шел вслед за мамой босиком, поправляя на животе трусы. А потом ты наклонился надо мной, а мама так жалобно стала смотреть на меня, плавающую под потолком, что я решила спуститься к себе. Себя, спящую на кровати, я тоже видела сверху.

Мария обняла дочь и дрожащими руками принялась гладить волосы, руки, плечи дочери. Потом она сказала:

– Ты, Коля, как знаешь, а я ее окрещу.

– Ты что, Маш, меня же из партии выгонят.

– А, ну и пусть. Мне дочь дороже.

В эту ночь Мария легла на кровать рядом с дочерью и до самого утра не сомкнула глаз, умоляя Господа не забирать у нее единственное дитя.

В ближайшие выходные они отправились в церковь, стоящую на пригорке. Церковка была белая, пузатая с куполами, горевшими золотом под солнцем. Когда Юлька с матерью подошли к воротам, Мария стала еще раз напоминать девочке, что нужно вести себя скромно и тихо, как в больнице, слушаться батюшку и делать все, что он скажет. Юлька спросила:

– А там мне тоже прививку делать будут?

– Нет, нет, не будут, там вообще никто не будет тебе делать больно.

Успокоенная заверениями, девочка храбро двинулась в незнакомое место. Батюшка произвел на нее странное впечатление, он совсем не походил на Илью Ивановича – Юлькиного педиатра: ни тебе белого халата, ни игрушек в светлом кабинете. Посреди полутемной комнаты стояла огромная чаша, куда наливали воду. Рядом стоял бородатый дяденька в очках, одетый в белую длинную рубаху, поверх которой висел, качаясь на толстой цепи большой желтый крест. Юлька во все глаза смотрела на невиданное и незнакомое: на картины, развешанные по стенам (это иконы, – сказала мама), на волосатого дяденьку возле купели, на бабушку в платочке, с которой разговаривала мама, на огоньки свечей, – ей все было интересно. Страха не было. Юлька делала все, как говорил ей батюшка, только один-единственный раз, когда в его руках появились ножницы, она заявила:

– Не надо мне челку стричь, мы с мамой будем мне косы отращивать!

На что батюшка улыбнулся:

– Да я, чадо, совсем немного.

После того, как Юльку обтерли после купания, ее повели в высокое здание рядом, где икон было еще больше, свечи горели еще ярче, запах ладана был еще гуще и лип к одежде.

– Причастись, чадо.

И девочке дали выпить с ложечки что-то сладкое и пахнущее вином, съесть малюсенькую булочку и заставили поцеловать тот самый желтый крест на тяжелой цепи. На этом крещение закончилось.

Они шли по пыльным мощеным улицам, а Юльке отчего-то было радостно, и она счастливо смеялась.

– Ты крестик никому не показывай и не говори, что мы были в церкви, – внушала по дороге мама.

– Мама, мама! – разбудила утром возгласом родителей Юлька. – Мама, мамочка, а меня сегодня всю ночь мальчик с крыльями носил по небу! Мы с ним летали! – и Юлька в восторге заскакала по комнате.

В ее груди сладко нежился голубовато-серый, абсолютно утешенный полетом с Ангелом по ночному пространству. Он, размягченный, мягко свернулся и посапывал в довольстве и покое. Если бы Ангел прилетал и забирал его еженощно, он бы окончательно примирился с подобным существованием.

3
{"b":"695995","o":1}