Она подмигнула опекунше. Та раскрыла веер и отвернулась, скользнув, как призрак, к столику с лимонным мороженым. Я вовсе не пожалела о том, что она ушла, хотя сила убеждения Джастины выбила меня из равновесия. С одной стороны, это радовало, но одновременно шокировало. Прежде чем я успела сказать хоть слово, она подхватила нас с Мэри под руки и увлекла в сторону, противоположную той, куда отправилась ее опекунша, и мы снова смешались с разгоряченной толпой смеющихся, флиртующих гостей.

– Видишь ли, с моей стороны это была лишь шутка, поскольку я всегда веду себя очень прилично. Но я надеюсь все же, что в том, что я сказала, есть доля правды. Судя по твоим письмам, у тебя очень интересная жизнь. Столько захватывающих событий! А я только и делаю, что вышиваю образцы узоров да хожу в гости на чай. – Она испустила мелодраматичный вздох.

Я вспомнила все жестокие слова, которые Отец использовал, говоря о своих человеческих дочерях. Он считал их совершенно незначительными фигурами, а их жизнь – жалкой и короткой. Мое сердце забилось при этом воспоминании, ибо это было весьма далеко от истины. Джастина оказалась доброй, яркой и живой – в отличие от своего нерадивого отца.

– В Йоркшире, несомненно, много всего произошло, – усмехнулась Мэри.

– Звучит заманчиво. Ты должна рассказать мне, как именно узнала о нашем родстве, Луиза. Но знаешь, я всегда чувствую ложь. Ты чего-то недоговариваешь о нашем отце…

Сначала я была уверена, что голова у меня кружится просто потому, что в зале слишком жарко. Все вокруг нас, казалось, были одеты в такой сверкающий ослепительно-белый шелк, что в комнате стало еще светлее, и от яркого света у меня заболела голова. Но мне становилось все хуже, шум в голове все усиливался, и я уже едва могла расслышать, что говорит Джастина. Мы снова вынырнули из толпы, на этот раз у противоположной от столов с десертами стены. Комната плыла перед глазами, пол казался мягким, и я, спотыкаясь, сделала несколько шагов.

Мэри мгновенно оказалась впереди и поддержала меня. Я несколько раз сморгнула. Ее каштановые волосы расплывались перед глазами, пока дурнота не схлынула.

Молодец, дитя, ты привела меня к одной из моих дочерей.

Вот что это был за шум в ушах – голос Отца. Его дух пытался повлиять на меня, пока ему не удалось вытеснить мои собственные мысли. Казалось, вся неистовая мощь грозы сконцентрировалась у меня в голове. У меня перехватило дыхание.

Поглоти ее. Ты можешь. Ты должна. Мы это сделаем.

– Нет! – услышала я собственный голос.

У меня подкосились колени. Боль стала невыносимой. Я распахнула глаза, но оказалось, что я совсем ничего не вижу – перед глазами была только кроваво-красная стена. Красная-красная ненависть. Я почувствовала, как мои пальцы скрючиваются и превращаются в острые когти, жаждущие разорвать добычу.

Сон пришел внезапно, неожиданно, как будто спустился свыше, чтобы не позволить мне вести себя как чудовище. Как такое могло быть: я шла – и вдруг заснула? Но вот я снова стою в огромном стеклянном зале, но его стены превратились в черные, потому что я постепенно перестала видеть все в красном свете. Казалось, алый закат сменился темной ночью. Вот уже и звезды взошли, те же звезды, что я разглядывала в этом сне раньше. Они ослепляли. Этот бал и его всепоглощающий жар, казалось, были где-то внизу, в тысяче миль отсюда, а я словно парила в небе.

Запрокинув голову, я брела по сверкающей черноте, наблюдая, как мерцающие огни надо мной начинают двигаться. Они соединялись между собой, образуя упорядоченные формы, четыре отчетливых созвездия, которые мерцали над моей головой. Первое было похоже на оленя, второе – на змея, а третье – на барана. Четвертое, и последнее, созвездие, несомненно, было пауком. Звезды, как только окончательно выстроились и приняли законченную форму, вступили в своего рода битву: олень встал на дыбы перед столкновением с другими и поверг змея и барана – и звезды этих созвездий рассыпались по небу, как бусины, оторвавшиеся от платья. И только паук остался. Казалось, олень, который становился все больше и больше, растопчет паука. Но перед самым нападением паук вдруг превратился в человека. Женщину.

Женщина подняла руку, и олень остановился, а потом и вовсе рассыпался, и свои места на небе заняли еще пара десятков звезд.

Оно осветилось, пылая, как очаг, – сотни созвездий пульсировали, мерцая серебристым светом. Их невозможно было ни сосчитать, ни запомнить, но они исчезли так же быстро, как появились, – и небо стало плоским и гладко-черным.

А потом на мое плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Все внутри сжалось.

Я резко повернулась и вскрикнула, увидев перед собой худое, бледное, похожее на череп лицо. Отец. В его светящихся красным пламенем глазах виднелись крошечные черные точки. Плечи окутывал плащ из листьев, они дрожали и шелестели, словно наполненные чьим-то шепотом. Его шею и туловище окутал туман. От него отчетливо пахло гнилью.

– Ты не должна была этого видеть! – прогремел его голос, так что моя голова чуть не раскололась. Я отшатнулась, едва не упав, но Отец подхватил меня. – Ты не должна была это принять. Ты удалишься, дитя. Ты удалишься из моей головы!

Это было слишком громко – казалось, мой череп вот-вот расколется. Мое тело жгло огнем в том месте, где он касался моего плеча. Я закричала, стараясь вырваться из его рук, а потом он вдруг исчез в клубах красного и серебристого дыма.

– Нет! Это ты убирайся из моей!

Я с криком проснулась и, размахивая руками, села, оказавшись нос к носу с Мэри, глаза которой были широко распахнуты от испуга. Кхент озабоченно вышагивал перед маленьким диванчиком, на котором я лежала. Мы были далеко от бальной залы и совсем одни – где-то в библиотеке, в глубине дома. От плеч до талии я была закутана в тонкую шаль. Когда я села, со лба мне на колени упала холодная мокрая салфетка.

– Как долго я спала? – прошептала я.

– Недолго, – ответил Кхент. На рукаве его сорочки виднелось пятнышко от варенья. Когда он подошел ближе и опустился на колени, морщины у него на лбу разгладились. – Всего несколько мгновений. Ты в порядке?

– Похоже, что нет, – призналась я.

Они с Мэри обменялись тревожными взглядами, но я отмахнулась, подняла салфетку и приложила ее к горящей голове.

– Я была… не до конца откровенной относительно того, что со мной происходит. – Я говорила, стараясь не встречаться с ними взглядом, разглядывая вышивку на шали, укрывающей меня, и обводя узоры кончиком пальца. – Дух внутри меня колотит кулаками в дверь, да так, что дверные петли начинают скрипеть.

– Господи… – выдохнула Мэри, по привычке перекрестившись. – Я подозревала, что это может произойти. Значит, ты слышишь его голос?

Я кивнула и потянула за одну из ниток шали. Она легко подалась, и я принялась накручивать ее на палец.

– Более того, я чувствую его волю. Я чувствую, что он хочет… контролировать меня. Сейчас он хотел выпить жизнь Джастины, как выпил ее из Амелии.

Кхент выругался себе под нос на родном языке.

– Где она? – спросила я, внезапно запаниковав. Я схватила их руки и с силой сжала. – Господи боже, только не говорите…

– Она жива-здорова, – заверил меня Кхент. – Озабочена и говорлива, но жива. Она пошла разыскивать коляску, чтобы отвезти нас домой.

– Нужно, чтобы она держалась подальше от меня, – угрюмо проговорила я. – Просто на всякий случай.

– Ей это совсем не понравится. Я думал, она потеряет сознание, когда ты упала, – добавила Мэри. – Но мы придумаем какие-то отговорки, и, надеюсь, нас никто не увидит, когда мы будем выходить. У тебя хватит сил встать?

– Уверена, наша хозяйка в восторге, – пробормотала я и кивнула. – Очередная сплетня готова. – Отпустив их руки, я повернулась, свесила ноги на пол и положила салфетку на поднос возле дивана. – Если бы только я могла сказать ей правду… Всю правду! От этих секретов больше проблем, чем они того стоят, но бедняжка никогда не поверит во все это.