И он невнятно замычал, кого-то там изображая.

— Послушай меня, головой я все прекрасно понимаю. Но не получается у меня… Ну не получается у меня ничего, Малиновский.

И Жданов без всяких сил уронил голову на стол.

— Ну что, Катенька, поговорим? Не хочешь? Ну и правильно, а что просто так то разговаривать? Щас выпьем, поговорим по душам… А?

Беретка, забытая Катей, кивнула и покачала головой, согласно движению руки Жданова. Он чокнулся с этой береткой.

— Не хочешь. Ну ладно… Не уважаешь? Я тебя не понимаю, Кать. Ты не хочешь меня? Я не достоин быть отцом твоего ребенка? Ты хочешь спрятать его от меня? Что мне делать, Катюш? Я не знаю… Заставить тебя? Кать, молчишь? Почему ты молчишь, Катя? Неужели этот Зорькин будет для тебя лучше, чем я? Я не могу в это поверить. Кать, верни мне мою Пушкареву, которая мне никогда не врала. Кать, пожалуйста…

Вздохнув, Жданов сложил беретку в карман, ну куда она помчалась с голыми ушами, зима же, и, пошатываясь вывалился из кабинета.

В коридоре он встретил Юлиану, которая сказала о том, что Олечке Вячеславовне стало плохо, и что все поехали к ней. Катя тоже?

А ведь как она спешила домой!

Что же, у Жданова наметилась вполне четкая цель.

Надо же отдать человеку головной убор, пока у неё окончательно в голове все не промерзло.

========== 34 ==========

В лифте Жданов вспомнил другой лифт — в котором они с Катей целовались в Миланском отеле, а следом хлынули воспоминания о сегодняшнем утре, которое, казалось, было уже сто лет назад. Безжалостная февральская Москва смяла под своими подошвами солнечную европейскую беззаботность.

Этим далеким сегодняшним утром Жданов проснулся в одной постели с Катей — теплой и сонной, смущающейся и трогательной. Он вспомнил, как долго и лениво целовал её пальчики и плечи, спину и руки, грудь и шею — просто так целовал, без ослепляющей вспышки страсти, приключившейся с ним ночью. Никак не мог оторваться от её гладкой кожи и родного запаха, и бормотал что-то путанно-нежное, и дышал в ямку у неё на ключице, и не было ему, до конца не проснувшемуся, в те минуты никакого дела до того, честна ли с ним Катя или нет.

А потом они поняли, что опаздывают, вскочили, как ошпаренные, хаотично бросая вещи в чемоданы, и доцеловывались уже в лифте, а потом в такси, а в самолете он спросил, отменит ли она теперь эту нелепую свадьбу с Зорькиным. А Катя ответила, что они обсудят это все чуть позже, и это её неизменное «позже» взорвалось у него в голове, в клочья разнеся все нежности.

Катя тут же заснула у него на плече, а Жданов пялился на равнодушные к нему облака и чувствовал себя неумолимо одиноким.

Стоя на обочине и время от времени помахивая рукой, чтобы поймать такси, Жданов безнадежно листал телефонную книжку — номера Ольги Вячеславовны там не было. Тогда он вспомнил про Милко. Буквы прыгали перед его носом.

Он обо всем поговорит с Катей — сегодня.

Он не будет больше тянуть и заставит её позабыть о всех её «позже».

Катя и ребенок принадлежат ему, и он прямо сегодня заберет их к себе домой.

Преисполнившись самыми решительными намерениями, Жданов услышал в трубке:

— Да, мой пупсик, мой сладкий пупсик?

— Какой пупсик? — возопил Жданов. — Ты что, с ума сошел? Ольгу давай!

Милко полопотал какие-то угрозы и передал наконец трубку. Осведомившись о здоровье Ольги Вячеславовны, Жданов взял быка за рога:

— А Катя-то там? Да Пушкарева, конечно, Пушкарева. Вы что, знаете еще одну Катю, что ли?

Не с первой попытки открыв дверцу такси, которая так и норовила увернуться из его рук, он плюхнулся на сиденье.

Екатерина Жданова, вот как скоро будут её называть.

Жданова!

Не Зорькина!

Это он молодец, что ждет Катю у подъезда. Проще будет чемодан из багажника изъять.

И ведь, главное, она ему что сказала? Что ей срочно домой надо. А сама что? Поехала навещать больную коллегу!

Снова вранье!

Но он положит этому конец.

Решительно и беспрторо… бесвопорно… бес-по-во-рот-но, вот!

Слово-то какое, трудное.

Распаляя себя все больше и больше, он совершенно беспричинно нахамил позвонившей Кире, которая ждала его на ужин с его же собственными родителями.

А он им Пушкареву туда, привезет, вот.

Здравствуйте, я ваша Катя.

Ношу ребенка для вашего мальчика.

Хотя нет, родители им сегодня ни к чему.

Они останутся только вдвоем, чтобы было так же сладко, как было в Милане.

Хватит тайн, Екатерина Валерьевна!

В общем, он смутно понимал, что происходило в квартире Ольги Вясеч… Вячесл… Ольги, короче. Оказалось, что там целый рассадник сотрудников — не только Пушкарева, но еще и весь женсовет.

— Ой, как вас тут много, — удивился Жданов. — Катенька! И вы здесь? Очень хорошо!

Она смотрела на него квадратными глазами, как будто он вел себя странно. А он не вел! Он был как обычно!

— А ты что, к Пушкаревой приехал? — спросил Милко.

— Да, к Пушкаревой приехал, — объявил Жданов, поймал её сердитый и строгий взгляд и поправился: — господи, что я говорю! Я же к Ольге Вячеславовне приехал!

И пока он проявлял свой президентский долг, справляясь о самочувствии сотрудников, Пушкарева тихо слиняла.

Не тут-то было!

Врешь, не уйдешь!

Он поймал её уже возле того джипа, который он выбрал для неё.

— Катя! Катя, подождите! Ну Катя! Я никуда вас не отпущу, сегодня вы поедете со мной! Я вас забираю к себе! Я тебя не оставлю, ты слышишь!

— Так, по-моему, он пьяный, — сказал кто-то совсем рядом, и между Пушкаревой и Жданов вырос Зорькин.

Кто пьяный? Где?

— Андрей, — попыталась успокоить его Катя, — что ты творишь? У тебя ужин с родителями!

Но Зорькин отодвинул её себе за спину и произнес напряженным, высоким голосом:

— Жданов, ты спятил? Катьке нельзя волноваться! Как ты себя ведешь с беременной женщиной!

— Да тебе-то какое дело, — закричал Жданов, — до её беременности! Тебя это совершенно не касается!

— А тебя, значит, касается? Зашаталось твое кресло, Жданов, вспомнил перед советом про Катьку?

— Коля, — попыталась было снова вмешаться Катя. — Подожди. Я поговорю…

— Да не будешь ты с ним разговаривать, — отрезал Зорькин. — Иди в машину! Ты думаешь, он почему суетится? Потому что как только вскроются все его махинации, ты останешься единственным человеком, от которого будет зависеть и компания, и его место в ней.

— Да какая компания? — завопил Жданов, возмущенный не столько ересью, которую нес Зорькин, а тем, что он говорил о нем так, будто его тут не стояло.

— Коля, — воскликнула Катя, — давай поговорим дома.

Дома? Ах, они поговорят дома?

— Катя, ты поедешь со мной!

— Да никуда она не поедет с таким пьяным животным!

— Коля, — Катя едва не плакала, — перестань.

— Оставь Пушкареву в покое, ты понял, — храбрым воробьем напрыгивал на него Зорькин.

— Да ты сам оставь её в покое, понял! Катенька, поддержите, пожалуйста, — и он вручил ей свои очки. — Катя моя, ты понял!

Наутро, вспоминая ту минуту, когда Жданов первый раз ударил Зорькина, он готов был убить себя за такое скотство.

Но в этот вечер он бил даже не Зорькина, а упорное нежелание Кати нормально с ним поговорить.

Почему она ускользает от него?

Прячется за этого смешного дрыща, нелепого в дорогом пальто и возле дорогой машины.

А ведь Жданов!

Хотел!

Просто!

Забрать!

Катю!

Бац!

Пощечина, не сильная, но до одури обидная, отрезвила Жданова.

Прочистила мозги в одну секунду осознания: Катя ударила его.

Она смотрела на него потрясенно, до смерти расстроенно, едва не плача.