На флагманской триреме дали сигнал трубой, посадка закончилась. Цезарь передал коня слуге, спрятавшемуся от брызг за огромный валун, и взошёл на корабль. Матросы засуетились, убирая мостки, хлопнул парус, и трирема плавно отошла от причала. Полнолицый диск луны медленно скрылся за бархатными разводами туч, и стало темно, как в преисподней. Только маячок на мысу продолжал подмигивать огненно-красным глазом, желая удачи.
-- Ветер усиливается! - прокричал кормчий. - Как бы не надул чего!..
-- Сглазишь! - грубо оборвал его Росций.
Старый кормчий тряхнул головой, стряхивая воду с седых волос, и чуть довернул кормило, поворачивая трирему к узкому проходу между молом и мысом. Эх, молодёжь, ничего-то они, нынешние, не понимают! Прежде чем отправляться в путь, надо дать подношение Морю, хоть кусок ржавой селёдки, и Портуну, чтобы ждал и всегда держал ворота открытыми.
-- Сглазишь, - тихо проворчал старик. - Поворочай весло с моё... А то сразу - сглазишь! - и осторожно, что б никто не заметил, бросил за борт круглый пшеничный хлебец.
-- Прими, господин морей, не почти за обиду. И ты, прекрасная Винилия, да будет путь твой спокоен и гладок...
Ветер крепчал. Двухфутовые волны, рождавшиеся по воле богов где-то в глубине моря, с тяжёлым придохом наваливались на корабли и грозили разметать флот по всему Проливу. Берег приближался медленно, не спеша, словно не желая встречаться с незваными гостями. С первыми проблесками дня показались изломанные вершины каменистых холмов, серые и голые в предрассветной мгле. Они надвигались замшелыми стенами старой неприступной крепости, выросшей вдруг посреди дороги, пока не зависли над головой высоким давящим сводом. И сразу стало неуютно и холодно.
Чужое. Всё чужое. Белокрылые чайки кричали так же пронзительно, как и в Галлии, и только в этом было сходство. Сердце застучало сильно и часто и почему-то захотелось отдать приказ возвращаться. Цезарь прошёл на корму, придерживаясь за поручни, и встал рядом с кормчим. Крепкий старик с изъеденными солью и ветром руками уверенно вёл корабль к берегу.
-- Что ты видишь сквозь парус, старик?
Губы кормщика скривились.
-- А мне не надо смотреть вперёд, император. Хватит неба и волн. А если что, так вперёдсмотрящий подскажет. Это вон тот, в бочке.
Он кивком указал на мачту, где в большой плетёной корзине трясся матрос. Сталкиваясь с волной, трирема вздрагивала, задирая нос к верху, и, мгновенье спустя, падала вниз, как в бездонную пропасть. Вместе с ней вздрагивал и падал матрос.
-- Отважный, должно быть, человек, раз не побоялся забраться туда! - уважительно сказал Цезарь.
-- Молодой просто, - пожал плечами старик. - Вот и сидит, опыта набирается...
Матрос держался за верхушку мачты, обхватив её обеими руками, и не отрывал взгляда от приближающейся полосы прибоя.
-- В такой шторм только опыта и набираться. Постарше бы кого...
-- Ну, разве это шторм! Так, непогодь... Погоди, она себя позже проявит.
Трирема накренилась, переваливая через очередную волну.
-- Кто проявит, старик? - крепче цепляясь за поручни, крикнул Цезарь.
-- Обида богов. Всё припомнят: и что подношения хорошего не дали, и что ночью в путь пошли. Боги такого не любят. И не прощают!
Цезарь усмехнулся.
-- Это ты по тучам догадался?
-- Нет, по пояснице. Её у меня всегда перед непогодой ломит. Получше твоих авгуров будет.
Флот двигался широким фронтом. Впереди шли триремы, взрыхляя волны окованными медью рострами. Солнечные лучи, иногда прорывавшиеся сквозь пелену туч, золотили вышитых на парусах орлов, за которыми как за ориентиром тянулись грузовые корабли.
-- Ну что, старик, с пути не сбились?
-- Не сбились, - ответил кормщик. - Куда сказано было... А вон и бухта...
Матрос на мачте закричал и замахал руками, вычерчивая круги.
-- Всё, Цезарь, пришли.
На палубе показался триерарх, и судно ожило. Абордажная команда сгрудилась вдоль бортов, словно перед боем; забегали матросы, подбирая парус; сигнальщик на корме вздёрнул вверх белый вымпел, давая знак другим кораблям сбавить ход. Трирема змеёй скользнула в бухту и осторожно двинулась к берегу.
Холмы кольцом окружали море, оставляя лишь один не очень широкий проход на сушу - ворота в Британию. Проход тянулся, извиваясь, вдоль высоких обрывистых склонов, постепенно поднимался и исчезал за поросшим мелким кустарником гребнем. Волусен докладывал, что из бухты на равнину ведёт дорога, достаточно удобная для обоза и кавалерии. Но то, что было видно, на дорогу никак не походило, скорее ущелье, стиснутое по бокам каменными стенами, скрытое гнетущим полумраком и усеянное по дну мелким щебнем. Перед подъёмом на гребень ущелье расширялось, образуя ровное плато, по которому в ряд могли пройти пять когорт. Легионы его одолеют, но чтобы провести обоз придётся изрядно попотеть...
Вдоль по гребню стояли люди. Густой частокол копий, обращенный остриями к небу, загораживал дорогу. Бритты ждали. Блестели медные значки вождей и умбоны на высоких щитах воинов, враждебно колыхались развёрнутые знамёна. Громовой вопль карниксов рванул воздух, отразился от холмов и разлетелся над морем. Бритты не двигались; они стояли на месте, не собираясь мешать высадке римлян, своим бездействием зазывая тех на бой.
Несколько "перевозчиков" ткнулись носами в прибрежную гальку и сбросили сходни. Легионеры беспокойно топтались на палубе, ожидая сигнала к выгрузке. Стрелки на триремах заряжали дальнобойные скорпионы и баллисты, наводя их на бриттов.
