Не скажу, что я стала исключением. Нет, я была среди них, среди массы запуганных человечков, мечтающих просто выжить. Неважно как, где и когда, важно только одно – спрятаться, скрыться и жить.

Дышать: вдох-выдох.

И снова: вдох и выдох.

Я дышу, значит я живу.

Остальное − неважно.

Я тут, я в убежище, я спрятана, у меня еще есть еда и вода, а это значит – я спасена.

Я просыпалась с мыслью о том, что каждый человек − эта целая вселенная угроз, что это разносчик заболеваний, что он венец всех бедствий. Но этот человек не я. Это кто-то другой. Он/она – это угроза. И красная лампочка загоралась и мигала… мигала… мигала… перед глазами.

Чем больше мы оставались дома, в своих панцирях и раковинах, тем больше боялись, тем сильнее закрывались, отстранялись, наращивая стены и перегородки.

Так рождалось современное общество со своими правилами, ограничениями и устоями, которые должны были нас спасти.

Было ли это спасением, я не знаю, поскольку, проснувшись в один прекрасный день, я поняла, что все изменилось. Мои мысли о свободе и путешествиях, о любви и выборе, о семье, о ценностях, формировавшиеся столетиями – все стерлось, испарилось, просто лопнуло в самом центре сознания и кануло в черную дыру. Теперь во главе Вселенной стоял Страх и Самосохранение. Они правили балом, они управляли жизнью, они диктовали правила. Моя прошлая жизнь растаяла, как мороженое под палящим солнцем пустыни. Уже не соберешь в рожок, не заморозишь, не вернешь прежнюю форму, не очистишь от налипшей грязи. Мороженое уже просочилось в трещины сухой земли и теперь не я, а кто-то другой полакомится им.

Часть 3.

256 день с переселения в хранилища.

Прошло уже 256 дней после нашей вынужденной изоляции и распределения в хранилища. Нет, я не сумасшедшая, которая отмечает дни-палочки на стене или в спрятанном под матрасом блокноте, просто существует такой календарь изоляции. И, кстати, переселенные больше пользуются им, чем обычными, уже отжившими свое, простыми временными календарями. Какая нам теперь разница – какое число или какой сейчас месяц?

Я только жду новостей: новостей, что все наладилось и можно вернуться домой. Но все временное, понемногу становится постоянным. Многие уже не верят, что мы вернемся, что все изменится и будет по-прежнему. Называют наш режим вынужденным самосохранением. Описывают его совершенства, огромные плюсы и всего-то маленькие, мозолящие глаза минусы, которые, как по мне, просто жирные огромные недостатки. Если представить весы, то на одной стороне лежит чистое, белое, дезинфицированное перышко, а на другой – огромный кусок сырого свиного мяса, который тянет весы к полу, и скоро они упадут и разобьются в прах, а перышко, подхваченное волной воздуха, воспарит над землей. Вот как я представляю то, что сейчас происходит.

Смотрю в окно.

Пусто, как и всегда.

Пейзаж за стеклом, как обои на стене – сто оттенков серого. Меняется только освещение.

Везде теперь только пустынные улицы. Я не считаю охранные посты, (которые, как говорят, натыканы повсюду) и вооруженных людей в экипировочных скафандрах оживлением улицы. Они тоже – часть пустынного пейзажа. Хотя, даже скафандроносцев, (смешное слово, сама придумала), я в реальности видела всего пару раз в самом начале переселения. Но зато так показывают в новостях.

Хм, возможно кто-то отваживается выходить из убежища, несмотря на всегосударственный запрет? Но это не я. Поэтому я наверняка и не знаю, пустынны там улицы за углом моего корпуса или нет. Но из окна, которое есть в хранилище, (так теперь называется наше жилье), видны только стены соседнего здания. В этой картине я знаю все продольные и перпендикулярные линии, малейшие сколы и трещинки, знаю, как солнце перепрыгивает с кирпичика на кирпичик, знаю время, когда оно прячется за углом, и стена надевает свой теневой плащ. Еще можно понаблюдать за безжизненной почвой, кое-где поросшей сорной травой, и конечно за пустотой. Пустота здесь повсеместна, она всепоглощающа, наполнена только молекулами кислорода и крупицами пыли, которые создают хоть какую-то видимость существования.

Прежняя Я наверняка спросила бы: «И как же ты живешь? Что делаешь? Невозможно же сидеть каждый день в четырех стенах?»

А я бы ей с грустью ответила: «Всё возможно. В нашем мире всё возможно!»

Всю информацию о жизни за окном я узнаю из Пространства. В Пространстве есть доступ ко всему на свете. Я могу побывать в любой точке мира, на вершине горы, на дне океана и даже в космосе. В нем есть всё: нужное и ненужное, необходимое и увеселительное. В нем мы работаем, гуляем, любуемся природой, дышим свежим виртуальным воздухом, ходим за покупками, ходим к врачу, оплачиваем счета, берем кредиты и даже путешествуем. В нем теперь мы живем.

Почему все так? Почему мы живем в Пространстве?

Потому что выходить в настоящий мир без специальных схем, вмонтированных в щиколотку левой ноги небезопасно, а вернее сказать запрещено законом, строго наказывается и жестко преследуется. Схемы предоставляются служащим на благо общества, государственным лицам, армии и еще каким-то высокопоставленным людям, без которых как утверждают глашатаи: «наш мир рухнет». (Мне так и хочется сказать в экран: «Он уже рухнул, оглянитесь!» Но нельзя. И страшно. И духу не хватает.) Списков этих людей не найти, я пыталась. Все засекречено, чтобы этой информацией не смогли воспользоваться враги. Кто же такие эти враги? Тоже вопрос без ответа. Мне, кстати, такая схема не полагается. Их количество ограничено и выпускается индивидуально на каждого. Можно, конечно, подать заявку на получение схемы, но 100 из 100, что придет отказ. Тоже пробовала, и не один раз, и не я одна. Если честно, то пробовала ровно 100 раз. Так что я знаю, о чем говорю.

Вывод: права на выход у меня нет, как и у миллионов таких же, как я, изолированных в хранилищах из бетона и кирпича человечков.

Так что выпью кофе и буду собираться на работу. Настроение сегодня просто паршивое. Да еще этот кофе. Он просто ужасен. Вода, подкрашенная какими-то ошметками какао. А может и вовсе не какао. Кто его теперь знает?

Как же они говорили на первых этапах вынужденной ПИ (так сокращенно в Пространстве обозначается наш современный режим полной изоляции)?

«Это будет новация! Виртуализация! Машинизация всего производства! И все это ради нашего с Вами блага!»

Да что эти машины понимают в зернах кофе? Я помню из прошлого, а может просто из генного фонда, который мне передали мои родители, а им их родители, как красивые девушки в цветных нарядах перемешивают зеленые зерна кофе в мешках. Как подкидывают на больших черных сковородках эти зерна, и, словно волшебные камушки, сказочные бобы взлетают в воздух и возвращаются на раскаленный металл. Казалось, что даже через экран телевизора, через свои воспоминания я чувствовала тот аромат, который разливался по комнате от сваренного в турке черного кофе. Этот аромат обволакивал, заполнял легкие, проникал в тебя, вливаясь горячей кофейной лавой. С крохотной такой горчинкой, которая растекалась по языку. Были же времена… Или это снова только фантазии? Сейчас я плохо высвобождаю свои реальные воспоминания. Они смешались с фантазиями в огромном таком мешке каши в голове. Хотя, если усиленно постараться, то я точно знаю, как отделить воспоминания от фантазий. Воспоминания уже потускнели, поблекли, как снимки, которые со временем становятся всего лишь потертой бумагой, а краска с каждым разом отколупывается маленькими кусочками и остается на подушечках пальцев, пропадая тем самым в бездну забытья. Фантазии, они же наоборот, всегда яркие, всегда свежие, как только что сорванный цветок…

Вернемся к кофе, а то в такой атмосфере изолирования я уже научилась вести беседу со своим внутренним Я. Скучноватый, конечно, собеседник, но какой уж есть.

Кофе, конечно, сейчас такой же черный, горячий и даже густоват. На дне остается осадок чего-то темно-коричневого, словно вулканический песок. Но! При его приготовлении, при заваривании, при прикосновении напитка с губами – ничего не происходит! Я не чувствую абсолютно ничего. Запаха нет. Он исчез, испарился, как и мои воспоминания. Это просто горячая вода темного цвета, горчащая на языке. Где его изюминка, его душа, его бодрящая сила? Ничего не осталось, как и во мне. Это теперь просто жидкость, утоляющая жажду или же отголоски прошлых привычек, осколки стертого мира.