***
Американец
«На ваше поколение война точно придется, − кричал во всю глотку командир, − коли его Иванов, сукин сын! Залп по Америке, сукины дети! Бегом, бегом, бегом!»
Валясь мравьями в окопы, из окопов обратно, бегом до цели, в соленом липком поту и грязи, так весь год они ненавидели американца, идущего на них войной.
***
Была одна деревня, то ли Хомутовка, то ли Комаровка. И было одно лето, и девочка Маша. Мы играли с ней на пустом поле в заброшенном старом заржавленном тракторе, прятались там от дождя и от солнца; у дедушки моего окотилась кошка, не помню, кто из нас предложил таскать с собой народившихся котят, возможно, эта забывчивость не случайна. Как бы там ни было, два маленьких шерстяных комочка оказались в наших сердобольных грязных ручонках; мы долго играли с Машей в «отца и мать», укладывали наших деток спать в тракторе, завернув в найденные тряпки. Когда я вернулся с ними домой, то обнаружил за ними полную «недеяспособность»; тогда я отнес их показать деду, на что он громко сказал: «Конечно, вы им шейки-то посворачивали!» Так закончился наш первый и последний с Машей родительский опыт.
***
О ком писать? О мужике? Едешь вот в поезде с таким мужиком и выслушиваешь мытарство его: из деревни в Москву на заработки и обратно. Да нах… он нужен вместе со своими проблемами?! Человечество как объект наблюдений мельчает; своими выпуклыми прыщами-личностями все больше становится оно однородно и безобразно; люди ждут все какого-то зверя, антихриста, не понимая, что, простите за банальность, зверь живет в них; и такие социальные эксперименты как войны и революции показали, что самое человечество и есть зверь, только зацепи нужные струнки, и завоет оно как зверь и зарычит. Вот, к примеру, сердобольный продавец в киоске; вы у него одно спросите, а он вам свое: ему продавать надо чтобы не случилось; и что, вот такой вот, заставь его, не будет вырывать ногти родной матери? Да побойтесь бога, еще как будет! Звери, звери, а не люди; и едут в общем вагоне (каждый в своем индивидуазированном мирке) и думают про себя: «Ну, по крайней мере, я-то не быдло». Кто-то давно понял, как укрощать этого зверя, пока все обсуждают: хороший президент или плохой. Он не тот и не другой, он такой, какие вы: нравится вам быть православными патриотами? Пожалуйста, вот и президент это поддерживает! Хочется либеральничать, так и президент разве не либерал? Очнись, звероподобное пожирающее себя с хвоста человечество…
***
В наш век писателем быть пошло: это значит быть зверем, подающим надежды стать человеком; быть штукой на фоне мелочи, фиговинкой… Советская литература хотя бы вооружила маленького человека винтовкой и штыком.
***
Модная тема в среде литераторов: зарабатывать на графоманах, скидывающихся на книжку; мой знакомый предлогал мне. Он оплыл, с него течет сало.
***
Как работает религия, простой пример. Едит дядя в метро, у дяди из кармашка выпадает на сиденье шоколадка, он выходит на своей станции, не замечая пропажи, а на его месте появляется мама с ребенком; ребенок тянется к шоколадке, думает: наверно, кто-то потерял, а я съем. Но мама говорит ему: ты что, ты знаешь, какие бывают колдуньи, они специально подбрасывают в метро шоколадки, а у мальчиков, съевших их, отрастают потом рога! Дело сделано: мальчик никогда больше не возьмет брошенную шоколадку, потому что не может проверить, правда или нет, есть ад или нет.
***
Может, ваше произведение в интернете и хорошее, но значение это никакого не имеет. В помойке тоже может быть что-то съедобное, но не бездомный искать туда не полезет; и книгу он пойдет выбирать себе на книжных полках магазина, а не полезет за ней в помойку. А вы, за неимением доступа к витринам, выбрасываете ваше детище на помойку, в надежде, что кто-нибудь полезет и подберет. Ну, разве что сетевой бомж какой-нибудь.
***
С тобой который год встречаю утро я,
Притихший шепчет телевизор – в новостном полубреду,
Во всех делах лакеи Путину шлют попутного,
А я походкой сонную в туалетную бреду.
И в рамках нашего забвенья,
Мещанской роскоши дурной,
Лукаво, словно привиденье,
Ты прошмыгнешь туда за мной.
За мной ты спустишь по-второму
И зажурчишь струей иной,
А я пока сготовлю нам с тобою
Яичный завтрак с ветчиной.
***
Стоит солнцу разок не взойти по расписанию, и все верующие выбегут из храмов молится Солнцу.
***
Русский бунт, по Пушкину, бессмысленный и беспощадный. Он такой, только потому, что народ быссмысленный и беспощадный. Выйдите на улицу, зайдите в метро, что вы увидите? Народившиеся люди, живущие без всякого смысла и пощады друг к другу. Живущий бес.
***
Во мне поселилось нечто чужое, иногда оно захватывает тебя полностью, и ты живешь и думаешь, как оно, и делаешь, что оно велит; потом, удовлетворившись, оно отползает, оставля тебя голым в луже своих испражнений. Мерзенькое, гаденькое нечто отползает скользкой ящерицей; потом ты ходишь, себя стараясь забыть и не думать о болезненной пустоте, оставленной тебе этим «нечто»; выжратым им куском твоей правды, совести, души; читаешь богословские книги, поешь советские песни, забывая о своей маленькой тайне, хранящейся вами сообща.
***
Посетив очередной рок-концерт, стоя в углу и прислушиваясь к звукам перегруженной гитары, оглушенный усиленными микрофонами, барабанами, срывающимся на фальцет голосом, – я вдруг понял, что даже смешно было бы сравнивать, находить на что это похоже, что откуда. Одни ритмы и рифы, один транслируемый поток рок-сознания; мне показалось, что все это костюмизация, маски; они все должны быть врачами, космонавтами, зачем им эти погремушки, эти гитарки, косухи, маечки, кеды? Это нельзя считать искусством, это площадная музыка для толпы, стимулирующая и поощеряющая их низменные инстинкты; ничего не изменилось со времени площадных шарлатанов. Натравили детей на родителей, рок науськивал: отберите у своих родителей права на себя, они отвешивают вам подзатыльники незаслуженно, по какому праву, кто они такие? Убейте себя и родителей. И вот родители повешены в подвале или на чердаке, а дети до сих пор играют в индейцев, дети не выросли, хотя размножаются; и их новые дети влезают в их разношенные косухи и дырявые кеды, достают с антресолей папину гитарку, поебывают струны, и все начинается заново.
Барабанщик – скоморох с бубном; а стоит сказать им, что их кумир не настраивает гитары, так дети кричат истошно: наше, не замай. И когда только общество стало ребенком, ребенком, с которым тешутся, поощеряют его склонности, не отбирают игрушек. Дети цветов, Секта Америка, общество детей на скейтах и самокатах, не отобранные во время игрушки могут сделать из человека вечно играющего, управляемого и послушного, капризничающего… Иногда, тихо в уголке, людям хочется видеть себя героями с гитарами, а не ряжанными в косухи мастурбирующими юнцами. Но родители повешены, дети не выросли, способ отдыха не изменился, вне рок-потока они просто лающие собаки; славяне изменили себе, своей культуре, и из фаллической песни изьяли плодородие, оставили один животный секс.
***
Женщина она вагинонаполняемая, суй ей грех в дырочку.
***
Каждое утро отдирая от подушки мозги, Иванов чувствовал себя криминалистом.
***
Мне нравится только ранний Филлини: начиная с «8,5», с фильма о режиссере, который не знает о чем его фильм, он все последующие картины снял про то же самое. Кустурица взял эту эстетику хаоса, окутав им сюжет.
***
Иван Иваныч пришел в клуб… Нет, не буду я прятаться за Иван Иваныча. Я, это я пришел туда… девочка со стерпким запахом сока, вперемежку со сладкими духами, она, конечно, откажет.
***
Стадо ебанное православное, что ты смотришь, народ оскотиненный? Здесь, в Москве, не так заметно, пей, гуляй, веселись, белый свет; где-нибудь в селе неприметном нынче бабушка не заплатит за свет.
***
Тапочкина просыпалась, рука ее незаметно для нее самой скользнула под гладкую ткань трусиков, и пальцы легли, тронули свалявшиеся заспанные половые губы, узелок половых губ; смущенная животным автоматизмом своего чувства, она распахнула глаза и отдернула руку, взяля с тумбочки очки и надела, включила «Битлз».
