К счастью до этого не дошло, скоро музыка прекратилась, залу осветили, и ею оказалось заширменное и принаряженное банковское помещение, где в обычные дни толкутся в одной куче пенсионеры и студенты да и все кому не лень. «Так-так, – подумал Башмаков и решил подлить коньячка. Некто в лиловом костюме вышел и, взяв слово, поприветствовал всех собравшихся в банке учредителей, инвесторов и…

Дальше Башмаков не дослушал. «На посошок и деру», – решил он, пока из-за ширмочки не выглянул пяток лакеев и не выставил бы его с позором вон. Закинув в рот напоследок лимончику, Башмаков по-блоковски медленно пройдя меж пьяными, максимально сдерживая себя, чтоб не побежать, этакой незнакомкой прошмыгнул в предбанник, где встречающих девок уже не было, но оставался по-прежнему гардеробщик. «Что, уже уходите?» – без всякого намека, но с дежурной улыбкой сказал он, отправляясь за башмаковской курткой. «Дела-дела», – нараспев протянул подозрительный Башмаков, решив про себя: «Знает уже все, сука, и издевается».

На телефоне осталось пару не отвеченных и СМСка: «Ну долга ты там?» – писал знакомый Башмакова, тоже приглашенный на «Тюбет». «Да с банкирами тут забухал, – написал ему Башмаков, – скоро буду».

«Ну и дурак, – говорили ему позже друзья, – остался бы, затусил с банкирами, книжку бы издали». – «Ага, издали бы, видели бы вы их пасмурные рожи», – отвечал ехидно Башмаков.

На улице тем временем пошел снег. Крупные, но не очень крепкие хлопья враз облепили подшафэшного Башмакова, как снежную бабу, и таяли на его разгоряченном алкоголем лице.

Скоро Башмаков отыскал нужный ему дом, на входе не было никаких лыбящихся девиц, а просто стоял охранник с рацией. Вручение шло полным ходом. Башмаков прошмыгнул за партьеру на балкон и даже занял какое-то пустующее место. На сцене в этот момент мельтешил автор нашумевшего романа «Засахарите меня под минусом» и говорил о том, что премия «Тюбет» – это почти тот же «Оскар», только «Тюбет». Также среди вручающих Башмаков успел разглядеть знаменитого Пахома, при его появлении публика захлебнулась в овациях, раздался гик и свист. «Надо всего лишь один раз как следует обосраться на всю страну, чтобы вызывать такие бурные эмоции, лучше бы они Олега Попова пригласили», – подумал Башмаков и задремал.

Сквозь сон он видел, как на большом экране показывали отснятый заранее материал, где Саша Качергинский вертелся в черном кресле повелителя мира, снимаемый одновременно с разных ракурсов, и что-то быстро-быстро нашептывал как заклинание. Иногда показывали крупным планом лицо и плясавшие изгибистые губы, но разобрать Башмаков ничего не мог. «Пафоса, пафоса-то нагнали», – зевнул он пьяно и снова задрых. Проснулся Башмаков как раз тогда, когда Кочаргинского поздравляла с победой Алика Смехова, дочь советского Атоса, и Сашка шептал ей на ухо какие-то, конечно, глупости, как решил Башмаков; и Смехова, конечно, смеялась, закатив к потолку свои красивые папины глазки.

Наконец, официальная часть закончилась, все перешли в обширный буфет. Толпа голодной творческо-одаренной молодежи, ринувшись с лестниц врассыпную, в миг обложила собой все столы с закусками и брала уже приступом барменов, не успевавших разливать по стаканам пойло, выбор которого был не велик, но меток: два вида сухого вина, белое и красное, и неплохая водка «Смирнофф» (реплика водки с одноименным названием из 90-х). Стоял дикий гик, как будто Пахом снова сделал свое главное дело. Одни проталкивались за выпивкой, другие возвращались с оной обратно, пытаясь не разлить, или пили прямо на ходу. Вино текло по ртам, плескалась водка, штука была в том, что столы с закуской стояли на приличном расстоянии от столов, где разливали пойло, в этом, видимо, был организаторский расчет и умысел, чтоб хоть как-то усложнить литературному стаду задачу нажраться в полчаса.

Башмаков, почувствовав колоссальные различия между пиршеством банкиров и молодых литераторов, смотрел на все происходящее с брезгливостью и пренебрежением, хотя и он не без трепета пробирался к барной стойке, опасаясь, что и водка так же быстро закончится, как вино. Решив, что он самый умный, Башмаков запросил сразу бутылку, чтоб не мелочиться и не бегать туда-сюда; но получив вежливый отказ, набрал побольше стопок в растопыренные пальцы одной руки, а второй взял стакан из-под сока, в который ему благосклонно налили водки. Вернувшись к столам с закуской, он обратил было внимание на вышедшего уже Кочаргинского, увешенного какой-то одной радостной и не совсем трезвой женщиной, но в этот момент его схватила за задницу поэтесса Светка Серебрянская, давно имеющая на нее виды. «Попался!» – взвизгнула она, и Башмакову ничего не оставалось, как тут же угостить ее рюмкой водки и запихать ей в рот виноградину, вымазанную майонезом. Литераторы небрежно обращались с угощениями, среди которых, надо отметить, закуска была вся понятная и знакомая, никаких тебе устриц или фуагра.

Вскоре Башмаков воспользовался тем, что Светку совсем развезло и скинув ее на руки знакомого поэта, прибился к столику с неизвестными дамами и одним знакомым, но тоже неизвестным драматургом. Кочергинский где-то пропал в толпе, и Башмаков его больше не искал. «Не желаете мяса?» – спросила его одна из дам, стреляя глазками на тарелку с едой. «Вашего, с удовольствием» – ответил Башмаков, отчего вторая дама зарделась, а драматург сглотнул слюну, но ничего не сказал.

Потом все как-то завертелось, закрутилось, на Башмакова то и дело налетали знакомые рожи или он сам на них налетал, они делились водкой, он закусывал с чьей-то тарелки, вот уже и сам схватил кого-то за задницу, и так, казалось, и не отпускал до самого метро, до которого они в компании еще нескольких пьяных литераторов неслись в забытьи и пьяном восторге. Дальнейшее Башмаков плохо помнил, дорогой они где-то догнались, сосались, потом растерялись, поехали по домам, Башмакова в вагоне трепала за воротник женщина в красной шапке, дабы разбудить тело, и тело проснулось, добрело до дома, и там отрубилось до утра. А утром Башмакову пришло сообщение от Светки Серебрянской, в котором она ругалась, что потеряла вчера свой телефон и муж гонит ее теперь из дома, потому что это его подарок. «Приезжай», – написал в ответ Башмаков и провалился снова в сон.

***

«Теченье времени», по Платонову это рассказ для детей. Представляю, как закрякало бы на это наше чиновничье дерьмо, и обязательно нашло бы там педофилию. И она там есть. И она там нужна. Кормят детей оглупляющими смешариками и телепузиками, а потом удивляются, почему у них растут дебилы.

***

Хорошо в утро апреля пробежаться по первому чистому снегу вокруг прудика. Тяжелое время для уток и бомжей. Утки недовольно покрякивают, грея жопками лед, бомжи прячутся в снегозащитном шалаше. Рано ловить рыбу. Бабка возле церкви высыпала пакет залежавшегося пшена, слетелись голуби, клюют пшено вместе со снегом.

***

«Трубить исключительно о смерти певцов, политиков, актеров, музыкантов и прочих ремесленников своего дела, это само по себе уже как симптом оглупляемого общества, разделенного классовыми предубеждениями и предрассудками; мне бы список всех умерших за ночь иван иванычей и марь ивановн. С ним бы я знал кого и сколько убыло из народа, а вместо этого мне предлагают пролить слезу по одному Евтушенке», – думал мальчик и с тем гулял по улице, болтая руками. А на скамейке к нему подсел длинный скрюченый дедушка в лиловом пиджаке с цветным бантом на пересохшем, белом от старости кадыке. «Что не хочешь меня поминать?» – спросил дедушка не в рифму. «Нет», – ответил мальчик и лег к нему на колени, притомившись. «Тогда я заберу твое слабое сердце и сделаю из него пару глупых и нудных стишков. А когда я скоплю много таких сердечных мальчиков, тогда сотворю целый верстачок для стихотворства. И будет у меня собрание». «Забирай», – сказал тихо мальчик синея от слабости и изгнания его с этого света темными высвободившимися силами чахлых забытых поэтов.

***

Наплотонившись, перехожу к Кржижановскому.