Евгений Попов

Без хохм

Рассказ о бедных людях

Журнал "Вестник Европы", учитывая успехи Евгения Попова на поприще российской словесности, решил в качестве аванса выплачивать писателю ежемесячное содержание. Со своей стороны писатель Попов обязался, согласно договору с редакцией, передавать журналу в течение текущего года по одному рассказу в номер. Обе договаривающиеся стороны остались вполне удовлетворены новой формой взаимоотношений.

Ни о чем не жалею,

Ничего не желаю.

От любви не алею,

От стыда не пылаю.

Э.Русаков

Мы - советские старики.

М.Светлов

Не всякий патриот России, но любой бывалый московит непременно вспомнит, читая эти мои неуклюжие строки, что если ехать из Шереметьева прямо в Кремль, то по правую руку такой важной правительственной трассы, ближе к центру, в глубине так называемой автомобильной "малой дорожки" непременно вдруг мельком откроется и тут же снова совсем пропадет изящное, узорчатого кирпича одноэтажное строение, имеющее краткую, но ясную вывеску "Кафе".

Любопытна, хотя и крайне банальна история кафе "Кафе", история развития новейшего российского капитализма в этой отдельно взятой пищевой точке. Ведь когда-то давным-давно, еще при Советах и коммунистах, здесь тоже была аналогичная вывеска, но она украшала собою отнюдь не нынешнее эстетическое благолепие, а мерзкую, дурно пахнущую "стекляшку", возведенную из мутных стеклоблоков, заведение с лязгающей и клацающей дверью на пружине. Зимой дверь выпускала наружу людей и клубы жирного пара, а летом просто лязгала и клацала, как и всякий советский механизм, не предназначенный для лязганья и клацанья. Лязг-лязг-лязг, клац-клац-клац... Такая вот, значит, товарищи, была у нас эпоха, если кто еще хоть что-то помнит или хочет помнить ПО ЖИЗНИ, как нынче употребляют это странное словосочетание даже и культурные в нескольких потерянных поколениях люди.

Донельзя банальная история, как и все, связанное с развитием капитализма где бы то ни было - хоть в USA у дяди Сэма и дяди Тома, хоть в Африке среди цветов и пигмеев, хоть еще где... банальна, как жизнь, банальна, как проза жизни... банальна, как банан, по образному выражению знаменитого сибирского писателя Эдуарда Русакова, живущего в городе К., стоящем на великой сибирской реке, впадающей в Ледовитый океан, чьи юношеские стихи и послужили блестящим эпиграфом к этому моему тусклому сочинению стареющего литератора.

Там подавали простым людям коричневую приторную жижу под названием "кофе с молоком", слипшиеся пельмени из серых пачек, распухшую, как утопленник, сосиску из неизвестного мяса с так называемым зеленым горошком... Скучно было жить при социализме, господа, спиртные напитки в доступных заведениях были исключены из обихода, и мы были вынуждены приносить их с собой по негласному соглашению с коррумпированной обслугой, живо подбирающей пустую посуду с целью скудного обогащения через приемный пункт стеклотары. Так и стояли за нечистыми шаткими пластмассовыми столиками в своих демисезонных ПОЛЬТАХ и кроличьих шапках, а курить там тоже было нельзя, как нынче в Америке или упомянутом Кремле, вся осклизлая поверхность крыльца была усеяна бычками от "Явы", "Примы", "Опала" и чего там? "Беломорканала"? Тут же и мочились за углом, таясь. А что было делать? Революцию, что ли? Так уже были в нашей стране всякие революции, и к тому ж ведь никто из нас не родился запечатанным, как справедливо выразился персонаж одной старой книги тоже литератора, Петрония, гневно бичевавшего пороки Древнего Рима.

Вот оно как! Парадокс, но, однако, шумно, весело и людно было в этой древней стекляшке всегда. И не чурались ее посещения ни приезжие, ни окрестные, ни даже аж сами сотрудники ГАИ, обслуживающие важную правительственную трассу, потели в своих черных овчинных полушубках, краснели от выпитого, а раздеться там зимой было решительно невозможно. Мело-мело, а также дуло во все пределы стеклянного помещения, особенно в периоды сильных морозов, которыми славилась при коммунистах природа. Да и гардероба там, конечно, не было никогда.

И вот на многострадальную землю Советского Союза пришла новь.

Поперву многим казалось, что совершенно ничего не изменилось в кафе "Кафе" и не изменится. Те же синие пельмени, те же толстые менты, те же потертые рассказчики диких историй из аморальной жизни советского народа, изнывающего под игом тоталитаризма. И надо признаться, что определенные основания для пессимизма имелись: власть вроде бы окончательно сошла с ума, вдруг взяла да, объявив PERESTROIKA, запретила своим рабам потреблять алкоголь СОВСЕМ, до чего и при Петронии не осмелились бы додуматься тогдашние древнеримские правители, а он, тем не менее, взял да и вскрыл себе вялые вены в теплой ванне навсегда.

Здесь же вен никто не вскрывал, зато с особым цинизмом, злобой и азартом разливались под столами в толстые стаканы памятный портвейн "Кавказ" и все та же сивушная водка. Ух! Как вспомню, так и вздрогну! Милиционер однажды нарисовался, как грозовая туча над безмятежным колхозным жнивьем. "Что пьем, граждане?" - "Чай". Хватанул стакан желтого "Кавказа", вытер губы тыльной стороной ладони и говорит: "Оно и правда, чай".

Однако, если кто читал Карла Маркса, того совершенно не удивило, что когда попёрли коммуняк в девяносто первом и на поверхности оказались все "хищные вещи века", то в один темный день это стеклянное здание, пока еще не приватизированное грабительски "по Чубайсу", вдруг заполыхало со всех его четырех сторон света. И сгорело в одночасье до полной утраты товарного вида, ибо даже мощные стеклоблоки поплавились да полопались, а про деревянные детали строения и вспоминать печально, потому что нужно жить будущим.

Которое заключалось в том, что власть, согласно действующим градостроительным нормам, просто не могла себе позволить долгого существования на важной правительственной трассе такого стеклянного руинированного пепелища, подобного черному зубу в ренессансной без-укоризненной челюсти. В урочный час незаметно вскипела работа. Новые хозяева (не подумайте на меня чего плохого) из лиц "кавказской национальности" возродили кафе "Кафе" во всем его нынешнем блеске, дав ему тем самым новую жизнь в рамках закона и геометрически строго очерченных параметрах старого предприятия с отводом крохотного земельного участка для парковки автомобилей, которых развелось в то странное время по России несчитанно. Сами понимаете, что был осуществлен внутренний и внешний евроремонт, выгорожен для посетителей дивный туалет с золочеными кранами и ароматическими писсуарами, проблема курения легко решилась с помощью мощных кондиционеров, любой желающий имел возможность повесить свою одежду на круглую вешалку при входе, и многие это действительно делали, лишь переложив в другие карманы мобильники да хрустящие зеленые американские доллары, за хранение и распространение которых вдруг в одночасье перестали сажать на нары. Путч девяносто третьего минул, дефолт девяносто восьмого... Кафе "Кафе" снова сменило владельца, и я, конечно, дико извиняюсь, но он тоже по случайному совпадению оказался московским горцем. Но не в этом дело. Дело в том, что, конечно же, ВСЕ изменилось, не то что какой-то там владелец или интерьер. Где те гнусные пельмени, портвейн "Кавказ" и его пленники, где "пред Родиной в вечном долгу", где идеалы, где художественная литература, где молодость, наконец? И как жить, если все окончательно смешалось в доме Облонских, Обломовых, Ульяновых и Штольцев? И что это значит, если Павка Корчагин вылез в "промышленники", а пулеметчик Иван Жаркий его "крышует"?

Именно об этом рассуждали, сидя промозглым февральским вечерком в уютном заведении два моих новых персонажа - старик Гдов, который на вопрос "а ты кто такой" именовал себя, как я, Петроний или Ленин, ЛИТЕРАТОРОМ, а также старик Хабаров, безработный, двумя годами старше Гдова, но выглядевший чуть моложе благодаря отсутствию глубокой лысины до темени и наличию густой пегой бороды, покрывающей нижнюю часть его опрятного лица.