- Вот это да, - глаза Рей округлились, а в голосе был только яд и горечь. – В чем-то ты прав. От тебя не было ни слуху ни духу четыре месяца, и вот в моей голове болезнь, а ты сразу так заботлив. Я обратила на себя твое внимание, наконец, да? Ишемией? Вот что ты ищешь? Сочетание болезни и красоты, правда? Что касается моей гениальности… Откуда ты знаешь, что я гениальна. Ты меня не читал.

- Читал, Рей. Ты - удивительный автор. Ты не права в том, что я читаю только Генри Марша. Я читал многих, но среди всех ты – лучше, правда. Я прочитал все три твои книги, включая новую. Можешь в ней даже автограф оставить, мне будет приятно.

Кажется, ему удалось её изумить. Рей, которая уже шла к выходу, застыла. А потом, обернувшись, бросила через плечо:

- В одной уже оставила.

- Рей..

- Да ладно тебе, ты не должен был звонить. Просто…. просто было здорово, правда? Я подумала, видимо, передышав свежим воздухом, что такое можно творить и в Нью-Йорке, но… короче, Бен. Теперь ты знаешь все.

- Но ведь мы и правда можем.

- Не можем, Соло. Я не встречаюсь с теми, кто меня жалеет. И разве я не клиентка твоей клиники? Это все нарушит. Я не хочу, чтобы со мной встречались, потому что я бедная сиротка или идиотка, которая… и правда в любую минуту может стать идиоткой. Мне все это не нужно. И, Бен, я никакая не Золушка, хоть туфли у меня от Джимми Чу. Раньше я о таких мечтала, а теперь он шьет их только для меня, девчонки, которая не имела обуви по размеру все детство. Но не потому, что ко мне прилетела добрая фея, махнула палочкой и сотворила чудо, отправив меня на бал. Не называй меня так.

- Тогда кто ты, Рей?

Девушка посмотрела на свои ноги.

- В детстве обожала сказку о Пигмалионе и Галатее. Так вот я – и то, и то. И творец, и статуя. Я… я – «Давид» Микеланджело, знаешь ли. Тот чувак, который пошел на Голиафа с камнем и сделал его. Видишь эту тату? – она помахала ногой, показывая татуровку, которая поразила Бена утром. – Я набила ее, чтобы не забывать, сколько сил вложила в себя. Микеланджело, его гений, создал свое лучшее творение из самого дерьмового куска мрамора, который никому был не нужен. Вот она я – тот кусок мрамора, выброшенный когда-то на улицу, испорченный дождем. Но я взяла долото и, как тот великий скульптор, саму себя из камня вытесала и создала. Создала для того, чтобы другие восхищались. Не жалели, Бен, а именно восхищались. Потому забудь свои жалостливые мысли, и, когда будешь готов восхищаться, можешь набрать меня. Я, возможно, даже отвечу.

Рей, наконец, обулась. Стала выше ростом. Бен смотрел на неё и видел статую. Красивую, гордую, захватывающую дух. Помахав ему рукой, девушка вышла. Врач смотрел на закрывшуюся дверь и думал, что это были самые странные сутки в его жизни. Но вот они закончились, оставив странную горечь. И можно, наконец, отдохнуть, забравшись в свою постель, которая пахла её резковатыми духами с табаком. Правда, в постель он забрался с книгой. Не той, что написала Рей, а той которую она, видимо, очень любила. В его руках были “Правила Виноделов”, он не перечитывал ее лет пятнадцать уже. Примерно с момента, когда он перестал быть бескорыстным мальчишкой, мечтающим посвятить себя лечению проказы в лепрозориях Латинской Америки, или быть врачом, принимающим детей у проституток. Листая давно забытый текст, щурясь, словно встретил старого друга, Бен, все ещё окутанный присутствием Рей в виде шлейфа от тех духов, что ему не шибко нравились, словно возвращался в те времена, когда верил во что-то большее, чем громкие открытия, деньги, слава. В призвание, например. Он просто хотел помочь девчонке смириться с диагнозом, а она словно сделала ему прививку от тщеславия, рассказав свою историю.

Девушка же, дойдя до лифта, присела. Дурно было так, что её почти выворачивало наизнанку. Лишь огромным усилием она заставила себя снова подняться, сбросила чертовы туфли и вышла из дому уже босая. Села в машину, которую терпеть не могла, и долго пыталась отдышаться.

Она хотела остаться. Очень хотела. Там, с этим мужчиной, но он совсем её не понял. Он утопил бы её не в заботе, не в чувствах. А в жалости, а жалость бы её уничтожила быстрее, чем ишемия. Жалость была унизительна, но ничего в его глазах больше не было. Только желание погладить бедное дитя, брошенное всеми, а им она давно не была. И как она умудрилась разболтать все Бену?

Рей завела машину и неспешно поехала домой. В свою чудесную квартиру на Пятой Авеню, которую она любила не больше, чем машину. Все аксессуары её успешной жизни не приносили счастья, радость была только в муках творчества, и Рей была в ужасе от мысли, что однажды не сможет не только творить, но даже вспомнить, кто она.

Эта новая правда была ужасна, но соль в том, что жизнь, в принципе, редко поворачивала к ней свой сияющий лик, а, значит, и с этим можно было справиться. Не ясно как, но можно. Не рассчитывая на то, что добрый доктор поцелует её в лобик и уложит спать, накачав снотворным. Может, об ишемии Рей знала поменьше Бена Соло, но в жизни главное правило уяснила – каждый сам по себе.

Добравшись домой, девушка вместо сна смешала креман с пастисом. Знала, что нельзя, но на душе было так паршиво, а креман был единственным верным другом. Залпом влив в себя содержимое флейты, Рей едва не разрыдалась. Она так была груба с Беном, вся ее пламенная речь звучала так пафосно, что вряд ли он ещё хоть раз захочет с ней поговорить. Сделав себе ещё один коктейль и призвав Хемингуэя в свидетели, Рей призналась - она влюблена в доктора. Влюблена до боли, потому было понятно - даже на самых высоких каблуках она не допрыгнет до него, а он не станет падать так низко, чтобы выбрать себе в пару какую-то там шалаву. Тем более, теперь, зная о ней все. И от этого было ужасно горько, больно и гадко. Потому что ей, черт возьми, понравилась его забота. Даже без намёков на секс. Он просто заботился и слушал, а ведь ей никто никогда не поправлял на плечах одеяло, никто не заступался за неё перед Ункаром.

- Рей, очнись. Ты никому не нужна. И этому доктору тоже. Кому нужна бродяжка, у которой в медкарте деменция как практически сбывшийся факт? - тоном агента передразнила себя девушка. Не допив второй коктейль, она легла в кровать, наивно и по-детски желая увидеть Бена хотя бы во сне. Почему нет? Сны же не приносили боль. Разве что только пробуждение, которое сталкивало её с реальностью, однако это будет только утром, а пока… пока она могла грезить, сколько ей было угодно.

*Рей имеет в виду историю, когда голландцы обменяли Манхэттен на остров Рун – единственное тогда место в мире, где рос мускатный орех, который в то время ценился дороже золота и продавался по цене, в 300 раз превышающий себестоимость. Так что тюльпановая лихорадка просто отдыхает.

** Сент-Облако - место, где располагался приют в “Правилах Виноделов”

***

Дорогие читатели,

вот мы и добрались до этой главы.

Первое, что хочу сказать, - название болезни Рей всегда было в названии фика и служило подсказкой. Ишемия + то, чем занимается Бен, - выходит энцефалопатия. Автор знает, о чем пишет (моя близость с ишемией мозга просто как 1+1, мы в паре каждый день). Потому в этом фике точно не будет ни единой фальшифой эмоции по поводу страха деменции. Реализм - наше все, правда?

Но самое ироничное, что фик совсем не о болезни. Она была обманкой, которая все время была на виду. Камнем, получив которым в голове, Рей рассказала нам всем правду, которуя - я думаю - никто не ожидал, но вот так мы захотели играть близко к канону. Потому можете не паниковать, тут не будет много о лечении или о том, как Рей Бена забывает. Все же, она слишком молода для таких вещей (и снова-таки автор точно знает, о чем говорит). Тут будет о любви, принятии, о многом другом…

Вот такая штука вышла у нас. Вроде вы ждали одно, а мы дали вам другое.

Хотелось бы сказать прямо ОГРОМНОЕ спасибо всем, кто нас комментирует. Вы мотивируете писать не только дальше, но и быстрее. Спасибо, что находите время и желание. Мы не устаем радоваться.