Куда бы я не бежал, Ад будет преследовать меня; Ад – это я сам! Глубокая адская бездна, но бездна внутри меня еще глубже; широко раскрытая ее пасть ежеминутно грозит поглотить меня, и в сравнении с этой страшной пучиной Ад, со всеми его муками, кажется мне Небом!

“Потерянный Рай” Джон Мильтон

Рей ехала за рулем своего вызволенного из сервиса BMW, когда на глаза попалась вывеска страшно модного последние месяцы ресторана. Вспомнив, что она с утра не поела, а вместо обеда у неё был кофе, девушка стала искать парковку. Затем столик. Затем что поесть. Жизнь человека всегда состояла из поисков.

В ожидании своего тунца татаки девушка проверила почту. Ни одного по-настоящему значимого письма. Затем разозлилась на себя. С момента, как дед, отчего-то спевшись с Беном, отобрал у неё дело Сноука, которое она вела полгода, все письма перестали быть интересными. Рей поняла, что устала от наивных, изнасилованных девочек, которым она помогала в надежде исцелить себя. Устала смотреть на ублюдков, которые это делали, и удивляться жестокости в их глазах. Жестокости, которой никогда не было в глазах того, другого мужчины, который…

Девушка тряхнула головой. Не стоило об этом думать. Возможно, ей нужен отпуск. Вернется - и работа обретет смысл. А, может, и не обретет, потому что с момента, когда её пальцы заиграли тот самый трудный этюд, она будто вернула себе то, что у неё украл Бен – саму себя. Не окончательно, постепенно, болезненно, но к ней, в её когда-то преданное парнем тело, постепенно возвращалась душа. Обновленная. Очищенная. Душа, которая больше не хотела ассоциировать себя с жертвой. Возможно, в этом была проблема.

Она не хотела работать с жертвами изнасилований, потому что больше не причисляла себя к ним и не считала себя частью этого странного, негласного братства, скованного болью. Семь лет закованная в бесчувственность, как в камень, она, наконец, делала свои первые шаги, ощущая, как с плеч падает груз. Тяжелый. Давящий.

За это она даже была благодарна Бену. Ведь все эти две недели, пускай он и не выходил больше на связь – чему Рей была рада, - в её доме его усилиями появлялись цветы. Каждый день разные, но цветы. Пионы, гиацинты, гортензии, анемоны. Он вносил в её жизнь, не спрашивая разрешения, яркие краски, превращая её холодный дом в Живерни. Это было трогательно. Как будто от того, заиграет она или нет, у него жизнь зависела.

Или Бен просто цеплялся за своё упрямство, как корабль, который уносило штормом, цеплялся якорем за дно. Жаль, что то дно, о которое она когда-то разбилась, было покрыто кораллами. Цепляться якорю было особо не за что.

Однажды Рей даже едва не позвонила ему. Это было около недели назад. Она, выйдя из душа, внезапно ощутила непреодолимое желание играть Дебюсси. Так и выбивала из Стейнвея Лунный Свет, оставшись в одном полотенце. А тело-то помнило, как его пальцы касались её обнаженной спины. Помнило и аж горело – так хотелось снова ощутить эти касания. О том, что её тело, вопреки голосу разума, хотело ощутить всего Бена – на ней, в ней, - Рей предпочитала не думать. А если и думала, то как о каком-то психическом отклонении. Она не могла хотеть, хотя бы и мимолетом, своего насильника. Она была нормальной. У неё не было стокгольмского синдрома.

Милая парочка, которая сидела за столиком перед ней, закончила свой обед. Когда они ушли, таким образом открыв обзор на другую часть ресторана, девушка резко утратила аппетит – за самым дальним столиком сидел Бен, который разговаривал по телефону, не замечая её.

Девушка моргнула. Она знала, что эта встреча, если и была подстроена, то только судьбой, которая решила над ней поиздеваться, потому что Рей выбрала этот ресторан случайно и по дороге. Он же, судя по кофе, уже заканчивал обед. Выходит, приехал раньше.

Однажды судьба уже играла с ними, случайно сталкивая их. Больше не хотелось. Судьба оказалась той ещё стервой.

Рей, которой принесли еду, к ней даже не притронулась. Наблюдала за Беном. Вот он закончил разговор – видимо, не из приятных. Тряхнул головой. Посмотрел в счет. Положил карту. Что-то сказал официантке. Вежливо улыбнулся.

Казалось, будто в Бене внутренне ничего не изменилось. Это то, что Рей бы нравилось в нём, если б они были вместе. Заработав кучу денег, Бен на деле не стал другим. Любил простую одежду. Всё ту же машину. Деньги дали ему больше свободы и уверенности, но, кажется, она была тем единственным, на что он их тратил безоглядно, словно, даже не будучи с ней в отношениях, хотел дать то, чего не мог тогда, семь лет назад.

Видимо, в ожидании возвращения официантки мужчина закурил. И Рей проняла дрожь. Он делал это так же, как раньше. Затягивался, слегка закидывал голову, закрывал глаза и выдыхал. После этого всегда был её выход – она забиралась к нему на колени и целовала. А он всегда нежно поглаживал её. Иногда, в момент откровения, Рей нехотя признавалась, что курить начала не от отчаяния, а просто вкус сигарет всегда напоминал ей поцелуи с Беном. Таким был её якорь.

Девушке едва не стало дурно, когда она увидела, как он, абсолютно рефлекторно дернул рукой. Будто потянулся, чтобы кого-то коснуться, а в следующую секунду, будто опомнившись, сжал пальцы в кулак. От бессилия. Желание прикасаться к ней он пронёс рефлексом через все семь лет. Это осталось в нем, как мышечная память.

А ещё она заметила его сбитые, как в юности, костяшки пальцев. Рей вспомнила, что когда перестала играть на фортепиано и пошла на бокс, повинуясь желанию уметь защищаться, била грушу без бинтов. Будто желая кровью выбить из себя желание играть. Чтобы каждый раз, садясь за фортепиано, испытывать дикую боль. Чтобы больше не хотелось двигать руками.

Интересно, а с ним что случилось? Вряд ли он делал так же. Скорее всего, где-то подрался. Это он умел.

Рей заставила себя опустить глаза в свой тунец. Она же так любила тунец, разве нет.

Она же так любила Бена…

Девушка сердито фыркнула. Она могла любить его и дальше, превратив эту любовь в простой, леденящий душу факт и при этом запрещая себе чувствовать. Она делала это все эти годы. Принимала эту любовь как тяжкую повинность и ничего с ней не делала. Так что же с ней происходило? Отчего ее тянуло к нему именно сейчас, когда в её жизни всё было нормально, стабильно, хорошо?

- Рей?

Его голос прозвучал с удивлением. Конечно, выходя, её было сложно не заметить. Нужно было не надевать ярко-желтое платье, так нет, это ж цвет сезона, не удержалась. Цейлонский желтый, цвет будущего. Все по Пантону.

Интересно, какого цвета было её отчаяние сейчас? А желание? А непринятие? В какие бы цвета её душу разрисовал этот модный институт цвета?

- Привет, Бен, - она подняла голову. Он выглядел спокойным, собранным, расслабленным. Видно, что несколько растерялся от их встречи. Рей захотелось, чтобы он прошел мимо, просто пожелав приятного аппетита. Как случайный знакомый.

Мужчина её желаний не оправдал. Присел. Правда, было видно, что на секунду. Как-то странно посмотрел. Он вообще выглядел удивительно умиротворенным, почти счастливым и было в этом что-то неестественно жуткое, потому что счастливым Бен быть не умел.

Интересно, что он задумал? Может, просто рехнулся? Или был под кайфом?

- Хотел извиниться, - коротко объяснил он.

- За что теперь?

- За то, что вмешался. Ты извини. Просто хотел помочь. Иногда так сложно знать, что я больше ни при чем и не должен волноваться. Мы же не чужие, вот и… в общем, не волнуйся, больше вмешиваться не буду. Разве, что случайно столкнемся – тогда угощу тебя коктейлем. Не откажешься, правда?

Он говорил, а Рей ощущала какой-то дикий, необузданный страх перед каждым его словом. Что-то было не так. С ним. С его глазами. С его словами. Слишком спокоен. Слишком смиренен. Бен таким не был. Кайло таким не был.

Девушка даже хотела спросить, в порядке ли он, но не решилась. Это не её дело, в конце-то концов.

- Лучше фрешем. Из красных апельсинов, - хмыкнула она, вцепившись в свой стакан, чтобы скрыть дрожь. На секунду в глазах Бена мелькнуло что-то. Какая-то боль. Как апельсиновый фреш мог вызвать судорогу у человека?