Много раз слышавший об этом чуде света и видевший его запечатленном художниками на полотнах, Франческо какое то время был поглощен красотой таинства, коей была пронизана утренняя пустыня. На фоне простирающегося горизонта возвышались гиганты невиданных им ранее размеров. Все вокруг замирало. Дыхание остывшего за ночь песка украшал покрывающий запах костра, свет которого мелькал словно маяк, указывающий путь пилигримам пустыни. Желая отдать дань рукотворному чуду, Франческо принял решение, во что бы то ни стало провести здесь какое-то время. Он понимал, что его цель – Иерусалим, близ которого покоился его предок, но желание проникнуться духом древности казалось ему не противоречащим предназначению пути.
С самого рассвета, а иногда и вовсе не ложась спать, он забирался на приглянувшуюся пирамиду и, несмотря на палящее солнце, мог провести на ее стенах весь день . Любуясь открывающимся простором, Франческо восхищался величием цивилизации, создавшей эти уникальные по своей точности глыбы. Погружаясь в свое воображение, он видел процесс строительства, но всякий раз, когда подобное происходило, на страже вставали противоречия, не дававшие принять факт возведения пирамид обычными людьми. В это мгновение возникали образы исполинов, увлеченно погруженных в процесс создания великой тайны, которую на протяжении всего существования человечество будет пытаться разгадать. А пирамиды, словно великие аскеты, давшие клятву хранить молчание, замрут, наблюдая за сменой поколений. Они станут свидетелями смены цивилизаций, вобрав в себя звучащую мысль человечества. Но в отведенный им час, они прольют ее как бурной чистой водой, осветляя сознание, заблудившимся детям земли, приближая их к единству с вселенским светом рождения. Проводя день за днем на стенах великанов, Франческо казалось, будто он обрел с ними единство. Неведомая сила пронизывала его душу, давая посвящение в таинство бега времени. Мир вокруг казался родным. В уставших глазах пилигримов, которых он встречал в окрестностях некрополя, начала проглядываться скрытая покрывалом мудрости радость. Теперь каждую ночь он проводил в обществе ставших для него родными дервишей. На закате, спускаясь со стены, он приходил к ним, выражая свое почтение словом «Мир».
Оранжевое солнце таяло, растворяясь на линии горизонта. Сложенный из щепы и хвороста, маленький костер придавал особое чувство тепла и уюта. Тени пилигримов заиграли, проявленные языками пламени, словно лучами мистического солнца. В одну из таких прекрасных ночей всегда молчавший дервиш по имени Халиф говорил о Моисее, называя его родным племянником фараона, которого считали сыном солнца. Слушавшие на это только одобрительно кивали. Того же Моисея дервиш называл Хазарсифом и жрецом Осириса. Рассказ о молодом жреце увлек Франческо, погрузив его в древность, где глазами Хазарсифа он смотрел на звездное небо, обращаясь к владыке Осирису. Переживал, словно сам, давал клятву своей царственной матери, посвятить жизнь вечным истинам, которые рассказчик открывал перед внутренним взором сидящих у костра. Франческо хранил молчание. Его скромность и почтение к мудрости сразу же обратили на себя внимание пилигримов, открывших воображению юноши мир Богов, через который протекала река, берущая свое начало из глубин вселенной. Однажды, слушая мудрецов, Франческо изъявил желание омыться в священных водах реки Иордан. Сидевшие у костра пилигримы поддержали его намерение. Спустя месяц пребывания в некрополе, молодой тамплиер в сопровождении своих духовных братьев, обретенных в землях египетских, отправился в Палестину.
Начало пути. Любовь.
Шмель кружил в своем летнем танце, вальсируя с пестрыми полевыми цветами. Завороженная его полетом, Бэлла отдалялась от своих сестер и братьев, занятых сбором винограда. Отец семейства имел небольшую ферму, доставшуюся ему по наследству от деда. В семье было восемь детей. Бэлла была самой младшей. Ее темно-карие большие глаза всегда светились радостью, а ее маленькое сердце, источало Вселенскую любовь. Леонардо, отец Бэллы, жертвовал часть своего урожая женскому монастырю. Его набожность и ангельская доброта снискали к себе расположение со стороны настоятельницы монастыря. Настоятельница Филиция имела достаточно суровый нрав и всегда сторонилась мужского общества, но Леонардо своей скромностью производил на монахиню впечатление добродетельного Божьего слуги. Его вежливость всегда ставилась в пример, а щедрость, с которой он жертвовал, не раз была упомянута в беседе с мирянами заходившими в обитель исповедоваться.
Еще не весь виноград был собран, но Леонарда уже как всегда определил монастырскую долю и, погрузив урожай в телеги, готовился к дороге. Вечером, когда вся семья сидела за столом, Бэлла принялась уговаривать отца взять ее с собой. Во всем угождавший своей любимице Леонардо, не смог отказать и, когда наступило долгожданное утро, взяв в помощники старших сыновей, посадив рядом с собой Бэллу, он отправился в путь. Для маленькой Бэллы это была первая поездка за пределы фермы. Шмель кружил над обозом, удаляясь к цветущим полям и вновь возвращаясь, своим жужжанием создавая партию скрипучему колесу телеги и стуку копыт. Облака расплылись по небу, укрывая лес от палящего летнего солнца. Птицы звонким пением восхваляли благодать природы. Упиваясь красотой мгновения, Бэлла наблюдала за бабочкой, которая покружив над головой отца, села ему на плечо. Разглядывая пестрые крылья бабочки, она вдруг взглянула на Леонардо и остановила свое внимание на морщинках, которые раскинулись словно лучи вокруг глаз отца. Наполнившись нежностью, которую излучал образ ее родителя, она погладила его по плечу и, зажмурив глаза, прижалась к его руке.
Лес становился реже. Валуны лежащие вдоль дороги, ведущей в гору, напоминали вечных стражников, молчаливо сопровождавших проходящих мимо. Леонардо приходилось все чаще подстегивать уставшую кобылицу. Вскоре появилась серая монастырская стена, возле которой паслись козы. У самых ворот стояли две взрослые монахини. Остановив обоз, Леонардо подошел к ним и поклонился.
Приветливо встретив гостей , Фелиция обратила свое внимание на нескончаемый источник любви и радости, который излучала дочь фермера. Проникнувшись к малышке самым нежным чувством, она предложила отдать Бэллу в школу при монастыре, пообещав, что все расходы возьмет на себя. Бедному фермеру, содержащему многодетную семью, предложение показалось более чем достойным. Недолго думая, он согласился, пообещав привести дочь через месяц, согласовав благородное предложение с супругой.
Вернувшись домой, Бэлла с радостью рассказала своим братьям и сестрам о том, как она будет учиться и станет невестой Господней. Радость наполняла ее маленькое сердце, омрачая сердца ее родных сестер и братьев. Не замечая гримас, которые они строили за ее спиной, Белла продолжала относиться к своим родным с глубокой любовью и искренностью. Мать девочки тяжело переживала предстоящую разлуку и весь месяц выражала дочери свою любовь сильнее обычного, тем самым подливая масла в огонь ненависти, вспыхнувшей в сердцах других своих детей к ангелу ее радости.
Спустя месяц, переживая тяжесть в душе вызванную предстоящей разлукой, Леонардо отвез дочь в монастырь, где она озарила своим светом суровые стены обители. Первый год пребывания в монастырской школе Бэлла была неразлучна с Фелицией, поселившей ее в своей келье. Отношение настоятельницы к новой подопечной омрачало сердца других обитательниц монастыря, всегда пытавшихся снискать хотя бы малую толику того внимания, которое Филиция щедро уделяла Бэлле. Девочка с особой трогательностью относилась к окружающим, омывая светом своей любви омраченные сердца. Она считала монастырь своим домом, а всех его обитателей – своими гостями. С особым трепетным чувством нежности и любви, она засыпала с мыслями о своем Суженном и, с мыслями о нем просыпалась, воображая, как прижимается к всемогущей деснице. С Ним проводила Бэлла весь день, разделяя свою скромную трапезу. Ее искренность вызывала раздражение у сестер по пансиону, дразнивших ее «Божьей невестой». Эти слова своей лучезарностью скрывали язвительный тон, которым они были произнесены, и лишь умножали любовь Бэллы к своему Господину. В сердце своем Бэлла ждала встречи с Ним. Во время молитвы ее глаза наполнялись слезами, светились благостью, вызывая у настоятельницы, наблюдавшей за ней, глубокое чувство любви.
